Я, Хуан де Пареха

Менины, или Семья Филиппа IV

Автопортрет

Хуан, боюсь, мне придётся на тебя опереться. Иначе не встану. Я ещё слишком слаб.

Он почти повис на мне — лёгкий как пёрышко. Мы медленно двинулись по коридору в мастерскую. Увидев свои палитры, кисти, картины, Мастер вздохнул. Работа — его счастье, его жизнь. Он сел немного отдохнуть. Потом снова поднялся, и мы направились к его излюбленному мольберту, где Мастера ждал чистый, натянутый на раму холст.

На полпути он отпустил мою руку и пошёл сам. Но — не дошёл. Вдруг зашатавшись, он, точно слепой, попытался нашарить опору и упал. Лицом вниз. Я подбежал в ту же секунду, проклиная себя за то, что отпустил его одного. Подбежал и понял, что всё кончено, я уже ничем не смогу ему помочь. Мастер умер. Горе и болезни ослабили его сердце, и оно, затрепетав, остановилось от первого же усилия.

Я сидел на полу, держа его на руках, как ребёнка, и вспоминал все прожитые вместе годы. И отчего-то не мог заплакать, хотя обычно плакал по куда менее значительным поводам. Но сейчас моего Мастера, моего Учителя обнимали чёрные крылья ангела смерти... И мне казалось, что мы вместе канем в небытие...

Лолис взяла на себя все печальные хлопоты, а я лишь топтался рядом, беспомощный и бесполезный. Она вызвала доктора Мендеса, чтобы он официально констатировал смерть, и прислуживала королю, который остался возле гроба и всю ночь проплакал. А я всё стоял в изголовье — окаменев, с сухими глазами.

Потом мы его похоронили, очень тихо, не помпезно. Он лёг в землю рядом с хозяйкой и Пакитой. Они ушли так недавно... и ждали его так недолго... Завещания Мастер не писал, но король, его истинный душеприказчик, знал последнюю волю Мастера и выполнил всё в точности. Я получил одежду Мастера, его мольберт и изрядную сумму денег. Всё убранство и мебель Мастер оставил мужу Пахиты, а дом, где мы прожили столько счастливых лет, достался дочери Пакиты — дон Диего очень любил маленькую внучку и успел написать несколько её портретов.

Когда я немного оправился и осознал, что впереди ещё долгая жизнь, что надо работать, содержать себя и жену и служить Господу, мы с Лолис начали обсуждать будущее.

— Пожалуй, я бы хотел вернуться в Севилью, — сказал я. — Мадрид для меня теперь слишком печальное место.

— Я тоже хочу перебраться поюжнее, ближе к Африке, — отозвалась Лолис.

Мы начали собирать вещи и напоследок обходить знакомых.

Я попросил Его Величество о прощальной встрече. Он принял меня в траурном облачении и обошёлся со мной как с самым близким человеком, с членом семьи, которая понесла великую утрату. Ещё до похорон король забрал себе на память палитру и кисти Мастера, сказав, что хочет всегда иметь их при себе. Сейчас я даже вздрогнул, увидев, что они лежат на подлокотнике его кресла.

— Хуан де Пареха, — обратился ко мне король. — Дон Диего, твой покойный хозяин, однажды признался, что горько сожалеет, что не давал тебе свободы так долго. Он очень устыдился, когда осознал, как давно ты заслужил свободу и как мало он понимал твои чаяния.

— Да, я действительно мечтал быть свободным, но никогда не хотел покинуть Мастера. Свобода была нужна мне только затем, чтобы заниматься живописью. И я никогда не обижался на Мастера.

— Конечно. Но я знаю, что он чувствовал. Потому что чувствую сейчас то же самое. Я тоже не сознавал, что всё надо делать вовремя. Сколько раз у меня мелькала мысль, что надо пожаловать дону Диего орден Сантьяго, но — так и не собрался. Теперь я виню себя, что не успел при жизни одарить его по заслугам. Но мы с тобой восполним этот пробел. Мы нарисуем на его груди красный крест — орден Сантьяго.

— Ваше Величество, как это возможно?

— Насколько я знаю, дон Диего оставил только один автопортрет[39], — ответил король. — На картине «Менины», где в зеркалах и наяву изображены и королева, и наши дети, и я сам. Мы пройдём сейчас к этой картине. Возьми кисти и палитру.

И вот мы стоим перед великим полотном Мастера. Себя он изобразил в углу — за мольбертом, с палитрой и кистью в руке. Сейчас он смотрел прямо на нас, задумчиво и мягко.

— Помоги мне, — попросил король.

Я обмакнул кончик кисти в киноварь и передал кисть Его Величеству. А потом мы приблизились к холсту и вместе нарисовали на груди Мастера красный крест, орден Сантьяго: моя тёмная, смуглая рука вела белую руку короля.

Это чистая правда.

И я был рад, что смог оказать Мастеру эту последнюю услугу.

Не помню, как промелькнули последние дни в Мадриде. Помню лишь, что мы с Лолис ходили прощаться с разными людьми и навестили Хуана Батисту и маленькую внучку Мастера, которая так напоминала мне Пакиту в том же возрасте. Потом в последний раз прошли по улице Херонимас, пересекли Пласа Майор... И я в последний раз оглянулся на дом, который за долгие годы стал мне родным.

— Моё место всегда было тут, рядом с Мастером, — пробормотал я.

— Теперь ты мой муж, — сказала Лолис, взяв меня за руку. — И твоё место рядом со мной.