Из Ниццы с любовью

6

Пока мы плыли назад, ветер усилился, небо стало пепельным, и беспокойная вода за бортом с силой толкалась в наш утлый пароходик. Немного же было желающих в этот весенний денек навестить зловещий Сент-Маргерит, только мы да какой-то тощий французик с внешностью провинциального конферансье — хищный нос, острый подбородок и тонкие усики, дремавший в уголке кают-компании, вытянув кривые ноги в драных джинсах.

Мне на крепостной стене надуло в ухо, и муж, прижав меня к себе, лечил ухо заговорами и заодно, чтоб я не очень уж убивалась по юному узнику королевской крови, рассказывал, что существует более сорока версий о личности постояльца Сент-Маргерита, так что не факт, что железную маску носил именно близнец французского короля.

Регина от нечего делать прохаживалась по салону вдоль и поперек мимо французика, с трудом удерживая равновесие и чуть было на свалившись прямо ему на колени, когда суденышко особенно сильно качнуло на волнах. А может, волны были тут ни при чем, просто моя подруга не могла не обратить на себя внимание единственного мужчины в окрестностях. Наши мальчики не в счет, равно как и капитан пароходика — он, хоть и был неотразим в капитанской фуражке да еще с шейным платком, но, к сожалению, оказался занят управлением судном и не мог в данный момент отвлечься на Регину, только поглядывал на нее с аппетитом.

Худосочный же французишка не удосужился даже глаза приоткрыть, ссаживая Регину с колен во время качки. Хотя было совершенно очевидно, что он вовсе не спит, а нагло притворяется: все время пути он из-под полуопущенных век зорко следил за всей нашей компанией.

Выгрузившись с суденышка, мы двинулись к сиротливо стоявшей у пристани «Антилопе». Французишка лениво поплелся за нами, и, пока мы загружались в свою машину, он нырнул за кусты и исчез. Но на шоссе, соединявшем Антиб с Ниццей, к нам привязался подержанный местный «ситроен» с затемненными стеклами. Он тащился за нами до самой нашей горы Монт-Борон, что было уж совсем удивительно — после универсама, расположенного у въезда на нашу горушку, движения транспорта не было практически никакого, сюда взбирались только машины резидентов, местных жителей, а проехать к другим населенным пунктам гораздо удобнее было не по извилистой горной тропинке, а по прямому и комфортабельному шоссе вдоль моря. Неужели это кто-то из наших соседей чудесным образом повстречался нам в Антибе и вместе с нами вернулся домой?

И только когда мы затормозили у вилы «Драцена», «ситроен», фыркая, все-таки проскочил вверх мимо нас, из чего следовало, что никакой он нам не сосед, а случайно забредший сюда транзитный водитель.

Пристроив «Антилопу» у калитки, мы договорились, что часик передохнем и пешком двинемся в Ниццу обедать и, может быть, позволим себе легкий шопинг — надо было как-то развеять пострадавшую Регину. Но мы так и не разошлись по комнатам, осев в гостиной и бестолково слоняясь от балкона к купидону. Естественно, не прошло и получаса, как стихийное сборище плавно перетекло в организованное потребление спиртных напитков. У запасливой, как хомячиха, Горчаковой оказались заначены коньяк (армянский не французский, что было даже пикантнее) и «несмеяна» — самодельная настойка из клюквы на спирту, говорят, по рецепту академика Несмеянова, баловавшегося изучением вкусовых эффектов. Мы, помнится, стали ее делать в смутное перестроечное время, когда алкоголь выдавали по талонам, да так пристрастились, что до сих пор ни одно семейное застолье не обходится без этой вкуснятины. Смысл в том, что давленая с сахаром клюква заливается спиртом и настаивается две недели. А потом процеживается, и на выходе получается крепкий напиток редкой прозрачности и дивного алого цвета, оторваться от которого невозможно. Ай да Ленка, молодец! Как еще через границу протащила…

