Кровавая луна

— Твой дядя, кажется, сегодня в порядке, — сказала медсестра, прощаясь с Примом у открытой двери маленькой палаты.

Прим кивнул. Посмотрел на пожилого мужчину в халате, сидящего на кровати и пристально смотрящего на выключенный экран телевизора. Когда-то он был красавцем. Очень уважаемым человеком, привыкшим к тому, что его мнение ценят как в личной жизни, так и в профессиональной. Прим подумал, что это всё ещё прослеживается в чертах его лица: в высоком гладком лбу, в глубоко посаженных ясных голубых глазах, орлином носе. В решительном выражении его плотно сжатых удивительно полных губ.

Прим звал его дядей Фредриком. Потому что он был ему дядей. И не только им.

Дядя поднял глаза, когда Прим вошёл в комнату, и Прим, как обычно, задался вопросом, что у дяди Фредрика сегодня на уме. И ум ли это?

— Кто ты такой? Убирайся.

Его лицо раскраснелось от смеси презрения и удивления, а голос звучал в таком глубоком регистре, из-за которого невозможно было понять, шутит дядя Фредрик или в ярости. Он страдал деменцией с тельцами Леви: расстройством головного мозга, которое вызывало не только галлюцинации и ночные кошмары, но и иногда — как в случае с его дядей — агрессивное поведение. В основном это выражалось вербально, но также и физически, что делало другой дядин диагноз — ригидность мышц — почти преимуществом для его близких.

— Я Прим, сын Молле, — и прежде, чем его дядя успел что-либо ответить, добавил, — твоей сестры.

Прим посмотрел на единственное украшение на стене — диплом в рамке, висевший над кроватью. Однажды он принёс и повесил фотографию дяди, матери и его самого, ещё ребёнка, улыбающимися у бассейна в Испании, на отдыхе, который дядя устроил для своей сестры и племянника после того, как отчим бросил их.

Но через несколько месяцев его дядя убрал фотографию, сказав, что ему невыносимо смотреть на зубы кролика. Очевидно, он имел в виду два крупных передних зуба с промежутком между ними, которые Прим унаследовал от своей матери. Но диплом о присвоении докторской степени всё ещё висел там, с именем Фредрика Штайнера на нём. Он сменил фамилию, которую ранее делил с матерью Прим, потому что — как он прямо сказал Прим — еврейская фамилия имела больший вес и авторитет в научных кругах. Особенно в его собственной области, микробиологии, где почти никто не притворялся, что евреи — особенно ашкеназские евреи — обладают генами, которые наделяют их уникальными интеллектуальными способностями. Хотя, возможно, было бы разумно этот факт отрицать. Или, как минимум, игнорировать с точки зрения приличий и по политическим соображениям. Но факт есть факт. А если у Фредрика был такой же блестящий и высокоэффективный ум, как у еврея, зачем ему смиренно стоять в конце очереди с солидным норвежским крестьянским именем?

— У меня есть сестра? — спросил его дядя.

— У тебя была сестра, разве ты не помнишь?

— Чёрт возьми, парень, у меня деменция, неужели ты не можешь вбить это в свои маленькие мозжечки-горошинки? Та медсестра, с которой ты пришёл... довольно милая, а?

— Значит, ты её помнишь?

— У меня превосходная кратковременная память. Хочешь поспорим на деньги, что я трахну её до выходных? На самом деле, погоди, у тебя, наверное, нет денег, неудачник. Когда ты был маленьким мальчиком, я возлагал на тебя надежды. Но не сейчас. Ты даже не разочарование, ты просто ничто.

Его дядя помолчал. Выглядело так, как будто он тщательно обдумывал что-то.

— Ты чего-нибудь добился сам? Чем ты занимаешься?

— Я не собираюсь тебе говорить.

— Почему бы и нет? Я помню, ты интересовался музыкой. Наша семья ни в малейшей степени не была музыкальной, но разве ты не мечтал стать музыкантом?

— Нет.

— Так чем…?

— Во-первых, к следующему разу ты это забудешь, а во-вторых, ты бы в это не поверил.

