Граф Остерман

Мардефельд справедливо полагал, что намерение Меншикова женить великого князя на одной из своих дочерей укрепит его власть настолько, что он «будет в состоянии все предпринимать по своему усмотрению. Вопрос, следовательно, сводится лишь к тому, желает ли царица и себя и своих детей отдать произволу князя или недопущением такого брака одновременно лишить его могущества, которым он до сих пор пользовался».

Герцог даже решил выехать из России, если царица сохранит свою благосклонность к Меншикову. «По моему мнению, — рассуждал Мардефельд, — все будет зависеть от того, которая из обеих партий (сторонников и противников Меншикова. — Н. П.) сумеет привлечь на свою сторону барона Остермана и графа Левенвольде, ибо последние вполне в состоянии склонить царицу к твердому окончательному решению. Пока держатся они еще отдельно и не хотят участвовать в этом деле. Смятение с обеих сторон очень велико, но не в далеком будущем окажется, какой исход примет это дело».

Соперничество двух партий устранила кончина Екатерины 16 мая 1727 года. Так как Меншиков исхлопотал согласие Екатерины, закрепленное ее завещанием (тестаментом), об обязательстве наследника престола жениться на одной из его дочерей, то положение князя коренным образом изменилось. «Могущество князя, — доносил Мардефельд королю спустя неделю после смерти Екатерины, — невообразимо возросло в несколько дней. Он вполне овладел душою и личностью молодого царя. Он окружен одними креатурами князя, и для предохранения себя от всяких случайностей последний уговорил его жить у себя на острове, причем он уступил ему половину дворца и домик в саду. Это отделение царя имеет следствием большое расстройство государственных дел и заседаний Верховного тайного совета».

Спустя три недели после смерти Екатерины Меншиков превратился во временщика, фактически управлявшего страной, что не утаилось от наблюдательного Мардефельда, 26 мая извещавшего короля: «Царь отдался теперь совершенно в руки князя Меншикова и живет у него в доме. Все, которых он когда-либо любил и которые находились на его стороне, отстраняются от него и отправляются на службу в Сибирь, Казань и подобные места. Князь никому не разрешает разговаривать с царем, если сам или кто-нибудь из его поверенных не присутствует при этом». Вывод Мардефельда однозначен: «Меншиков навлекает на себя бесконечные подозрения и ненависть, которые ему угрожают пагубными для него последствиями».

Впрочем, в депеше от 17 июня Мардефельд признал, что его оценка князя нуждается в уточнении: «То, что я доносил прежде вашему величеству касательно князя Меншикова, будто он играет игру, заставляющую многих роптать и которая ему лично может сделаться весьма опасною, видоизменяется теперь тем, что, во-первых, князь низложил всех своих противников и никто и двигаться не смеет и, во-вторых, тем, что и императорское семейство теперь пришло к тому мнению, будто между всеми вельможами Российской империи нет другого, который лучше бы занял место при особе императора и был бы более способен на строгие решения и исполнения их». Мардефельд полагал, «что настоящее правление продолжится без всякой перемены».

Ход дальнейших событий при дворе показал, что Мардефельд ошибался в суждении о том, что князь упрочил свое положение настолько, что его правлению ничто не угрожает. Сам Мардефельд в депеше от 8 июля извещал королю: «Князь Меншиков до сих пор был предметом неугасимой ненависти, что он и заслужил вполне».

Во время отправления этой депеши Меншиков лежал в постели больным. О смертельной болезни Мардефельд извещал короля в депеше от 12 июля: «Болезнь Меншикова до того усилилась, что он уже соборован и без чуда нельзя больше надеяться на исцеление его. К чахоточному кашлю присоединилась лихорадка и притом припадок так силен, что медики считают его болезнь неизлечимою при преклонных летах его».

В сентябре 1727 г. отношения между императором и Меншиковым достигли такой напряженности, что их не могли не заметить иностранные дипломаты. 5 сентября 1727 г. Мардефельд доносил: «…князь Меншиков пользуется несовершеннолетием государя во вред государства, завладел могуществом и авторитетом правителя и старается слишком ограничить значение особы императора и администрации. Так как нет никого, кто мог бы состязаться с ним, то нет более действительного средства к его унижению, как предать полный авторитет самодержавной власти царя, причем министры, а в особенности Остерман, будут значительно сильнее его уже потому, что он в настоящее время пользуется гораздо меньшей милостью императора, чему служит доказательством все, что приходится слышать или видеть ежедневно».

В депеше от 30 сентября 1727 г. Мардефельд объясняет причины падения Меншикова: «Должно признаться, что князь принял все меры, которые должны были ускорить его падение, и легкомысленно отказывался от всего того, что ему советовали добрые люди его, следуя единственно своей страсти к деньгам и необузданному честолюбию. Ему следовало бы действовать заодно с Верховным тайным советом, поддерживать хорошо государственный строй, им самим заведенный, и этим приобрести и удержать за собой расположение императора и великой княжны (Натальи Алексеевны. — Н. П.). Его действия прямо противоположны всему этому: он присвоил себе права правителя, прибрал к своим рукам все финансовое управление и располагал всеми делами, как военными, так и гражданскими по своему усмотрению, как настоящий император. Его величеству императору и великой княжне он досаждал самым чувствительным образом и отказывал обоим в самом необходимом в том ложном мнении, что таким образом он будет их держать под своей ферулой (надзором. — Н. П.).