Бутылку коньяка мы выдули, не прошло и часу. Но настроение никак не улучшалось, Регина сидела мрачнее тучи и заражала нас депрессией. Напрасно мужчины подливали ей горячительного и нашептывали комплименты; чело ее никак не разглаживалось. Так что застольная беседа вполне естественным образом сползла на веселенькие темы разводов и измен. Сначала стали обсуждать противоестественный союз молодого красивого парня и старой грымзы, пусть и в маккуиновской юбке, и дообсуждались до того, что в бокал Регины шлепнулась ее тяжелая блестящая слеза. Но мужики сделали вид, что ничего не заметили, и разлили по кругу «несмеяну». Горчаков стал разглагольствовать насчет падения морали (боже, кто это говорит, граф Толстой или Пушкин?!)

— Нет, я не понимаю, как можно жить с кем-то, если не любишь! — соловьем разливался он. — Хоть и за большие деньги. Это ж свихнуться можно, если каждый день прикидываться!

— Ну, а как живут вокруг, ты видишь? — вяло ответила ему жена. — У половины наших мужиков скулы сводит, так им жены обрыдли. А ведь живут, и из семьи не вытянешь.

— Ну ты сравнила, — фыркнул Горчаков. — Они же со своими женами не спят. Им в койке выделываться не надо. А я про то, что если каждый день исполнять эти самые обязанности со старой вешалкой, то крышей-то двинешься.

— Горчаков, ты по себе не суди, — заметила я. — Ты, может, и двинешься, орел наш свободолюбивый, а некоторые себя очень даже прекрасно чувствуют. Пять минут потерпеть, напрячься — а потом в казино, снимай себе стресс и недвижимость приглядывай…

Ой! Я покосилась на Регину, но она, хмуря брови, сосредоточенно взбалтывала «несмеяну» в бокале. Сашка тоже скосил глаза на нашу пострадавшую и попытался загладить мою бестактность, но сделал еще хуже.

— А есть геронтофилы, — сообщил он, — им нравятся женщины старше, некоторые вообще предпочитают старушек…

Удачно выступил, нечего сказать. Регина дернулась, остатки «несмеяны» выплеснулись на ковер. Никто не двинулся спасать имущество, даже Горчакова.

— В общем, я хотел… Так ведь и женщин от своих мужиков корежит, — плавно сменил тему Стеценко. — И они тоже никуда не уходят. В чем секрет? Они все мазохисты?

— Нет, — не согласился Горчаков. — Просто по инерции живут. Или им кажется, что так и должно быть: жена пилит, муж терпит. Они просто не знают, что бывает по-другому.

— А ты? — подала голос Лена Горчакова.

— Что — я? — не понял Горчаков.

Лена исподлобья посмотрела на него и залпом допила свою «несмеяну».

— Ты-то знаешь, что бывает по-другому. А сам живешь со мной, сколько лет уже. По инерции? Или ты мазохист?

Мы затихли от неловкости, таким тоном это было сказано. Лешка тоже опешил. Но тут же спохватился и обнял жену.

— Ты чего, Ленуська? Да если бы я тебя не любил, я бы развелся тут же.

Я крякнула про себя. Мо-ло-дец! Лена выкрутилась из его объятий.

— Ага, развелся он… Кишка тонка.

Мы все напряглись, и только Горчаков не уловил в тоне родной жены никакой угрозы.

— Да клянусь, развелся бы в ту же секунду! Уж лучше жить одному, чем…

— Вот именно, — перебила его Ленка. Она вдруг раскраснелась и сдвинула брови. — Только есть дьявольская разница между «жить одному» и «жить одной» понял?

— Не понял, — ухмыльнулся Горчаков.

— Объясню. Расскажу, почему женщины от постылых мужей не уходят. Жить одному — значит, жить в свое удовольствие. Питаться в кафе, деньги тратить на всякую фигню, девушек к себе водить, спать по выходным до вечера, в магазине бывать, только когда пиво дома кончится… — голос у нее зазвенел. — А жить одной — это значит самой забивать гвозди, чинить сантехнику, таскать тяжелые сумки, переть на помойку старый холодильник, а главное — никто тебя но голове не погладит, не скажет, отдохни, малышка, ты столько всего сделала… Я вот почему не ухожу. А ты почему — не знаю.

