Главная роль 3

Глава 1

Старообрядец старообрядцу рознь. Радикал всегда радикал, и старообрядец из таёжного скита — тот да, даже царю гостевой комплект посуды выдаст, а собравшиеся в доме Евстафия — он человек состоятельный, и кирпичный двухэтажный особняк себе отгрохал знатный — ничем, кроме количества пальцев в крестном знамении от прочих православных в целом не отличались. Иначе и нельзя — общество выдавит, оно презрение к себе чувствует, а иначе как гордыней и презрением к окружающим любой радикализм объяснить нельзя. В столовой нас собралось три десятка человек, из «традиционных» только я и епископ Владимир. В остальном доме — еще пара сотен, переселенцы-единоверцы. Дом от этого весь день наполнен звуками молитв, шагов, обрывками разговоров.

Душу греют веселые «детские» звуки — играют маленькие подданные, в большом особняке, набитом мебелью да картинами, увитом сетью «тайных», предназначенных для слуг, переходов, детворе всегда есть чем заняться. Сейчас — вечер, и по темноте всех загнали домой, а днем им открывается доступ в огромный, засаженный яблоками, крыжовником, смородиною да пихтами, сад с настоящим прудом — когда-то в нем, по словам Евстафия, рыбки жили, но «деткам-то нужнее, эвон жара какая стоит».

До ужина я успел посетить прием в доме градоначальника — некоторые «опальные» заводчики туда просочились, и я во всеуслышание подтвердил все сказанное рабочим — раскручивайте гайки, иначе потянется к вам бесконечная череда ревизоров да прочих проверяльщиков.

— Хватит людей гноить, — напоследок окинул я их хмурым взглядом. — Переселенцам помогли — за то вам благодарность и почет. Знаю, что рабочие с профессией хорошие деньги зарабатывают, но чернорабочий что, не человек? Мало платите — пёс с ним, тележку катить желающих хватает. Но платить надо честными деньгами!

Больше ко мне «опальных» не пускали, и общался я с отделавшимися легким испугом да теми, кто капитализм понимает чуть менее правильно, а потому до нитки рабочих не выжимает. Прилагающийся к производству «кластер»: жилье, школа, больница, столовая — на самом деле не такая уж и редкость. В Сибири, по крайней мере, но там народу сильно меньше, и оттого отдельный рабочий ценится больше. Рынок — штука безжалостная, и направить его «невидимую руку» куда надо может только государство.

Обиделись — даже социально ответственные. На Дальнем Востоке и в Сибири я, получается, инвестициями да ласкою одариваю, а здесь — прибыли удушаю. Пусть обижаются — я им не сват и не брат, и задачи у них — свои, а у меня — государственные. Сигнал подан, господа, будьте добры реагировать, потому что для всех нас будет лучше уметь договариваться по-хорошему.

Расписав всех полезных для меня людей — это те, кому денег на хорошее можно дать — по завтрашнему дню, я откланялся и прибыл сюда, на обещанные чай с сухарями — Евстафий правильно понял, что я нифига не шучу, и добавку к меню подать распорядился только после согласования — пирог с крыжовником, сейчас как раз сезон, и такие пироги по всему Екатеринбургу пекут: в каждом саду растет.

Уверен, «заначка» с разносолами у Евстафия есть — специально под мой приезд и берёг, но в глазах стоят тысячи переселенцев, и даже мой казавшийся поначалу непробиваемым цинизм дал трещину. Ерунда, через пару дней приду в норму, а пока и так нормально — за предыдущую, такую, блин, вкусную во всех смыслах часть страны я набрал килограмма три, и похудеть будет даже полезно.

