Сценарии судьбы Тонечки Морозовой

Она выскочила, крикнула нечто невразумительное вроде:

– «ПТУ», пробы, первая пара, Олег Брызгин, Марианна Веселкина, сцена сто тринадцать, эпизод первый, дубль один!..

Камера поехала, злобный карлик завопил:

– Начали!..

Двое на стульях помедлили немного, словно досчитали до трех, и принялись говорить друг с другом.

Вокруг молчали. Камера медленно ехала. Человек в железной корзине, припав, смотрел в объектив.

– Сто-оп! У меня было! Кира, у тебя было?

Оператор кивнул, вытер пот с верхней губы и распрямился.

Тотчас же все зашумели, задвигались, словно ожил замок Спящей красавицы после нескольких столетий заклятья.

– Все? – спросила девушка, которую снимали. – Совсем все? Можно уходить?

На нее никто не обращал внимания, все говорили друг с другом – громко – кажется, и ответов никто не слушал:

– Нужно выставиться со светом как следует, если Герман приехал. Когда выставляться-то, мы и так на два часа опаздываем!.. И звук! Мужики, звук почти не идет! А левый монитор глючит или наводки такие?

– Уходить? – повторяла девушка, обращаясь непонятно к кому. – Мне совсем уходить?

– Да уходить! – рявкнул на нее карлик. – Выйдете и ждите в коридоре, продюсер приехал, пробы будет смотреть! Мила, проводи ее! Или кто там? Катя?..

– Парень, дай воды! Слышь? Бутылку с водой дай!

Даня встрепенулся, догадавшись, что оператор обращается к нему, перелез через кабели, рельсы и стулья и сунул тому в руки бутылку.

Оператор стал жадно глотать, заходила туда-сюда щетинистая шея.

– А газированной нету, что ли? – спросил он, тяжело дыша. В бутылке ничего не осталось. – На, забери.

И кинул Дане бутылку. Даня поймал.

– В середине скачок! – прокричал оператор неизвестно кому, сильно наклонившись в сторону и кепкой вытирая лицо. – Рельсы посмотрите кто-нибудь! Прям прыгает камера! Следующий дубль в браке будет!

– Я те дам в браке!

– Не пейте кофе, это для продюсера!..

– Да я один глоток…

– Сказано, не пить!..

– Тихо все! Давайте следующих! Кто следующий?!

– Вот это да, – сказал Даня, пожалуй, с уважением. – Вот это работа так работа. Я бы не смог.

– Тише ты! Нас сейчас выгонят!

Он огляделся по сторонам. Он вообще как-то легко ориентировался и приспосабливался к обстоятельствам, Настя уже заметила.

– Давай за мной! Пошли во-он в тот угол. Мы все увидим, а нас никто не заметит.

– Почему?..

– Потому что оттуда свет. Мы зайдем за фонари, против света никогда ничего нельзя разглядеть. Между прочим, актриса должна быть наблюдательной. А ты как-то… не сечешь!

Настя даже не обиделась. Она практически идет по красной дорожке, – слева Софи Тернер, справа Мэйсон Уильямс, – когда тут обижаться! Некогда…

Даня тянул ее за руку, она шла за ним, спотыкалась и хваталась за него.

Они зашли за хлипкие треноги, горевшие адским пламенем.

– Это осветительные приборы, – с восторгом прошептала Настя.

Он хмыкнул.

– Я вижу.

Злобный карлик, забравшийся к оператору, посмотрел в объектив одним и другим глазом, спрыгнул с подножки и закричал:

– Следующие в кадр, быстро!.. Катя, сажай следующих! Где рация? Я рацию где-то проспал!

– Она у меня, Эдуард Вадимович!

Тут в световой круг ворвалась толстая администраторша с папкой, которая руководила массовкой, и выпалила, округлив глаза:

– Эдик, они пришли! Ведут! Идут!

И вновь пропала, видимо, помчалась встречать и «вести».

Карлик Эдик тихонько выматерился себе под нос, приосанился, снял кепку, пригладил волосы на лысине, напялил кепку и ни с того ни с сего скроил любезное лицо, сделавшись совершенным уродом.

