Дневник леди Евы

После обеда прибежала Мэри, и как всегда засыпала вопросами, желая знать, где это леди пропадала почти сутки. Ева просто сказала правду. Эта весть поразила Мэри, как удар молнии, оставив её стоять оглушенной, с открытым ртом. Этот и следующий день прошли в заботах о раненых. Китни тоже стало лучше. Леди Ева несколько раз спрашивала о судьбе сэра Адальберта и де Севра, даже хотела навестить их в тюрьме, но ей неизменно отвечали, что они не пострадали, а их судьбу сэр Роджер будет решать на днях.

В это же время молодая женщина узнала о ещё одной неожиданной жертве. Среди тех, кто поплатился жизнью за нападение на замок, оказалась и Ведерная Салли. С того самого времени, когда ее уличили во лжи, она так и сидела взаперти в кладовке на нижнем этаже донжона. Кто-то сердобольный, желая скрасить ее заточение, принес ей внушительное количество выпивки. Всё же многие помнили ее ещё ребенком, или хорошенькой веселой девушкой и втайне жалели. Однако, это милосердие не пошло горничной впрок. Она напилась до потери сознания, и через несколько часов проснулась, умирая от жестокого похмелья. Битва за замок только началась, и конечно, всем было не до страданий Салли. Когда о ней вспомнили больше чем через сутки, горничная была уже мертва. Похмелье убило ее.

После того утра Ева не видела сэра Роджера, он уезжал каждый день рано, в сопровождении нескольких вассалов и егерей. Ездить верхом он ещё не мог, и для него запрягали легкую повозку. Готовилась большая охота, егеря выслеживали зверя.

Ева и сама не знала, хочет ли она встречи с мужем, или нет. То ей хотелось встретиться и как-то объясниться, то наоборот, она злилась и говорила себе, что уж теперь-то ни в коем случае нельзя с ним видеться просто так. Свое собственное поведение казалось ей недостойным, она почти ненавидела себя за то, что так горячо отозвалась на его ласки. Но стоило ей вспомнить то утро, как снова тело наливалось мучительно-сладкой истомой, и она яростно прогоняла приятные воспоминания, однако они всё время возвращались, постепенно приобретая характер наваждения. Она пыталась бороться с ним, напоминая себе, что когда-то ее муж поступил с ней так гнусно, что она так и не решилась рассказать об этом никому, даже Мэри. "Но зато теперь на свете есть Джей, который недавно спас жизнь вам обоим", — возражал какой-то голос, — "Разве это не прекрасно? И потом, разве тот повеса похож на теперешнего Роджера?" Она всё спорила сама с собой, и никак не могла прийти к окончательному решению.

Сэр Роджер появился сам, собственной персоной через пару дней. Он пришел в ее комнату под вечер. Ева только что вернулась от раненых, едва успела умыться. Большинство из них настолько окрепли, что отправились долечиваться по домам (у кого, конечно, был дом). Оба тяжелых были живы. Нэд явно шел на поправку. Жар уменьшился, раненый даже жаловался на легкий голод, и Ева разрешила давать ему тщательно разваренные и растертые зерна овса. Но особенно удивлял ее мальчик, раненный в голову, его звали Марк. Он не только был жив, но и состояние его явно стабилизировалось, может быть, благодаря молодости и крепости организма, а может быть — любви его матери. Она не отходила от сына ни на шаг, и сегодня, поняв, что он, возможно, будет жить, все время благодарила Мэри, которая помогала ухаживать за ранеными, а увидев Еву, сразу упала перед ней на колени, и все пыталась целовать ее руки. Женщину удалось успокоить с большим трудом. Она повторяла только, что сын — это все, что у нее есть, а вылечить его мог только ангел. Ева была смущена и растрогана. В таком взволнованном состоянии она находилась, когда неожиданно в дверь постучали, и вошел сэр Роджер.