Рассказ об «изгнании индийского чёрта» в этот раз был встречен особо тепло. Евстафий выглядел именинником, и я хорошо его понимал — он в одночасье стал настоящей суперзвездой. Напрямую с ним — я же не раз свой рассказ повторял! — связывают полученные послабления в свободе вероисповедания. Благодаря Евстафию о старообрядцах заговорили в полный голос: в газетах, журналах, через слухи и откровенные небылицы. Традиционные православные иерархи держат лицо изо всех сил, в последние тысячи полторы километров через местных попов стараются не лезть, потому что Синод мне присылал наполненное ласковой бранью коллективное письмо, на которое я ответил многообещающим «очень надеюсь по возвращении встретиться с вами лично».

Дальнейшие расспросы заставили меня приуныть — давят на Евстафия и других местных. Капиталы старообрядческие на Урале крутятся нешуточные, за ними, помимо товаров, транспорта и спекуляций (чего уж тут греха таить), стоят конкретные производственные мощности. Какой бы веры не был подданный, если у него попробуют «отжать» металлургический комбинат на несколько квадратных километров плотно застроенной площади да пять-шесть тысяч рабочих рук, с большим «портфелем» договоров с отечественными и иностранными партнерами, за это очень сильно прилетит. Да, в «уездном городе N» пару-тройку лавок «купить» за пару копеек можно, но это же совсем другое.

Евстафию в этом плане не повезло — он же купец, «выдавить» его не мытьем, так катаньем не трудно. Условия, в силу моего к нему расположения, очень мягкие — даже бизнес перепродавать с большим дисконтом не требуется: оставляй управляющего да отправляйся, братец, на Дальний Восток — прущую туда лавину уже не остановить, и обычные православные молчаливо отдали его необычным. В Индии Евстафию делать нечего — у него характер деятельный, и на Родине его применить сподручнее.

— … Вот и решил я, Георгий Александрович — уеду!

Отхлебнув чаю из блюдечка — здесь все так пьют, мне нравится — я обратился к Владимиру:

— Батюшка, почему ничем не запятнавший своей репутации и не нарушавший законов добрый христианин терпит притеснения от других добрых христиан?

— Слаб человек, — печально вздохнул епископ. — Хозяином дома сего гордыня овладела…

Минут на десять за столом воцарился хаос — Евстафий сотоварищи начали винить в еретичестве епископа, тот — их. При этом никто не то что за бороды друг дружку не дергал, даже голоса не повышал — ругались вполне ласково, не забывая прихлебывать чаёк. Короче — видно, что не первый раз тема обсуждается, все уже привыкли.

Начав закипать — я же не железный — я громко раздавил в кулаке сухарь и велел:

— Хватит!

Мужики перепугались и изобразили раскаяние.

— Все вы здесь гордецы, — припечатал я их. — И сие — для Отечества нашего и душ ваших губительно. Нет в нас согласия — человек на человека волком голодным смотрит. Мне это, господа, решительно не нравится! Но с вас спрос маленький, а посему, Евстафий, в самом деле передавай дела своим да собирайся.

Владимир не совладал с собой и явил на лице победную ухмылку, почти сразу, впрочем, стертую. Не повезло — я заметил.

— В Николаевской губернии городок есть прибрежный, на Желтом море, в юго-восточной оконечности Квантунского полуострове. Ныне он зовется Порт-Артур, там три десятка лет назад капитан английский погиб, Артуром звали — отсюда название. Китайцы его под базу морскую готовили, да не успели. Мы тем же займемся, но это — потом, а пока быть Порт-Артуру главным торговым портом в тех краях. Тебя, Евстафий, мы туда градоначальником отправим. К военным лезть не надо — у них свои задачи, у тебя — свои. Основная — присматривать за порядком в торговых делах. Другая, но для нас важнейшая — стараться крестить оставшихся там жить китайцев.

Епископ подобрался:

— Это в двуперстых-то крестить? Ваше Императорское Высочество, нехорошо это! Этих вот, — окинул взглядом староверов. — Почему не любят? Потому что своих везде тащат. Один лавку открыл, глядь — через пять годков уже десяток. А ежели двуперстые китайцы заведутся? Да они весь Дальний Восток оттяпают!