– Это он, – пробормотала Настя и на секунду припала лбом к Даниному плечу от экстаза. Так делала Эльгиза Тухерова, когда играла романтические сцены! – Герман. Приехал.

Актеры на стульях перестали обмахиваться бумажками и замерли. Люди со щитами из пенопласта все куда-то подевались. Пятясь, вновь появилась администраторша. Она улыбалась и делала взмахи рукой – мол, сюда, сюда!..

– Я знаю только тех Германов, – сказал Даня задумчиво. – Которые великие. Юрий Герман, между прочим, превосходный писатель! Алексей, который «Проверку на дорогах» снял, и Алексей-младший…

– Заткнись, – сквозь зубы перебила Настя. – При чем тут «Проверка на дорогах»?!

– Это какой-то другой Герман?..

– Я тебя убью, – пообещала Настя.

– Здрасте! – раздался твердый, громкий, уверенный и веселый голос – таким голосом говорят только начальники и только большие. – Я всем помешал, извините!.. Вы не обращайте на нас внимания, мы пробы посмотрим и уедем!

– Александр Наумович! – вскричал режиссер Эдуард так, словно само счастье явилось к нему сию минуту в душный, жаркий, пыльный, полный запаха пыли, пота и страха павильон. – Прямо честь для нас, я и не предполагал…

– Честь, честь, – снисходительно согласился продюсер Герман. – Мы мешать не будем.

– Да нет, это не тот Герман, – с досадой прошептал Даня на ухо Насте. – Совсем.

Она толкнула его в бок, сильно.

– Да, – словно спохватился «не тот» Герман. – Прошу прощения. Со мной вот сценарист приехал. Знакомьтесь – Антонина Морозова. Она на этом проекте не задействована, но сценарист превосходный.

Какая-то девушка в джинсах, кудрявая и хорошенькая, явно стесняясь, просеменила в центр съемочной площадки и встала рядом с продюсером.

– Здравствуйте, – сказала она.

Голос был приятный, нисколько не начальственный, чуть с хрипотцой, и Настя узнала именно… голос.

– Что? – сама у себя спросила она. – Кто?

– Ты чего, Насть?..

– Антонина послушает, а я посмотрю, – продолжал Герман. – Мы вон там сядем, ладно?

– Кофейку, Александр Наумович? Бутерброды, печенье, все есть!

– Тонечка, вы будете кофе?

Настя за штативами покачнулась – вдруг с ногами что-то сделалось. Наверное, ртуть. Еще в коридоре ей показалось, что она наглоталась ртути…

– Насть, ты что? Тебе плохо?!

Та быстро и бесшумно села на пол, привалилась к какому-то ящику. Сердце прыгало и моталось, словно потрепанная афиша на сильном ветру, нечем стало дышать, и вспотела вся голова.

Даня моментально опустился перед ней на корточки.

– Что такое?!

– Тише, – попросила Настя. – Я что-то… не могу.

Даня выхватил из кармана книжку, распластал ее и стал махать у Насти перед носом. Как ни глупо было это махание, но отчего-то оно помогло. Воздух вернулся, Настя судорожно вдохнула.

На площадке бегали, суетились, кричали.

– Может, пойдем на улицу? – предложил Даня, продолжая тревожно махать. – Ну их к шутам, эти ваши пробы!..

Настя придержала его руку. Стала на четвереньки и подползла к осветительному прибору.

– Видишь сценаристку? Которую Герман привез? Ну, вон ту, кудрявую?..

– Вижу, он только одну привез.

– Это моя мать.

Даня высунулся из-за ее плеча, посмотрел и снова начал махать на нее книжкой.

– И что? Очень симпатичная, по-моему! Или ты здесь… на нелегальном положении?

Ох, Настя и сама теперь не знала, на каком она положении – здесь и вообще на свете!..

Ведь это на самом деле ее мать.

Ее собственность, ее недоразумение и беда – мать ничего, ничего не смыслила в том, что представлялось Насте делом жизни!.. И не могла помочь! И поддержать не могла!..

Она с утра до ночи торчит на своей дурацкой нелепой работе и дома постоянно пишет что-то, таскает работу домой!..

…Выходит, она сценарии пишет?!

Какой страшный, чудовищный обман!

Вся жизнь, их общая жизнь – обман!..

