Мужчины и женщины на допросе

Чем бы ни занимались, о чем бы ни думали, с этого часа их существование уже не было подчинено собственной воле и желаниям. Крутой поворот. Ломались ближайшие планы, все привычное шло под откос.

С момента преступления прошел почти год. Казалось, что все тревоги, связанные с ним, слава богу, ушли куда-то, растворились в буднях и радостях. Родилась надежда, что все обойдется, может, совсем забудется, исчезнет. И солнце было солнцем. Синева — синевой. Улыбки — улыбками. Шаги — шагами.

Не обошлось. И они уже доживали спокойные часы, пусть сутки, оставшиеся до вручения повесток. Еще не ведали, сколько истратят сил и нервов, сколько испытают стыда, мучительных переживаний. Еще не знали, почем страх неизвестности, тяжесть неминуемого.

И все из-за встречи с Колей Квасниковым. С его друзьями — «ловцами юных душ». Какое штампованное определение!

А может, все началось гораздо раньше. Вдру́г ничего не происходит. В их деле нет случайного. Недоброе влияние легло на что-то, нашло отзыв, отклик. Не сработало противостояние. Не могли же не закладывать, не прививать его с юных лет?

В какую почву упало зерно растления и привилось, пустило корешки?

На это может ответить сам человек. И каждый за себя. Пусть раскопает. Пусть разберет свое нутро на малые части, как разбирают испорченный или забарахливший мотор. Чтобы каждую деталь осмотреть, промыть в керосине, смазать и поставить на место. А если попортила коррозия, треснула, проржавела — заменить. Правда, детали человеческой души меняются туго. Обязательно надо осмотреть всю жизнь до неверного шага и далее до рокового, как кинопленку. И оценить объективно, честно исповедуясь самому себе. Без скидок на обстоятельства, среду́ и прочее. Без оправданий. Без жалости к себе и жалоб на других. Подчас страшно, но не смертельно опасно.

Себе не соврешь. Долг, честь, порядочность равно доступны всем. Чтобы напитать ими собственную мораль, не требуется способности «доставать», «выменивать», «блатовать». Они, как соль в столовой, доступны любому человеку. Независимо от социального положения, пола, возраста, образования, устройства его быта. Прошлого, настоящего и будущего. И тем, у кого все чисто до зеркального блеска, и у кого за спиной мусор, пыль, грязь. Но при такой оценке и переоценке недопустимы, просто невозможны исключения, натяжки, привилегии. Так думал следователь.

Да, самый немилосердный, беспощадный судья человеку — лишь сам он. Иначе его заблуждения могут привести к непоправимым потерям. Пока до конца, до последней глубины совести не выпотрошит себя и не осудит, до тех пор ни один общественный приговор не покажется ему справедливым. Вот почему те, кто нашел смелость и честность осудить себя по высшей мерке прозрения, любое суровое людское наказание принимают легче. Порой даже как милосердие. Иные же места себе не находят от неожиданной дарственной легкости его. И может, это самый результативный вид возмездия.

Вальяжный здоровяк, отложив в сторону ракетку с бегущей пумой, забыв про длинноногую аспирантку с физмата, довольный, что ему верят и ждут содействия, чувствовал себя в кабинете у следователя как рыба в воде. С его разрешения брал одну за другой записные книжки Квасникова и страничку за страничкой комментировал. Не все записи были понятны ему, далеко не всех внесенных знал, но уж знакомым давал исчерпывающие характеристики. Потом взялся за еще непросмотренные экзаменационные листы.

Следователь уже без прежней зоркости наблюдал за выражением лица свидетеля-доброхота. Он больше смотрел на его руки. На пальцы, перебиравшие документы, — длинные и твердые, без мозолей и заусениц, с ровно обрезанными ногтями. Вряд ли они купались в тазике у маникюрши, но были заметно ухоженными. Даже холеными. Ими бы, сильными, крепкими, гнуть рубли да ломать подковы. И женщины любят такие, пригодные и к ласке, и к защите. Но почему ими обязательно обрабатывать железо или дерево? Может, приученные к карандашу и авторучке, они пропускают через себя на бумагу не менее мощные заряды мысли, ломая стереотипы, штампы, утверждая необычно новое, свежее...

