Беглый

Глава 1

Он медленно поднял руку, подавая знак своим солдатам. Другая его рука так же медленно потянулась к кобуре на поясе…

Сердце пропустило удар, а потом заколотилось где-то в горле. Узнал! Это конец. Драться с его солдатами и конвоем позади — самоубийство. Бежать — не успеем. Оставалось одно — говорить. Лгать так, чтобы он если не поверил, то хотя бы засомневался или решил не связываться.

Прежде чем Рукавишников успел отдать команду или выстрелить, я, стараясь, чтобы голос не дрожал, выехал чуть вперед, насколько позволяло пространство, и, приняв по возможности бравый, но уважительный вид, обратился к нему:

— Здравия желаю, ваше благородие! Разрешите обратиться?

Рукавишников замер, его рука застыла на полпути. Он смерил меня ледяным, изучающим взглядом. Усмешка на его губах стала шире, но холоднее. Он явно наслаждался моментом.

— Говори, — бросил он коротко, не опуская руки от кобуры. Его солдаты напряженно следили за нами, готовые к действию.

— Курила, надзиратель с карийских приисков, ваше благородие, — отрапортовал я, выдумывая на ходу. — Сопровождаем груз горного офицера Попова из Нерчинска на Кару. Были с ним в Нерчинске по делам службы, он там и остался пока, а нам велел его вещи на Кару доставить. Вот, по пути решили завернуть — у одного из наших, — я неопределенно кивнул в сторону Хана, который как раз маячил рядом, — тут неподалеку родичи живут. С дозволения офицера Попова, конечно.

Я говорил ровно, глядя офицеру прямо в глаза, стараясь излучать служебное рвение и некоторую усталость от дороги. Краем глаза я видел, как мои спутники замерли, стараясь не дышать. Даже контрабандисты уловили суть игры и приняли подобающе угрюмый вид. Хан оставался невозмутим, как степной идол.

Рукавишников медленно опустил руку, но взгляд его оставался острым и подозрительным.

— Надзиратель, говоришь? — протянул он, явно не веря. — Не из конвоируемых ли ты сам недавно был, голубчик? И офицер Попов… Какой именно Попов?

— Был, ваше благородие, нынче же надзирателем стал. — Я позволил себе легкую улыбку. — Дорога длинная, пыльная. А офицер Попов — Иван Петрович, из управления Нерчинского горного округа. Помощник господина Разгильдеева. Нам велено его пожитки на Кару доставить, пока он в Нерчинске делами занимается. Мы люди служивые нынче, приказ выполняем.

Рукавишников прищурился. Он явно колебался. Моя уверенность, упоминание конкретного имени и звания, дерзкое заявление о пути на Кару — все это сбивало с толку. Он все еще подозревал меня, я это видел, но доказать с ходу ничего не мог.

— Вещи Попова, значит? — Он обвел взглядом наши скромные пожитки и тюки контрабандистов. — А ну-ка, покажь, что везете! Солдаты, досмотреть!

Вот он, критический момент.

— Слушаюсь, ваше благородие! — с готовностью ответил я, но тут же добавил, понизив голос до доверительного тона: — Можем и показать, дело нехитрое, только… Офицер Попов уж больно трепетно к своим вещам относится. Характер у Ивана Петровича, сами понимаете… Не дай бог узнает, что без него или без его прямого указания сундуки вскрывали да вещи перетряхивали… Осерчает ведь, ваше благородие. А ну как жалобу напишет? Оно вам надо, из-за простого любопытства с начальством окружным отношения портить? Мы люди маленькие, нам велено доставить в сохранности и побыстрее, мы и везем. А вскрывать — то только по его личному приказу…

Я замолчал, внимательно глядя на реакцию Руковишникова. Я играл на его возможном нежелании ввязываться в бюрократические дрязги с другим офицером из-за какой-то партии «надзирателей» с подозрительными рожами.