– Насть, пойдем на улицу, – Даня крепко взял ее за плечо. – Мне тут… надоело.

– Иди, – сказала Настя, не слыша себя. Что-то уши заложило. – Я посижу пока.

– Да что случилось?! – зашипел он рассерженно, и тут закричали:

– Тишина на площадке!..

Выбежала Мила с хлопушкой, скороговоркой произнесла свою невнятицу, и двое на стульях, в центре светового круга, начали разговор.

Он: Я не знал, что она моя дочь.

Она: Она твоя дочь!

Он: Почему ты мне солгала про дочь?

Она: Я не могла иначе! Я не хотела делать аборт!

Он: Я не верю тебе!

Она (рыдая): Это твоя дочь!..

– Стоп моторы!..

На площадке было тихо.

Странное дело, сюда, в павильон, не просачивались никакие привычные звуки – не было слышно шума улицы, автомобильных гудков, гула толпы в коридоре, ничего.

– Ну что, Александр Наумович? Снято или еще один дублик?..

Герман поглядел на Настину мать:

– Ну что, Тонечка? Снято или дублик?..

Настя закрыла глаза.

Но тут же вновь открыла!..

– Воля ваша, – заговорила мать после паузы этим своим привычным, родным голосом с хрипотцой, – а в жизни так не говорят, Саша. Вы же все видите! Артистам так… неудобно, они же люди!

– Эт точно! – вдруг с тоской гаркнул тот, кто был «он». – Мы тоже люди!..

– Хорошо, а как? – вдохновился Герман. – Ну, напишите!.. Давайте, давайте! Перерыв!

– Перерыв на площадке!

Все задвигались и зашумели.

– Да не нужно никакого перерыва, – быстро сказала Тонечка. – Как написать? От руки? Или на компьютере?

Она полезла в сумку и проворно вытащила ноутбук.

Ноутбук тоже был родной, старенький, один угол треснутый, мать его когда-то уронила!

– Если есть принтер, я сейчас на компьютере моментально!..

Вокруг ходили люди, жмурились от света, приставляли ладони козырьком к глазам, жадно пили воду из пластиковых стаканов, утирали лица, задирая футболки, Тонечка на своем компьютере строчила как из пулемета.

Насте вдруг стало очень страшно. За нее, за мать.

Она же ничего не умеет, только бумажки писать дурацкие!..

…Бумажки. Дурацкие бумажки. Она умеет писать дурацкие бумажки!

– Вот, готово! Где принтер?

– Да вон, за вами!..

Принтер загудел, из него полезли листы – дурацкие бумажки.

Герман взял один, взглянул и скомандовал:

– Повторим сцену в новой редакции. Да?

– Да! – закричали со всех сторон.

И вновь суета, беготня, люди с пенопластом.

– Тишина на площадке, моторы идут!..

Настя коротко вздохнула и вытерла пот, вдруг поливший в глаза. Те двое в наступившей отчаянной тишине заговорили снова:

Он: Ты что, тогда залетела?!

Она: кивает.

Он: И мне не сказала?!

Она: Ну, не сказала! Я решила, аборт делать ни за что не стану!

Он: Дура! Какой аборт?! Ты все врешь!

Она: Да не вру я, можешь проверить!

– Стоп, снято!..

Никто не шевелился и не двигался.

Неподвижны люди со щитами из пенопласта. Неподвижен оператор в своей железной корзине. Неподвижны артисты с листочками в руках. Оказывается, заклятье на замок Спящей красавицы очень легко наложить снова и снова – сколько угодно раз…

– Это было, – будничным голосом сказал Герман, и чары мигом рассеялись.

– У-уф, – выдохнул режиссер Эдуард. Насте показалось, что все, кто находился в павильоне, выдохнули вместе с ним.

Герман уперся ладонями в свои джинсовые колени, посидел, раздумывая, поднялся и поманил режиссера за собой. Вдруг спохватился и повернулся к Настиной матери.

– Тонечка, пойдемте с нами. Эдик, вот сейчас точно объявите перерыв!

– Перерыв на площадке!

– Ты знаешь, – сказал рядом Даня Липницкий, – как в данном случае расшифровывается аббревиатура «ПТУ»? Я на этой хлопушке прочитал, там написано!