Шлак 2.0

Редбуль брезгливо поморщился. Измазанная синей краской и бритая наголо Малка выглядела не очень. А вот если бы он видел её голой, как я…

— Что нам понравится, мы сами возьмём, а пока что оружие аккуратненько на землю и пять шагов вперёд. И не надо судьбу испытывать. У меня половина солдат новобранцы, любое неловкое движение могут неправильно истолковать и открыть стрельбу на поражение. Мы-то вас тут прикопаем, не сложно, но рапорт о происшествии мне всё равно писать, а потом ещё разборки с товарищем комиссаром. Ну его нахер этот геморрой.

Испытывать судьбу, когда на тебя направлено два десятка стволов, затея не из лучших. Я положил калаш, двумя пальцами вытащил пистолет, поднял руки, показывая, что больше ничего нет, и сделал положенное число шагов в обозначенном направлении. Редбуль заглянул нам в глаза.

— Да вы заряжены, ребятки.

— А чё бы нет? — ответил Грызун. — Мы с сушки, нам положено быть заряженными.

— Разберёмся.

— Из леса людоеды могут набежать, — на всякий случай предупредил я. — Как бы беды не случилось.

— Это вряд ли, — покачал головой редбуль. — Здесь территория Красного анклава, людоеды к нам не полезут.

— Вот как? А я думал, здесь всё Загону принадлежит.

— Анклав не Загон! — повысил голос редбуль. Похоже, моё замечание пришлось ему не по вкусу, да и другим редбулям тоже.

— Ну, нет, так нет, я просто предположил.

Связывать нас не стали, невелика проблема два старателя, пусть даже под дозой. Да и не враги мы для редбулей, они сами показывали это своим отношением. Пока шли, я попробовал снова прочувствовать те потоки, которые начали тянуться ко мне с Приюта. Да, это реакция на опасность, очевидно, одно из преимуществ, получаемых человеком от нанограндов наравне с регенерацией и выносливостью. Только это не всегда срабатывает, или я ещё не научился им пользоваться. Чем шире и ярче поток, тем сильнее угроза, может быть, поэтому я выбрал направление, где сидела Малка. От неё исходили маловыразительные бледные пунктиры. Они и сейчас продолжали исходить. Я видел их даже с закрытыми глазами.

— Грызун, ты когда заряжен, опасность чувствуешь?

— Чувствую. Её всегда под нанограндами чувствуешь, интуиция-то усиливается… Чё там насчёт пакетика? Дай хотя бы один. Мы вроде как выбрались.

— Да погоди ты со своими пакетиками. У тебя как интуиция проявляется? Виденья есть?

— Виденья, это когда перенюхаешь, а когда интуиция, то это просто понимаешь, что туда идти не надо или наоборот надо. Я сейчас понимаю, что в Анклаве безопаснее. Я бы и шаг прибавил, да боюсь редбули за нами не поспеют.

А вот у меня Анклав доверия не вызывал. Слишком мрачно всё. Кирпичные стены зданий над серым забором, широкий ров перед ним, вышки, колючая проволока. Возле проходной нас заставили поднять руки и обыскали. С меня сняли плащ, разгрузочный жилет, забрали вещмешок, и только после этого разрешили войти. Я так и не смог понять свой статус: пленник или гость?

За забором всё было упрощено и безукоризненно: чистые дорожки, белёные бордюры, подстриженные газоны. Чистота вообще была показательна, и на фоне общей серости зданий и однотонности транспарантов выгодно выделялась. Вдоль дороги были установлены инструктивно-методические и учебные плакаты в стиле социалистического реализма с предостерегающими надписями вроде «Враг не дремлет!» и «Ты не забыл выключить лампочку?».

На мой скромный художественный взгляд это являлось издевательством над изобразительным искусством. Но с другой стороны, Пикассо мне тоже не нравится, да и Сальвадор Дали где-то далеко за гранью понимания, так что грех пенять на зеркало, коль рожа крива.

