Родители, наставники, поэты

...Ильинский глуховат, слушает с ехидцей — слышит только то, что слышать хочет, но зато комментарий свой изложит грубо и кратко. Воспитанный, корректный Молчанов посматривает на часы — ему, видите ли, на работу пора, в магазин издательства Академии паук, тут же, на Литейном, пятьдесят метров расстояния от лавки писателей. Когда его мнением интересуются, он осторожно, каждое -слово на цыпочках и в тряпочке, сообщает что-нибудь вычитанное из газет — и не по поводу вопроса к нему и вообще неведомо к чему. Умница и хитрец, но — из тех, о ком еще Суворов сказал: «Тот не хитрый, про кого все говорят, что о,п хитер!»

— Ох, дипломат, — скажет Шилов.

Я слушаю каждого и всех, ума-разума набираюсь. Ум книжника — статья особая, он всегда в рост идет, и конца пути его не видно; про книжника не скажешь, — дескать, этот умница, — нет, иначе: у него ум о-о-о-о!.. Вот это восклицание — о! — целой аттестации стоит.

Мне был глубоко .симпатичен Петр Константинович Губер — острослов, впору потягаться с Лернером, знаток книги, образованный человек, он знал почти все европейские языки, беседовать с ним было удовольствием отменным. Короткое время он заведовал книжной лавкой писателей; почти ежедневно я заглядывал к нему, слушал его увлекательные рассказы и воспоминания о делах книжных.

— У меня были три библиотеки, — говорил Петр Константинович. — Первая в пять тысяч томов сгорела. О, как жарко и долго самоуничтожались книги!.. Я плакал, глядя на пылающую беду мою... Вторую библиотеку я продал: нужда заставила. Тысяч пять томов, не меньше, — французы, англичане, восемнадцатый век по преимуществу... Третья библиотека была расхищена каким-то дьявольски жестоким, циническим вором: он украл по одному тому из полных собраний... Представляете, во что превратилась моя библиотека! Теперь медленно, суеверно собираю четвертую... Но — не собирать, не покупать, не приносить домой книгу не могу! Согласен обедать через день, через два дня, ио никто не может стеснить меня в моей страсти.

Петру Константиновичу не удалось собрать четвертую библиотеку: он погиб в ссылке, родные его продали все то, что составило не более тысячи томов.

Да будет земля пухом светлому Павлу Павловичу Гуляшову! — говорю так от имени всех, кто знал этого

великолепного, щедрого умом и сердцем человека. Лет пять назад мы похоронили его, в течение трех лет он заведовал книжной лавкой писателей, при нем всегда было много книг (теперь говорят ТОВАРА), он умел расположить к собе и продавцов и покупателей. Лучшие книги несли продавать ему, хотя порою книжная лавка платила меньше любого другого книжного магазина.

В моей памяти Павел Павлович живет по соседству с Михаилом Алексеевичем Сергеевым.