— Евстафий, что будешь делать, если твои единоверцы да китайцы предложат от Империи отделиться? — спросил я.

— Известно, что — я таких сам удавлю, греха не побоюсь! — перекрестился купец.

— Там же флот Тихоокеанский, батюшка, — ласково улыбнулся я епископу. — Пока мелкий, но мы его приращивать будем. Войска ни староверам, ни тем паче китайцам не подчиняются. Подчиняются они Империи! Их там уже сейчас хватит бунт задавить, а дальше группировка еще увеличится. Так что, батюшка, — стер улыбку с лица. — Про «отделение» больше речи не заводи, а то решу, будто тебе оно одному и надо.

Владимир с выражением великомученика на лице поерзал на стуле.

— Город в честь англичанина нам в Империи не нужен, — вернулся я к основной теме. — Переименуем в «Евстафьевск».

Епископ скорбно покачал головой, купец возрадовался:

— Не подведу, Георгий Александрович!

— Не подведешь, — кивнул я. — Крепок в вере, побольше бы таких, — покосился на Владимира, заставив того поморщится.

Задрало это человечество! Любая сфера жизни превращается в ресурс, вокруг которого тут же образуются «интересанты», которые этот ресурс пользуют к своей пользе и ОЧЕНЬ не хотят допускать к нему других. Церковь богата, церковь владеет немалыми наделами, церковь не платит налогов, церковь устанавливает монопольные цены на комплекс оккультных услуг, от которых в эти времена никуда не деться. Крещение, свадьба, погребение — все это документально фиксируется попами, и гражданин Империи ни родиться, ни жениться, ни помереть без ее участия не может — «тугамент»-то поп оформляет, и за это, собака такая, берет «добровольное пожертвование в установленном порядке». Не всегда, конечно — с голытьбы что возьмешь? Краюху хлеба принес, на семейный праздник пригласил, и то хорошо. Но это же меньшинство.

— Родился человек, сие радость для всех великая — новая душа в мир пришла! — принялся я давить взглядом Владимира. — А за крещение поп подарков требует. Да он первый должен от счастья плясать — паства прирастает, а с нею и мощь нашего Отечества. Мы, господа — оплот православия, вон там, — указал на Запад. — Доигрались, ишь чего удумали, «чья власть, того и вера». Это ж чистой воды еретики! Там, — указал на Юг. — Магометане, эти получше, ибо их Аллах «резать неверных» не завещал, а напротив — велел уважать и заботиться о «людях книги», в числе которых и мы. Тоже, получается, в еретичество впали. Там, — указал на Восток. — Вообще черт ногу сломит, все перемешалось за тысячи лет. Пес с ними, это азиаты, у них свой взгляд на мир и свои особенности, исправить которые мы не сможем, но для нас они вреда не несут — слишком они там друг дружку ненавидят. Только с Севера еретиков и нету — там медведи белые живут, да дивный зверь «тюлень», твари Божии к еретизму не склонны. И вот наш крестьянин, который, даром что неграмотен и больше всего на свете о поле своем печется — что правильно, ибо труд его в высшей степени богоугоден — сердцем недоброе чует. Враги кругом, и так уже много веков. Чует он тоску, чует — тьма наступает, и в церковь идет. У него денег-то после податей да продажи урожая рубля три осталось до весны, а приходится свечку за две копейки купить, за крещение наследника выложить пятьдесят, да за венчание старшего ребенка — от восьми рублей. Получается — Империя с крестьянина деньги податями тянет, попы тянут, исправнику подарки дарить надо, а вокруг, на тысячи километров, мир в еретичестве утопает.

— Гнева в вас много, Ваше Императорское Высочество, — пожурил меня Владимир. — Господь — в небесах, да на Земле-то люди. И Церкви служат люди. Им что, с голоду помирать? И нет в Церкви крохоборов, с понимаем все, ежели человек за обряд дар принести не может, так отслужат.