Перед отъездом в Петергоф он по этой причине поссорился с молодым императором, для поправления чего он и предложил ему это увеселительное путешествие, император, однако, продолжил свое холодное с ним обращение, что побудило князя вернуться с дачи сюда двумя днями раньше.

Генерал-лейтенант Салтыков объявил Меншикову об его аресте, после чего князь вышел в приемную и жаловался всем присутствующим, что вот как его награждают за верную службу государству и молодому императору.

Конфликт между Меншиковым и императором назревал давно, и события, происшедшие в первых числах сентября 1727 г., лишь завершили его. Напряженные отношения между ними выражались в том, что император избегал встреч как с Меншиковым, так и со своей невестой Марией Александровной, а если они и происходили, то отличались холодностью.

3 сентября 1727 г. состоялось торжественное освящение церкви в имении Меншикова в Ораниенбауме, на котором обещал присутствовать Петр II, но не прибыл. На следующий день Меншиков прибыл в Петергоф, где находился император и где он намеревался помириться с ним, но Петр рано утром отправился на охоту, а его сестра Наталья, чтобы не встречаться с князем, выпрыгнула в окно, чтобы присоединиться к брату. 5 сентября был объявлен указ императора интенданту Мошкову: “Летний и Зимний домы, где надлежит, починить и совсем убрать, чтоб к приходу его величества совсем были готовы, и спрошен он, Мошков, был, как те домы вскоре убраны быть могут”. Мошков ответил, что дворцы будут готовы через три дня.

6 сентября все вещи Петра II из дворца Меншикова были перенесены в Летний дворец. В тот же день был опубликован указ гвардейским полкам, чтобы они впредь слушались приказаний только двух лиц: Юсупова и Салтыкова.

Княгиня Меншикова с молодым князем припали вчера к стопам императора, что возбудило к ней большое сочувствие, ибо она весьма благочестивая и добродетельная особа и так слаба, что многократно при этом падала в обморок, император поднял и утешал ее. Затем пошла она к великой княжне Елизавете Петровне, чтобы передать просьбу своего супруга заступиться за него перед императором».

Неизвестный художник. Портрет Петра II. Около 1800-х гг. Холст, масло. Государственный Эрмитаж, Санкт-Петербург

В следующей депеше 23 сентября Мардефельд извещал короля о некоторых важных подробностях падения Меншикова: «больше всего способствовало его опале участие в событиях Остермана, которого Меншиков намеревался низвергнуть. Меншиков обвинил барона в том, что он препятствовал императору в частом посещении церкви, что нация этим недовольна, ибо она не привыкла к такому образу жизни своего монарха, что Остерман старается воспитывать императора в лютеранском вероисповедании или оставить его без всякой религии, так как он сам ни во что не верит.

Хотя Остерман и назначен был воспитателем великого князя, но с тех пор, как последний стал императором, он уже больше не может занимать эту должность. Наконец, князь намеревался в этом деле привлечь на свою сторону духовенство.

Когда же Остерман в Петергофе хотел объясниться с кн. Меншиковым и ему представил все вышесказанное, князь разгорячился и думал его испугать своею властью: он ему повторил опять те же обвинения, обругал его атеистом и спросил его, знает ли он, что он (Меншиков. — Н. П.) его сейчас может погубить и сослать в Сибирь.

Остерман наговорил ему много сурового и, между прочим, сказал ему, что князь ошибается, что он в силе сослать его в Сибирь. Он же, барон, заставит четвертовать князя, ибо он вполне заслуживает этого.

Исход этого дела ясно доказывает неразумность поступка князя, и дай Бог, чтобы исход этот не сделался более печальным, чем он теперь.

Князь просил отсрочку отправления на восемь дней, в чем ему, однако, отказали, и он отправился в путь третьего дня после обеда, он и его семейство ехали в каретах, запряженных шестеркой; его сопровождали 50 или 60 багажных телег, а также все его слуги из немцев. Выезд случился в воскресенье, стояла прекрасная погода, отчего и обе стороны были наполнены огромными толпами народа».

Описание Мардефельдом причин опалы князя Меншикова, как и его ссора с Остерманом, а также отправление в ссылку в Раненбург принадлежит к самому обстоятельному описанию трагедии полудержавного властелина, как назвал А. С. Пушкин светлейшего князя. Тем не менее и в этом описании имеется существенный пробел, наличие которого трудно объяснимо. Мардефельд справедливо отметил, что падению Меншикова «больше всего способствовал» Остерман, но ограничился описанием последней стадии конфликта князя с бароном, хотя, вне всякого сомнения, сентябрьские события стали всего лишь завершением накала конфликта, возникшего значительно раньше.

Энергичные хлопоты супруги князя о его помиловании оказались бесполезными. 7 сентября она 45 минут стояла на коленях перед Остерманом, умоляла его ходатайствовать перед императором помиловать Александра Даниловича, но тот промолчал.

7 сентября Петр II явился в Верховный тайный совет, где подписал указ: «Понеже мы всемилостивейшее намерение взяли от сего времени сами в Верховном тайном совете присутствовать и всем указом отправленным быть за подписанием собственныя нашея руки и Верховного тайного совета; того ради, повелели, дабы никаких указов или писем, о каких бы делах оные ни были, которые от князя Меншикова или от кого иного партикулярно писаны или отправлены будут, не слушать и по оным отнюдь не исполнять под опасением нашего гнева и о сем публиковать всенародно во всем государстве и в войске и в Сенате».