— А как насчёт семьи? Не смотри на меня так!

— Я не женат. На данный момент. Но я встретил одну женщину.

— Одну? Ты сказал, одну?

— Да.

— Господи. Знаешь, скольких женщин я трахнул?

— Да.

— Шестьсот сорок три. Шестьсот сорок три! И это были красивые женщины. За исключением нескольких в самом начале, прежде чем я понял, как мне действовать. Это началось, когда мне было семнадцать. Тебе придётся хорошенько потрудиться, чтобы соответствовать своему дяде, мальчик. У этой женщины узкая щёлка?

— Я не знаю.

— Не знаешь? Что случилось с той, другой?

— Другой?

— Я отчётливо помню, что у тебя была пара детей и маленькая темнокожая женщина с большими сиськами. Я её трахал? Ха-ха! Я так и делал, вижу это по твоему лицу! Почему тебя никто не может полюбить? Из-за тех кроличьих зубов, которые достались тебе от матери?

— Дядя...

— Не называй меня дядей, ты, грёбаный урод! Ты родился уродливым и глупым, ты позоришь меня, свою мать и всю семью.

— Хорошо. Тогда почему ты назвал меня Прим?

— Ах, Прим, да! Как ты думаешь, почему я это сделал?

— Ты сказал, это потому, что я особенный. Исключение среди чисел.

— Особенный, да, но как бы аномальный. Ошибка. Тот тип, с которым никто не хочет быть, изгой, которого может разделить только один и он сам. Это ты примитивное, простое число. Сам по себе. Мы все жаждем того, чего не можем иметь, и для тебя это быть любимым. Это всегда было твоей слабостью, и ты унаследовал это от своей матери.

— А ты знаешь, дядя, что скоро наступит день, когда я стану более знаменитым, чем ты и вся семья? Сложенные вместе.

Лицо дяди просветлело, как будто Прим наконец-то сообщил ему что-то, что имело смысл, или, по крайней мере, было интересным.

— Позволь мне сказать так. Единственное, что с тобой случится, — это то, что однажды ты станешь таким же сумасшедшим, как я, и будешь только рад этому! Знаешь почему? Потому что тогда ты забудешь, что твоя жизнь была одной длинной чередой унизительных поражений. Это, — он указал на диплом на стене, — единственное, что я хочу запомнить. Но я не могу справиться даже с этим. И шестьсот сорок три...

Его голос стал хриплым, и крупные слёзы навернулись на его голубые глаза.

— Я не могу вспомнить ни одну из них. Ни одну! Какой смысл?

Его дядя плакал, когда Прим уходил. Это случалось всё чаще и чаще. Прим читал, что Робин Уильямс покончил с собой, потому что у него диагностировали деменцию с тельцами Леви. И он хотел избавить себя и свою семью от пыток. Прим был удивлён, что его дядя не сделал того же самого.

Дом престарелых располагался в самом сердце Виндерена, в западной части Осло. По пути к машине он прошёл мимо ювелирного магазина, в котором за последнее время бывал несколько раз. Поскольку было воскресенье, магазин был закрыт, но, прижавшись носом к витрине, он смог разглядеть в стеклянной витрине кольцо с бриллиантом. Камень был невелик, но так прекрасен. Идеально подходит для неё. Он должен купить его на этой неделе, иначе есть вероятность, что кто-то другой опередит его.

Он сделал крюк мимо дома в Гаустаде, где провёл детство. Повреждённую пожаром виллу следовало снести много лет назад, но он раз за разом откладывал снос, несмотря на распоряжения городского совета и жалобы соседей. Он утверждал, что разрабатываются планы реконструкции, показывал документы, подтверждающие, что снос запланирован, но сделать его должны фирмы, которые недавно обанкротились или деятельность которых была приостановлена. Он не знал, почему он прибегал к этой тактике затягивания времени. В конце концов, он мог бы продать участок за хорошую цену. Только недавно его осенило. И его план по использованию дома стал вполне ясным, как крошечный червячок, зреющим давно в его голове.