Рукавишников несколько секунд молчал, обдумывая ситуацию. Его взгляд скользнул по нашим напряженным лицам, по невозмутимому Хану, по тюкам. Он все еще не верил, но мой намек на возможные неприятности по службе, видимо, достиг цели. Рисковать своей карьерой из-за подозрения, которое еще надо доказать, он, похоже, не хотел. Или, может, решил проверить мою историю позже, связавшись с Нерчинском.

— Ладно, — наконец процедил он сквозь зубы, и в его голосе слышалось откровенное сожаление, что приходится нас отпускать.

— Проваливайте! Но если лжете, голубчики… найду ведь. В Сибири народу мало.

Он так и не убрал руку с кобуры, давая понять, что расслабляться рано.

— Рады стараться, ваше благородие! — бодро ответил я, стараясь скрыть вздох облегчения.

Я тронул поводья, стараясь не показывать спешки. Спутники последовали моему примеру. Мы медленно двинулись мимо патруля, чувствуя на спинах тяжелый, пристальный взгляд Рукавишникова. Он смотрел нам вслед, пока мы не скрылись за поворотом дороги.

Только тогда напряжение немного отпустило.

— Пронесло… — выдохнул Софрон, вытирая пот со лба.

— Еле-еле, — пробормотал я, чувствуя, как дрожат руки.

Левицкий же наконец выдохнул, он, как Руковишникова увидал, догадался тут же спрятаться за спины других каторжан, чтобы лишний раз не маячить перед конвойным офицером.

Да и как его сюда занесло? Может, с новой партией арестантов прибыл.

Хан молча кивнул и пришпорил коня. Мы поспешили за ним, подгоняемые не только пылью дорог, но и ледяным взглядом офицера Рукавишникова, который теперь наверняка будет искать нас с удвоенной энергией. Путь в Китай стал еще более желанным и еще более опасным.

Встреча с Рукавишниковым подхлестнула нас почище любого кнута. Мы гнали лошадей почти без отдыха, сворачивая с больших дорог на едва заметные тропы, которые указывал Хан. Бурят двигался с какой-то сверхъестественной уверенностью, словно читал эту землю как открытую книгу. Страх погони сидел в нас так глубоко, что даже короткие привалы для кормежки лошадей и скудной трапезы казались непозволительной роскошью. Тит, которому Левицкий кое-как перевязал раненое плечо, стоически терпел боль. Остальные молчали, каждый погруженный в свои невеселые думы.

Через несколько дней бешеной гонки, когда кони наши уже откровенно выдыхались, а мы сами едва держались в седлах от усталости, Хан наконец объявил, что мы приближаемся к условленному месту близ Нерчинска. Это была не сам город, а скорее одна из тех полулегальных заимок, где велась тайная торговля. Сюда, по словам Чижа, должен был заглянуть караван Лу Циня.

Под покровом ранних сумерек мы достигли нескольких приземистых строений. Чиж и Щербак, оставив нас с Ханом и лошадьми чуть поодаль, скрылись в одном из домов. Ожидание тянулось мучительно. Наконец, они появились, ведя за собой невысокого старого китайца в темном халате и маленькой круглой шапочке. Это был он — Лу Цинь.

Он молча оглядел окинул цепким взглядом.

— Эти люди, господин Лу, — начал Чиж, выступая посредником, — хотят идти с вашим караваном. Говорят, есть чем платить. Им очень надо покинуть здешние места.

Я шагнул вперед, держа наготове облюбованный слиток.

— Господин Лу Цинь, — обратился я, стараясь говорить четко. — Мы просим вашего содействия. Мы заплатим.

Лу Цинь перевел на меня взгляд своих узких глаз. С нашей последней встречи его русский не улучшился, он говорил отрывисто, с сильным акцентом, часто помогая себе жестами.

— Мой караван… большой… идет… Байян-Тумэн, — произнес он, кивая. — Много людей… опасно. Ваша плата?

Я протянул ему серебряный слиток, который мы заранее отделили — увесистый кусок примерно в триста граммов.

— Вот. Чистое серебро. За всех нас.

Лу Цинь взял слиток, внимательно осмотрел, повертел в руках, даже чуть царапнул ногтем. Его лицо оставалось непроницаемым. Затем он кивнул, и на его лице появилось нечто вроде одобрения.