Горчаков со сложной гримасой на лице, в которой слились жалость, нежность, вина и раскаяние, рванулся к жене, но не успел, Ленка вскочила и убежала в сад. Хлопнула дверь, все замолчали, отводя друг от друга глаза. Горчаков растерянно плюхнулся назад и жалобно посмотрел на меня. Я разозлилась.

— Горчаков, ты понял вообще, что тебя из дому скоро выгонят?

— Почему это? — вякнул он.

— Потому что жена твоя не чувствует себя замужней женщиной. Ты давно ее по голове гладил?..

В саду было темно, только апельсины на деревьях отсвечивали желтоватыми боками, посылая привет такой же круглой и нежно-оранжевой луне. Где-то в кустах с достоинством мяукали Кус-кус и Магомет, я уже научилась различать их голоса. Лена Горчакова, сгорбившись, сидела на качелях. Я тихо подошла и сказала:

— Подвинься, — но она и не подумала подвинуться. Я все равно втиснулась.

— Вот скажи мне, Маша, — Ленка будто продолжала разговор со мной, — ты моя подруга?

— Подруга, — ответила я медленно. Не то чтобы я была и этом не уверена, просто она спросила таким тоном, каким говорят — а если подруга, тогда прыгни с восьмою этажа или отдай мне своего мужа. Это только начало. Если я отвечу «да», она сейчас скажет мне что-нибудь ужасное.

— А раз подруга… Зачем ты ему ключи давала, чтобы он любовниц к тебе водил?

О-па! На, Маша, получай. Прыгни с восьмого этажа или объясни, почему ты предательница? Мы же подруги, а ты помогала ему водить меня за нос. Ты улыбалась тем, с кем он мне изменял, поила их чаем. Может, вы даже вместе хихикали надо мной — вот, мол, дурочка, драит кастрюли, пироги печет и не знает, как мы тут весело проводим время…

— Лен…

— Давала? — повторила Лена. Не зло, не горько. Просто, спокойным голосом. Так, как она спрашивала утром: кто-нибудь еще будет круассаны, или убирать? «Зачем ты, Маша, давала ключи моему мужу, чтобы ему было где изменять мне? Я не сержусь, мне просто интересно…»

— Ну давала, — мне было так стыдно, что я забыла все правила конспирации. Вот Лешка Горчаков ни за что бы не раскололся, сколько раз он мне твердил, что нельзя признаваться. Нет, — и все, даже если к стене приперли. Подумав про Горчакова, я обозлилась. Конечно, он бы ни за что не признался, да и не признавался никогда, заваливаясь на семейное ложе в чужих духах, воркуя по телефону в ванной, под шум воды, и не особо затрудняясь изобретать отмазки по случаю глобальных опозданий на семейные праздники: выезжал на труп, вот и вся вершина его фантазии. Конечно, он бы не признался, поэтому Ленка и не задавала ему таких вопросов. А вот меня можно спросить.

— Зачем?

— Потому что он мой друг, — честно сказала я.

— А я? — настаивала Ленка.

— И ты. Вы оба мои друзья. Если бы ты у меня попросила ключи, я бы тебе дала, и ему ничего не сказала бы.

— А ты считаешь, так правильно?

Я помолчала, соображая, правильно это или нет. Наверное, неправильно.

— Не знаю, Лена. А ты бы хотела, чтобы я ключей ему не давала, и сразу к тебе, застучала бы его?

— «Застучала»… Просто сказала бы.

— Ты бы хотела?

— Хотела, — упрямо ответила она.

— Правда? И что? Ты бы его бросила? Выгнала?

— Нет, — сразу ответила она, не засомневавшись ни на секунду.

— Ну, а зачем тогда?..

— Не знаю. Только представляешь, как противно чувствовать себя дурой? Над которой все смеются? И ты в том числе…

— Да ты что, Лен? Никто не смеется. И я не смеюсь. Просто… Ну что ж его, переделывать? Бесполезно. Ты же знаешь, какой он?