— Приветствую Вас, миледи! — начал он, как обычно, в духе герольдов — Спешу сообщить Вам, что по поводу славной победы, к которой приложили руку и Вы, я намерен дать пир. На таком большом пиру должна присутствовать хозяйка замка. Не соблаговолите ли занять это место, принадлежащее Вам по праву?

Она молчала, не зная, что сказать. Никогда раньше она не затруднялась с ответом, потому что твердо решила, что средневековые увеселения не для нее. Но теперь… Это действительно была и ее победа. И ее ждали на этом пиру. Роджер медлил некоторое время, но пауза затягивалась.

— Мое приглашение на пир остается в силе, — сказал он, — Но Вы, миледи, вольны поступать так, как Вам будет угодно.

С этими словами он повернулся и вышел.

Казалось бы, незатейливый разговор с мужем о пире можно было бы сразу забыть, но он не шел у Евы из головы несколько дней. Снова и снова она прокручивала его в голове. В ней бушевали смешанные чувства. На память все время приходил и другой разговор — тот, который состоялся, когда Роджер подозревал ее в предательстве. Смутно она понимала, что Роджер был тогда в чем-то прав. Не то чтобы она приняла его оправдания — как можно оправдать такое? Но боль от старого оскорбления уже не была такой острой. Однако, ставшую уже привычной ненависть победить было непросто.

И все же на душе стало как-то легче, как будто прорвался старый нарыв, и рана стала понемногу затягиваться. Так и не решив ничего окончательно, она, тем не менее, обнаружила, что хочет пойти на пир. "На пиру должна присутствовать хозяйка замка!" — эти слова почему-то грели ее. "Ева, да ты, оказывается, тщеславна!" "А почему бы и нет", — возражала она сама себе, — "Я уже лет сто не веселилась. И потом, разве я не заслужила немного уважения? Что плохого может там со мной случиться?"

В конце концов, она позвала Мэри, и велела ей пойти к лорду и передать, что леди Ева почтит пир своим присутствием. Мэри пришла в восторг от этой идеи:

— Ах, миледи, как хорошо! Я так боялась, что Вы опять откажетесь! А что Вы наденете?

Потеряв терпение, Ева уже просто прогнала служанку исполнять ее поручение. И тут же задумалась. Ведь Мэри была права. Обычно Ева ходила в кот — похожем на длинную рубаху одеянии с узкими рукавами из простого полотна. Когда было холодно, она надевала сверху сюркот — более широкую и плотную рубаху с застежкой из мелких пуговиц впереди. Но эта одежда, хоть всегда чистая и опрятная, не блистала красотой. Поэтому Ева решила спросить у Мэри, что носят в таких случаях.

Мэри вернулась очень довольная — милорд так обрадовался новости, которую она принесла, что даже расщедрился на серебряную монету. Заметно было, что служанку просто распирает от любопытства, и она готова засыпать госпожу градом вопросов.

— Мэри, я совсем не знаю, что надевают на пир. Остается всего три дня, а у меня ничего нет, — Ева сразу "взяла быка за рога". Мэри просто расцвела от удовольствия.

— Ах, миледи, сшить наряд не так уж трудно, только из чего?

— Ткани у меня есть, давай-ка заглянем в мой сундук…

Леди Ева говорила о сундуке, который стоял в углу комнаты, и в который почти никогда не заглядывали. Когда-то давно, много лет назад, когда сэр Роджер пытался завоевать ее благосклонность, он присылал ей подарки, или приносил их сам. Это были драгоценности, ткани, иногда ценная посуда, благовония, примитивная (по меркам Евы) косметика. Драгоценности она решительно не брала, большинство подарков тоже возвращала, но не все. Иногда она, отлучаясь к больному, или за травами, по возвращении находила в комнате большие отрезы дорогих тканей, мотки тесьмы и кружев, красивые пуговицы. И тогда ей бывало лень возиться с возвращением этих подарков, или от усталости она забывала о них, а когда вспоминала, то просто сбрасывала их в сундук и ставила крест на этом. За годы, проведенные в замке, у нее скопилась целая коллекция. Иногда она вытаскивала кусок полотна для того, чтобы сшить себе новую одежду, но вглубь не лезла, и теперь даже не представляла себе, что может там находиться. Поэтому когда они с Мэри открыли сундук, самой Еве тоже стало любопытно. Они откинули кусок холстины, которым было прикрыто содержимое, и Мэри восхищенно ахнула: в глазах запестрело от ярких, сочных красок, блеска золотых и серебряных нитей и пробивающейся то здесь, то там нежной пены кружев. Они долго перебирали ткани, откладывая то одну, то другую, прикладывая к ним тесьму и галуны. Вдруг глаза Мэри вспыхнули:

— Миледи, что это за прелестная вещица?

И из недр сундука показалось нечто такое, о чем Ева давно забыла, и что было здесь действительно странно видеть. Несколько лет назад она попыталась сделать ревизию сундука, и наткнулась на очень красивый тонкий шелк кремового цвета, затканный букетами изящно изогнутых листьев. Рядом лежали широкие ленты изысканных брабантских кружев, тоже шелковых. Она почему-то подумала о ночной сорочке, хотя здесь и в это время никто ничего подобного не носил.

Ей мучительно захотелось сшить что-то такое, и память услужливо воскресила почти забытую картинку из глянцевого журнала ее прошлого-будущего. На ней была изображена стройная девушка-модель, одетая в длинную, похожую на тунику, рубашку до пят, изящную, приталенную, с разрезами, обшитыми кружевами, по бокам. Плечи, грудь и частично живот красавицы прикрывала прозрачная, почти ничего не скрывающая кружевная драпировка, стянутая впереди блестящей шелковой шнуровкой.

Ева не знала, как это шить, но, потренировавшись для начала на полотне, в конце концов, нашла нужную выкройку. То, что получилось в итоге, очень походило на образец, и довольная Ева убрала свое изделие в сундук (все равно не предвидится случая надеть это чудо), записала в свой мысленный счет еще одну победу, и благополучно забыла о ней.

И вот теперь ночная рубашка из будущего мирно покоилась в руках ожидающей Мэри.

— Это… Это сарацинская одежда, — наконец нашлась Ева, — В тех краях ведь очень жарко. Ее надевают, когда идут спать.

Похоже, Мэри это объяснение удовлетворило. Еще немного полюбовавшись, девушки убрали рубашку, к облегчению Евы. Продолжив подбирать ткань для наряда, они остановили свой выбор на небесно-голубом шелке и изумрудно-зеленой парче.

На следующий день Мэри явилась не одна. Вместе с ней пришла Глория.

— Мэри сказала мне, что Вы шьете наряд для пира, — произнесла она, — Времени осталось мало, могу ли я помочь Вам?

Глория оказалась настоящей мастерицей. Иголка в ее пальцах мелькала с такой быстротой, что Ева не успевала следить за этими неуловимыми движениями. Платье рождалось прямо на глазах. Еву поминутно заставляли раздеваться и примерять полуфабрикаты. Это было утомительно, но вместе с тем, как-то радостно. Так и продолжалось два дня. Нижнее платье сделали небесно-голубым, со шнуровкой по бокам, и оно идеально село по фигуре. Широкую полукруглую горловину обшили златотканой тесьмой, такую же тесьму пустили по подолу. Рукава сделали узкими, слегка расширенными книзу, и отделали серебристыми кружевами. Верхнее платье сшили из зеленой парчи, оно было более широким, и спереди короче, чем нижнее, подол тоже обшили тесьмой, та же тесьма шла по краю широких рукавов. Вырез сделали больше, чем у нижнего, и отделали кружевом. В сундуке нашлись и мягкие шевровые башмачки с серебряными пряжками. Ева не носила их по причине очень длинных узких носов, которые считала неудобными. Кто бы мог подумать, что эти туфельки еще пригодятся!