— Хорошо… Добро серебро. Два дня стоять будем. Потом… путь. Трудный путь.

Чиж тут же пояснил:

— Господин Лу говорит, караван отправляется послезавтра на рассвете. Идет он во Внутреннюю Монголию, а там и в Байян-Тумэн. Предупреждает, что дорога нелегкая. До этого времени можете тут передохнуть. Мы поможем с припасами.

— Погоди, а разве не в Манжурию? — тут же влез с расспросами Изя.

— Нет, в Манжурии делать нечего: они редко кого к себе пускают и с торговлей там так себе нынче. Через Монголию пойдем, во внутреннюю, это, считай, и есть Китай, только граница там и чиновники императора сидят, — тут же пояснил Чиж.

Изя же покивал.

За оставшееся время мы с помощью Чижа и Щербака действительно смогли немного подготовиться. На местном торжище, где сновали самые разные личности, мы обменяли еще часть серебра на необходимые вещи: сухари, вяленое мясо — «джерки», как их называли здесь, — немного пшена, плиточный чай и соль. Прикупили себе по плотному китайскому ватнику — наша одежда совсем износилась и бросалась в глаза. Сафар раздобыл у местного лекаря-бурята какие-то травы и мазь для Тита.

Два дня пролетели быстро. Караван Лу Циня был внушителен: больше полусотни вьючных лошадей и несколько верблюдов, груженых тюками с чаем, тканями, пушниной. Сопровождал его с десяток вооруженных китайцев и несколько местных кочевников, видимо, нанятых в качестве проводников и охраны. Хан, Чиж и Щербак также примкнули к каравану — их сотрудничество с Лу Цинем, похоже, было постоянным.

На рассвете третьего дня караван, скрипя и покачиваясь, начал свой долгий путь на юг, в сторону монгольских степей. Нас определили в середину растянувшейся колонны. Никто не задавал нам вопросов, но и дружеских улыбок мы не видели — обычная деловая отстраненность. Мы ехали, смешавшись с остальными, ощущая одновременно и огромное облегчение от того, что выбрались из непосредственной опасности, и глухую тревогу перед неизвестностью. Впереди лежала чужая земля, другие порядки, а за спиной, мы это знали, оставался неумолимый Рукавишников, который наверняка уже поднял тревогу.

Ночь сомкнулась над Забайкальем плотным чернильным бархатом. Редкие звезды холодно мерцали в бездонной вышине, а ущербный месяц, словно стыдливая девица, то и дело прятался за наплывающие облака. Путь был один — за реку, в Китай. Отступать некуда.

— Пришли, — глухо буркнул Щербак, и караван из десятков людей остановился у самой кромки в густых камышах и переплетенном ивняке.

Перед нами черной, маслянисто поблескивающей лентой извивалась Аргунь. Тихий плеск воды о берег едва нарушал ночную тишину. Тот берег тонул во мраке, казался бесконечно далеким и чужим.

Щербак достал из-за пазухи небольшой фонарь с жестяной заслонкой. Приоткрыв ее на мгновение, он трижды моргнул тусклым желтоватым светом в сторону реки. Мы замерли, затаив дыхание, вслушиваясь в ночь. Минута тянулась за минутой. Тишина.

— Може, не ждут? Передумали? — нервно прошептал Изя, плотнее кутаясь в свою дырявую армячину. — Ой-вэй, холод собачий, я таки замерз, как цуцик на морозе…

— Цыц! — зло шикнул на него Софрон, не оборачиваясь.

И тут из речной темноты, словно ответный вздох, донесся такой же тройной световой сигнал, только огонек был зеленоватым.

— Порядок, — удовлетворенно хмыкнул Щербак, пряча фонарь. — Ждут. Сейчас подойдут.

Вскоре из мрака бесшумно выплыли пять приземистых, грубо сколоченных плота. На каждом стояло по двое угрюмых мужиков с длинными шестами в руках. Их лица едва угадывались в темноте, но вид у всех был суровый и нелюдимый, самый что ни на есть разбойничий.