— Вот! Еще одна попалась! — воскликнул свидетель.

Твердым пальцем припечатал нежное девичье лицо.

И тут же отдернул, будто оно загорелось таким стыдом, что обожгло палец. А собственное побелело.

Мужчина издал звук, похожий на кряканье, и принял равнодушный, почти безразличный вид. Одну опознал. Другую. Третья попалась. Что особенного?

— Как зовут эту девушку? — спросил следователь.

— Люда. Людмила, — ответил мужчина и поспешил назвать ее фамилию, словно боялся, что его заподозрят в укрывательстве. И пояснил, не задерживаясь: — Учится с ними же, с Ириной и Лорой. Разыскать нетрудно. Позвоните в ректорат...

Казалось, свидетель торопился избавиться от нового эпизода, который ему был явно чем-то неприятен.

— А может, вы сами приведете всех троих?

Предложение следователя не было расценено мужчиной как дополнительное доверие. Брови его резко приподнялись. Видимо, принял за скрытую издевку. Нахмурился и замолчал. Но следователь не мыслил ничего дурного. Как и его коллеги, он нередко вызывал людей, не посылая повесток по почте, а передавая с оказией. Так быстрее. И вызываемые оберегаются от вопросов любопытных.

Следователь представил, как этот человек звонит каждой, назначает неожиданные, загадочные встречи и вручает. Повестка — не букет фиалок. Придется как-то объяснять причину вызова к следователю и почему доверили ему, а, скажем, не Квасникову, имеющему к делу непосредственное отношение. А потом, уклонившись от подробностей, ошарашить сообщением, что их «патрон» арестован. Представил панику, сумятицу чувств и слов и улыбнулся. Невинную улыбку сочли за насмешку.

— Нет уж, извините, — резко сказал свидетель, — в этом прошу обойтись без меня. Пускай сами приходят.

— Пускай сами, — согласился следователь и спросил: — А Людмила?

— Какая, собственно, разница? Так же, как и все, — сказал свидетель, но, помедлив, добавил: — Впрочем, у меня будет небольшая просьба.

— Слушаю вас.

— Я попросил бы все же не рассказывать Людмиле, что это я назвал ее.

— Почему только Людмиле? А остальным?

— Остальным тоже, конечно. Но я думаю, что вообще не в ваших правилах открывать такие вещи.

— Да, вы правы. Но бывают случаи, когда это необходимо. Скажем, показания одного противоречат показаниям другого. Чтобы уличить во лжи, мы вынуждены ссылаться. Зачитываем. Проводим очные ставки.

— Ну, она-то, Людмила, не думаю, чтобы стала запираться. Да и другие... Все же прошу.

— Обещаю не проговориться, — следователь улыбнулся, — но почему вас волнует именно Людмила?

— Как вам объяснить, — замялся свидетель. — Надо ли?..

Следователь не ответил, и он продолжал мяться. Его большое тело сразу потеряло налитую плотность, осело, как бы уменьшилось в объеме. Он заерзал на стуле.

— Видите ли, с этой девушкой... Здесь особый случай. И я бы не хотел... Впрочем, вы дали слово...

— А если она назовет вас?

— Пускай называет. Но что она может сказать, что?

— Не знаю, ей виднее.

— Мои показания абсолютно верные.

— Вот и хорошо. Что же вас волнует тогда? Вызову, допрошу и отпущу с миром. Видимо, она лишь дополнит...

— Что дополнит?

— Пояснит, кто ее познакомил с Квасниковым. Свел с ним.

— Что значит свел?

— Квасников, как вы показали, сам познакомился с Ириной. Брэм ему предложил Лору, ну, а Людмилу... Не это ли вас заботит?

— Меня заботят точные формулировки. Свел! Познакомил!

