Декабристы рассказывают...

ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ МИХАИЛА БЕСТУЖЕВА

«Имея сношения со многими горными чиновниками, служившими в Сибири, и любя науку во всех ее разветвлениях, он [отец] тщательно и с знанием дела занимался собранием полной, систематически расположенной коллекции минералов нашей обширной Руси, самоцветных граненых камней, камеев, редкостей по всем частям искусств и художеств; приобретал картины наших столичных художников, эстампы граверов, модели пушек, крепостей и знаменитых архитектурных зданий, и без преувеличения можно было сказать, что дом наш был богатым музеем в миниатюре. Такова была внешняя обстановка нашего детства. Будучи вседневно окружены столь разнообразными предметами, вызывающими детское любопытство, пользуясь во всякое время беспрепятственным доступом к отцу, хотя постоянно занятому серьезными делами, но не скучающему удовлетворять наше беспокойное любопытство; слушая его толки и рассуждения с учеными, артистами или мастерами, мы невольно, бессознательно всасывали всеми порами нашего тела благотворные элементы окружающих нас стихий. Прибавьте к этому круг знакомства, не большой, но людей избранных; дружеские беседы без принуждения, где веселость сменялась дельными рассуждениями, споры без желчи; поучительные рассказы без претензий на ученость; прибавьте нежную к нам любовь родителей, их доступность и ласки без баловства и без потворства к проступкам; полная свобода действий с заветом не переступать черту запрещенного, и тогда можно будет составить некоторое понятие о последующем складе ума и сердца нашего семейства, а особенно старших членов, как более взрослых, следовательно, более умовосприимчивых.

Брат Николай был первенец, следовательно — любимое детище родителей. «Но эта горячая любовь, — говорил мне браг Николай, — не ослепила отца до той степени, чтоб повредить мне баловством и потворством: в отце я увидел друга, но друга, строго поверяющего мои поступки. Я и теперь не могу дать себе полного отчета, какими путями он довел меня до таких близких отношений, Я чувствовал себя под властию любви, уважения к отцу, без страха, без боязни непокорности, с полною свободою в мыслях и действиях, и вместе с тем под обаянием такой непреклонной логики здравого смысла, столь положительно точной, как военная команда, так что если бы отец скомандовал мне: направо, я бы не простил себе, если бы ошибся на полдюйма. Доказательством всесильного влияния этой дружбы на меня был следующий случай Приязненные связи отца к властям Морского корпуса давали мне случай пользоваться их снисхождением, так что мало-помалу я сделался первостатейным ленивцем. Долго это скрывалось от бдительного его надзора, наконец, скрывать долее уже было невозможно; он все узнал. Вместо упреков и наказаний он мне просто сказал: ты недостоин моей дружбы, я от тебя отступлюсь — живи сам собой, как знаешь. Эти простые слова, сказанные без гнева, спокойно, но твердо, так на меня подействовали, что я совсем переродился; стал во всех классах первым и, дело небывалое, не в пример другим назначен корпусным офицером с правом преподавать уроки по трем предметам…»

Не только в узкой семейной сфере формировались взгляды будущих декабристов. Около 40 из них в разные годы учились, слушали лекции в Московском университете: Никита Муравьев, Сергей Трубецкой, Иван Якушкин, Петр Каховский..

7 мая 1808 года Николай Тургенев записал в своем студенческом дневнике о лекции профессора Л А Цветаева: «Цветаев говорил о преступлениях разного рода и между прочим сказал, что нигде в иных случаях не оказывают более презрения к простому народу, как у нас в России (Хотя мне и больно, очень больно было слушать это, однако должно согласиться, что бедные простолюдимы нигде так не притесняемы, как у нас.) Цветаев приводил в пример, что многие молокососы (так юворил он), скачущие в каретах, позволяют (приказывают даже, прибавлю я) своим форейторам бить (не-наказаннно, говорит Цветаев) бедных просто-людимов на улицах, несмотря на то, что полицейские чиновники стоят сами на улицах».

Понятно, как такие лекции воспитывали слушающих.

Один из современников запомнил и описал диспут в Московском университете на тему «Монархическое правление есть самое превосходное из всех других правлений». Вольнодумцы во главе с будущим декабристом С. Семеновым «открыли сражение восторженными речами за греческие республики и за величие свободного Рима до порабощения его Юлием Кесарем и Августом». Руководитель диспута пытался унять сторонников республики: «Господа, вы выставляете нам, как пример, римскую республику; вы забываете, что она не один раз учреждала диктаторство».

«Медицина часто прибегает к кровопусканиям, — отвечал ему Семенов, — и еще чаще к лечению рвотным, из этого нисколько не следует, чтобы людей здоровых, а в массе без сомнения здоровых более, чем больных, необходимо нужно было подвергать постоянному кровопусканию или употреблению рвотного».

И тогда поверженный сторонник монархии прибегает к недозволенному приему: «На такие возражения всего бы лучше мог отвечать московский обер-полицмейстер, но как университету приглашать его сюда было бы неприлично, то я, как декан, закрываю диспут…»