Но что мне однозначно пришлось по душе, это равенство. Оно проявлялось во всём: в одежде, во взглядах, в обращении. Людей было много, одни занимались уборкой, другие шли по делам. На плацу бойцы обоих полов отрабатывали строевые приёмы. Существовало различие в деталях, например, как та портупея на командире редбулей, доставивших нас в Анклав, или в количестве годичек на рукавах, во всём остальном отличить одного человека от другого и определить его положение в местной иерархии, было сложно.

А ещё дисциплина. Её я ненавижу с самого рождения. Мама рассказывала, что в младенчестве я кушал кашу исключительно под столом, в знак протеста к общепринятым правилам, и долгое время отказывался признавать авторитет бабушки. Та же тенденция просматривалась в школе с учителями, в институте, с представителями власти. Однако в мире, где опасность подстерегает тебя на каждом шагу, дисциплина очень важная составляющая общественного выживания. В Загоне присутствовали лишь её зачатки, в миссии она проявлялась в беспрекословном послушании примасу. В Анклаве это была обязанность, причём не уставная, не навязанная, хотя вокруг всё так и смердело военщиной, а добровольная.

Особенно чётко это проявилось в столовой. Нас отвели сначала туда. Небольшие столики на четверых, сиреневые занавески на окнах, всё те же транспаранты, раздача. Людей было мало, завтрак заканчивался. За крайним столом сидел полный мужчина в очках. По количеству годичек на рукаве он относился к высшему составу Анклава. Каждый проходивший мимо считал своим долгом поздороваться с ним, и он отвечал неизменно вежливым и терпеливым голосом. В миске зелёная каша, чай в кружке. Никаких привилегий и отдельных кабинетов.

Я взял поднос. Повар подал тарелочку с морковным салатом, щедро навалил в миску зелёной каши, пожелал приятного аппетита. Чаю я налил сам. На вид настоящий, попробовал, действительно настоящий, только горьковатый и терпкий. Тут же в лотке нарезанный кусками ржаной хлеб. Я взял два, посмотрел на сопровождающего, тот не отреагировал, значит, можно.

Для меня такое меню не эксклюзив, бывало и лучше, но в любом случае привычное. Есть можно. Для Грызуна явно малосъедобное. Он пожевал хлеба, запил чаем, к остальному не притронулся. Малка накинулась на кашу так, будто никогда не едала. Она орудовала ложкой с такой поспешностью и так громко чавкала, что на нас начали оборачиваться. Я понимал её, в миссии подобный завтрак вряд ли подают даже примасу, но всё равно постучал пальцем по столешнице и губами показал: помедленнее.

Из столовой нас отвели в штаб. Вся инфраструктура Анклава создавалась по типу военного лагеря. По краям казармы и жилые строения, внутри служебные здания. Штаб в центре. На флагштоке красное полотнище, на карауле боец в парадной форме, с автоматом, в начищенных сапогах отражается солнце. Проходя мимо, сопровождающий отдал честь.

В прохладном вестибюле нас встретила милая женщина с четырьмя годичками. Представилась как штаб-звеньевая Голикова. В руках планшет. Сколько бы ни говорили редбули, что Анклав не Загон, но живут они именно по законам Загона.

Голикова улыбнулась, глядя на Малку:

— Как тебе у нас? Не обижали? Покормили?

Людоедка закивала. От переизбытка чувств она даже не могла правильно выразить мысль:

— Всё вкусно… и я так… никогда не было…

— Я рада, что тебе понравилось. Если есть желание, можешь остаться с нами.

— Можно⁈

— Конечно, девочка. Дежурный!

Подошёл боец с красной повязкой и штык-ножом на поясе.

— Проводите рекрута в адаптационный сектор.

Я чуть шевельнул уголками рта. Малку купили за тарелку каши и визуальное благополучие. Понять её легко. Что хорошего она видела в своей мелкой жизни? Ненасытный член примаса? Лист крапивницы и горсть кедровых орехов? Новая жизнь, несомненно, будет лучше. В разы. Но за всё придётся платить. Не знаю пока, чем они расплачиваются, но сыр, как говорится, ни в одну мышеловку просто так не подкладывают.