— Вот вы и дайте точную формулировку. Как я понял, вас было три пары.

— Мои отношения с Людмилой нельзя равнять с их отношениями... Поймите, мы с ней были несколько ближе...

— Понятно.

— Что понятно?! — почти с возмущением произнес мужчина.

— Что вы с Людмилой были несколько ближе.

— Кого ближе? Что вы подразумеваете?

— Подразумевать я могу, конечно, все что угодно. Но это к делу не пришьешь, да и не нужно. Я хочу знать, какую роль вы сыграли в сближении Людмилы с Квасниковым.

— Что значит роль? Ничего я не играл.

— Тогда и беспокоиться нечего. А о ваших близостях, извините, могли бы и умолчать.

— Я не ожидал, что вы будете ловить на слове, — пропыхтел свидетель.

— Нехорошо, Игорь Митрофанович. Разве я требовал от вас всех этих подробностей? Это вы по собственной инициативе. Для более красочного изображения. Хотя для характеристики образов стоило. Но уголовное дело без этого не рассыпется. При чем же тут ловля на слове?

— А духовной близости вы не признаете? — наседал мужчина.

— Это у кого же?

— Да хотя бы... Черт с ними!

— За духовную я — горой! — воскликнул с некоторой насмешечкой следователь. — Но в нашем деле она как-то не вырисовывается, духовная-то. Или вы подскажете, у кого с кем? Уж не у ваших ли друзей с их девицами? Бросьте!

— А я не о них!

Он было сказал: «Я о нас с Людмилой», но следователь не дал договорить. Умышленно не дал.

— И правильно. Какое духовное родство у этих людей? Если есть родство, то бездуховности... Как бы поточнее... Бездуховность расплывчата, аморфна. Она вроде столба пыли. Смешались два пыльных взмета — и все родство! Подует свежий ветерок — и рассыпались... Не надо о духовной! — сказал о знакомых Игоря Митрофановича, но так, что тот вполне мог отнести и на свой счет.

— И все же я хочу, чтобы вы меня поняли.

«Что я должен понимать? Что ты сначала свел Людмилу с Квасниковым, а затем выдал следствию? Нет, хуже. Ты был с ней близок, а потом поступил не лучше своего Брэма... Лопочешь о родстве душ!.. Пытаешься закамуфлировать подлость!.. Хорош гусь — втянул девушку в грязное дело, потом отказался от нее, отрекся... Легко, походя...» Какое уж тут распахнутое окно в сад.

Следователю, получившему еще один факт из таких рук, стало не по себе.

— Я понял вас, — сказал он.

Сидевший перед ним молодой мужчина скрипел стулом так, что следователь забеспокоился за казенную мебель, как бы не развалилась.

— Понял, что свою девушку с Квасниковым познакомили вы.

Скрипнул стул и застыл.

— Собственно говоря, — промямлил Игорь Митрофанович, — она вполне могла познакомиться с ним и через Лору или Ирину...

«Подсказывает, как помочь ему выкрутиться из щекотливого положения».

— ...Квасников мог и случайно встретить Людмилу с девушками у института... Перехватить... Мог...

— Он все мог, — следователь оборвал тягучую, как жевательная резинка, нить надуманных предположений, — пока его не посадили за решетку. Но девушку свели с обвиняемым вы. С какой целью?

— Что значит свел?! — возмутился Игорь Митрофанович, ловко отломив вопрос о цели. Лицо его побелело от гнева, может и страха. Румянец плавал редиской в сметане.

— Так же, как и Баулов свою возлюбленную... Ну, познакомили, если хотите.

— Но не затем, чтобы она участвовала в его аферах.

— А для чего тогда? Заниматься штангой?

— При чем тут штанга?! Познакомил, и все.

— Светское знакомство.

— Называйте как хотите. Она вам лучше объяснит. Но я ее познакомил с Квасниковым не для того, чтобы она участвовала в преступлении.

— Понятно. Для кругозора... И вы ее, конечно, предупредили, чтобы не участвовала?