Насилие истиной

— Петр Арсентьевич, про гражданина не надо! Это слово подразумевает собою что-то свободное и гордое! А мы?!.. Мы граждане поневоле, граждане-крепостные!..

— Хорошо! Оставим высокие понятия. Поговорим попросту. А как же мать, брат?.. Ведь ты их никогда больше не увидишь!

— Вот это меня и мучает!.. Но мне кажется, что Валентин посоветовал бы мне остаться!..

— Сложно сказать!.. Но, знаешь, Степа, раз тебя это мучает, то ты уже не сможешь решиться. Изведешь себя размышлениями, доводами «за» и «против», а все равно не останешься. Раз есть зерно сомнения, шага вперед уже не сделаешь, а если и попытаешься, то выйдет несуразно, потом сам будешь себя последними словами обзывать!..

Степан сидел, низко опустив голову.

Петр Арсентьевич, видя его переживания, положил ему руку на плечо и сказал:

— Хочешь конкретного совета? Пожалуйста, я тебе его дам! Выбрось этот ангажемент из головы. Живи так, будто ничего не было!

Степан усиленно закивал, пробормотал:

— Спасибо, Петр Арсентьевич, я так и поступлю, — и ушел.

Петр Арсентьевич озабоченно покачал головой.

— Только этого не хватало! Не дай Бог, если надумает остаться! Тогда пиши-пропал наш мюзик-холл! Меня тут же снимут и ушлют поднимать театральное искусство в какой-нибудь задрипанный округ. Я и так еле выпутался из-за постановки неугодной пьесы…

Оставшиеся дни гастролей в Париже Гаррик старался быть рядом со Степаном. Но все обошлось, мюзик-холл вернулся в полном составе.

Однако недели три спустя Петра Арсентьевича вызвали в одно очень неприятное учреждение и спросили:

— Правда ли, что артист Степан Райков получил предложение от французского продюсера и хотел остаться за границей?

Бахарева бросило в жар.

«Как узнали? Гаррик кому-то сказал? — Исключено! Жаклин? — Ей-то зачем? — и тут он вспомнил, что, когда Степан и Гаррик вошли в номер, кроме Жаклин там было еще три артиста. Вероятно, кто-то из них обратил внимание на растерянный вид Райкова и, выйдя, приложил ухо к двери. — А может, Степан сам кому сболтнул? Вряд ли, он парень неглупый…»

Но тянуть с ответом было нельзя.

Петр Арсентьевич решил пожать плечами и выразить глубокую задумчивость.

— Понимаете, мы не имеем права игнорировать даже слухи, но если вы скажите, что ничего не было, то и вопросов не будет.

Эти слова человека в строгом костюме еще больше насторожили Бахарева. Может, он сказал правду: всего лишь слушок был, мало ли их бывает, а может, и задумал втянуть Петра Арсентьевича в неприятную историю. Обвинить, что тот умалчивает о диссидентских настроениях во вверенном ему коллективе. Тем не менее, свобода выбора была: уверенно взглянуть в глаза чиновнику и сказать: «Нет, мне об этом ничего неизвестно!» или же, подобострастно засуетившись, пробормотать с отлично сыгранной неопределенностью: «Так конкретно… ничего, но слушок, ваша правда, был! Однако я разобрался — оказался безосновательным! Но был!..»

Петр Арсентьевич, дороживший тем, что ему разрешают выезжать за рубеж с сыном, а теперь еще и с невесткой, выбрал второй вариант ответа.

На следующие гастроли мюзик-холл отправился уже без Степана Райкова. Никто ничего тому не объяснил, просто в визе было отказано. Степан принялся ходить по инстанциям, требовать разрешения на выезд и говорить… говорить то, о чем думала вся интеллигенция, но упорно молчала.

Как-то под утро в квартире Райкова раздался звонок в дверь. Вошли санитары, сделали Степану укол и увезли его в психоневрологическую больницу.

— Вот этого-то: «Был слушок!» я и не могу простить Петру! — выкрикнула в трубку Жаклин. — А он еще это за подвиг нам представил. «Дети мои, только что я отвел от нас гром и молнию! Кто-то донес о нашем разговоре с Райковым и там, — он завел глаза кверху, — этим фактом заинтересовались, но я как всегда успел позаботиться о нас!» Позаботился! — брызгая слюной, кричала Жаклин, — ценой чужой жизни!

— Но тогда тебя это не волновало!

— Тогда — нет! Да что я могла понимать?!

— Правильно, а когда рассталась с Гарриком, ввязалась в брачную авантюру с первым красавцем экрана Лютаевым, когда жизнь тебя стукнула, ты вдруг вспомнила о Степане.

— Вспомнила! Узнала у Валентина адрес и поехала к нему в психушку. Он тогда уже был абсолютно мирным. Степана я, конечно же, не узнала — у него были такие чудные голубые глаза, а стали какими-то бесцветными. Да разве только в этом дело! Вернулась, бросилась к Валентину: «Как же так? Неужели ничего нельзя сделать?» Степан к тому времени, если не ошибаюсь, уже лет восемь отсидел в дурдоме. Так он только головой покачал. «Кто, кто погубил моего брата?» — мучился он страшным вопросом. Я промолчала…

— И правильно сделала! А теперь, теперь зачем ворошить? Думаешь, Валентину от твоей правды лучше станет, когда он узнает, что в течение всей жизни пожимал руку виновнику трагедии его брата? Степке станет лучше на том свете?

— Мне станет лучше!

— Жаклин, ты совершаешь еще одну глупость, может, самую большую!..

— Не трать времени! Рукопись второй главы уже в редакции журнала!

Марго тяжело вздохнула, произнесла: «Ну-ну!..» и положила трубку.

Жаклин пожала плечами: «Очередная глупость!.. — повторила она и взорвалась: — Узколобое мышление! Правда не может быть глупостью! Безрассудством, возможно, но глупостью — никогда!»

Она допила свой коктейль вернулась к ноутбуку. Быстрые пальцы забегали по клавишам, облекая в слова чужие жизни, в слова, которым предстояло, по мнению Жаклин, лишить покоя многих, почивающих на лаврах благоденствия.

_____