Пришёл наш черёд. Взгляд штаб-звеньевой стал жёстче.

— Вам остаться не предлагаю. Ты, — повернулась он к Грызуну, — загонщик? Назови номер.

— Сто восемнадцать, триста один, два нуля четыре.

Голикова забила номер в планшет.

— Позывной «Грызун», статус «синий», двенадцать лет назад вышел из-под станка. За что попал в Загон?

— Там написано, — осклабился старатель.

О как, у неё есть доступ к базе данных загонщиков, и сейчас она получила цифровое досье на Грызуна. Не знал, что такое возможно. Получается, на каждого из нас собирают данные, начиная с первого шага, и чтобы получить информацию, достаточно ввести личный номер. Хотелось бы посмотреть, что написано обо мне.

— Освобождён условно-досрочно из ИК восемнадцать по программе о переселении и обмене.

— Не освобождён условно-досрочно, а помилован, — уточнил старатель. — Прочувствуй разницу.

ИК восемнадцать. Исправительная колония. Грызун опасный преступник, получивший свободу в обмен на отправку в Загон. Интересно, много здесь таких помилованных?

— Разницы никакой. При любом исходе ты не имеешь права на обратный проход.

— А нахрена? Мне здесь нравится.

Голикова кивнула:

— С тобой разобрались. После обеда в Загон отправляется караван, можешь отбыть с ним.

— А если я корешам своим сообщу, и они за мной прикатят?

— Как пожелаешь. Задолженности за тобой не числятся. Можешь хоть пешком отправляться.

— Барахло верните.

— Получишь на КПП при отбытии. Теперь ты, — женщина повернулась ко мне. — Номер?

— Двести сорок, сто двадцать семь, сто восемьдесят восемь, — отчеканил я.

Она забила номер в планшет.

— Аннулирован.

Ответу я не удивился, об этом ещё два дня назад Гвоздь говорил.

— Всё верно, товарищ командир, — кивнул я. — Контора считает меня погибшим.

— Основание?

— Этот вопрос лучше задать им. Запросите досье, там должна быть указана причина.

— Досье на аннулированные единицы можно получить только непосредственно в Конторе, да и то по особому разрешению. Я могу поместить тебя под арест, в подвале как раз пустует несколько камер, отправлю запрос в Контору и буду ждать разрешения. На это может уйти несколько лет. Готов ждать вместе со мной?

— Если на одном диванчике, то и я бы подождал, — хихикнул Грызун.

— Ты ещё здесь? — Голикова смерила его жёстким взглядом. — Могу организовать камеру по соседству. Срок тот же.

— Ухожу, ухожу, — вскинул руки в защитном жесте Грызун. — Дон, я в твоём рюкзачке пошвыряюсь, не против? Мы таки выбрались, пора и расслабиться.

Он бегом бросился к выходу.

— И как же теперь быть? — спросил я.

— Придётся подняться в отдел дознаний. Знакомые в Загоне есть? Я свяжусь с ними, и если они подтвердят твою личность, отправишься вслед за дружком.

— Знакомых хватает.

— Тогда идём. Все передвижения по штабу разрешены только под охраной бойцов дежурного караула. Надеюсь, ты не против.

— Да хоть целой роты, — пожал я плечами. Не я придумывал правила, не мне их и менять.

Кивком головы Голикова подозвала двоих бойцов. В общей компании мы поднялись на второй этаж и прошли в дальний конец коридора. Возле окна стояла декоративная пальма, на двери табличка «Секретариат».

Голикова указала пальцем рядом с собой:

— Встань сюда.

Я встал. Удар по затылку бросил меня на колени. Сила взбрыкнула, я резво подскочил, развернулся, но сознание работало лишь наполовину. Я видел только пятна, движения стали медленными, и я сполз по стене на пол. Меня перевернули на живот, нацепили наручники и вновь поставили на ноги.