Последний шанс

«Лазня живет возле вентиляционного ствола», — отметил про себя Иван Иванович. Это означало, что он старожил шахты «Три-Новая». Дома на Карьере были первым жильем, которое выделили в свое время для горняков шахты-новостройки. В ту пору здесь селиться никто не хотел, виною тому был установленный в стволе шахты вентилятор. Он без передышки выл на всю округу. Вентиляционные стволы, как правило, ставили на отшибе. И когда проектировали шахту «Три-Новая», этот район считался окраиной. Но город быстро рос, осваивая пустоши, и вскоре рядом с вентиляционным стволом возвели квартал пятиэтажных домов. Сколько писем с жалобами приходило в разные инстанции от первых новоселов на Карьере.

Кто знает, то ли из-за вечных жалоб, а может, приспело время решать сложные технические задачи, но на шахте «Три-Новая» заменили вентилятор-ревун на бесшумный.

«Если Лазня живет рядом с вентиляционным стволом и является старожилом, — продолжал анализировать факты Иван Иванович, — то его гараж расположен на территории шахты. Здесь, на свободном «пятачке», отвоеванном у старого террикона, когда-то построили штук шестьдесят гаражей. Туда! К гаражам! — было первой мыслью Ивана Ивановича. — Разыскать машину Лазни и произвести досмотр...»

— Богдан Андреевич часто так делает, — оправдывалась табельщица. — Попросит своих, и они, спускаясь через людской ствол, заберут его жетон. А при выезде он его возвращает.

Это было грубейшим нарушением правил безопасности. Табельщицы должны точно знать, сколько человек в данную минуту находится в шахте и кто именно, пофамильно... Ведь если, не дай бог, произойдет несчастный случай и в забое останется застигнутый бедой шахтер, — к нему надо пробиться. И не опоздать...

Случалось, что горняка, который сидел в каменном мешке без еды и питьевой воды, извлекали из плена на пятые-шестые сутки. А если не будет строгого учета, о человеке могут забыть... Современная шахта — это сто и более километров подземных выработок, десятки мест, где может находиться горняк — забои, лавы, штреки, бремсберги, уклоны, сбойки... Без строжайшего учета, кто, где и что делает, шахта существовать не может.

Об этом знал Иван Иванович, прекрасно знала об этом и старшая табельщица.

— Спуск в шахту без жетона — у нас ЧП. За такое горняка лишают «упряжки», а табельщицу — премии. О том, что Лазня иногда спускается без жетона, я не знала. За систематический спуск без жетона у нас увольняют по КЗОТу.

— Извините, как вас звать? — поинтересовался Иван Иванович.

— Инна Антоновна...

— Инна Антоновна, а сколько лет вы работаете в табельной?

— На «Три-Новая»? Со дня ее пуска, десятый год. А всего двенадцать.

— Инна Антоновна, скажите честно, за все эти годы кого-нибудь увольняли с шахты за нарушение режима спуска?

Она замялась.

— На «Три-Новая»... не помню. А вот там, где я работала раньше...

Иван Иванович улыбнулся. Он — не инспектор горгостехнадзора и по этой части не будет делать каких-то оргвыводов. А вот из рассказа смущенной девчушки-табельщицы он установил три важных факта: бригадир проходчиков Богдан Лазня находится в шахте с утра, то есть где-то часов с семи, но это противоречит тому, что сообщила дежурному по областному управлению жена Лазни Елизавета Фоминична. Богдан Андреевич, утомленный вчерашним днем (пьянка в гараже с начальником участка Пряниковым, затем поездка к какой-то Анке), проснулся поздно и вышел из дому около десяти. Конечно, понятие «с утра в шахте» во времени весьма относительное. Сейчас — 20.04, «с утра» может означать и в 10.00, и в 11.10, короче говоря, время работы первой смены. Это первый факт. Второй: Лазня частенько спускается по вентиляционному стволу, что является грубейшим нарушением правил безопасности. На вентиляционном стволе нет специальной клети для спуска и подъема людей, там установлена клеть лишь для технического обслуживания ствола. Но от вентиляционного ствола до людского — около пяти километров, и в обратную сторону по шахте до забоя — столько же... Понять Лазню можно, оправдать нельзя.

Девчушка-табельщица, понимая, что Инна Антоновна, сделавшая вид, будто для нее систематическое нарушение режима спуска в шахту — открытие, отыграется на подчиненной (обязательно напишет докладную), лепетала, оправдываясь:

— Когда позвонил милиционер, я проверила: жетон Богдана Андреевича был на месте. Я так и сказала. А минут через сорок Богдан Андреевич выезжает из шахты, заходит к нам в табельную, чумазый такой. «Девочки, виноват. Затуркался, запарился, как в бане». Это же смешно, верно? — обратилась она за сочувствием к Ивану Ивановичу. — «Лазня» по-украински обозначает «баня». А Богдан Андреевич говорит, что запарился, как в бане. Он веселый человек. Весной приносил нам раза два по букетику фиалок. Сам воды в вазу нальет, поставит цветы, каждый лепесток расправит. Однажды подарил крохотную куколку. — Демонстрируя, насколько мала куколка-подарок, девушка показала кончик мизинца. — А позавчера, поздравляя нас с маем, принес курящего казака. Тоже куколка-крохотулечка из глины. К нему — специальные папироски. Вставишь папироску казаку в рот, подожжешь, он и попыхивает. Мы так смеялись! Верно, Инна Антоновна? — попросила девчушка старшую табельщицу подтвердить ее слова, засвидетельствовать, что она всегда говорит правду, одну только правду.

Иван Иванович в этом не сомневался, но старшая табельщица осуждающе посматривала на молоденькую. «Разболталась!» — говорил ее многозначительный взгляд. (У женщин глаза порой такие выразительные — выразительнее всяких слов.)

Девчушка под воздействием молчаливого упрека растерялась. Она понимала, что сболтнула лишнее, так, по крайней мере, считает Инна Антоновна... А что именно «лишнее» — ей было невдомек.

— Да вы, — обратилась она к Ивану Ивановичу, — можете еще застать Богдана Андреевича в бане...

«В бане... После трудовой смены...»

Ему хотелось в тот момент выругаться. Рассыпалась вся его стройная, с таким блеском возведенная система доказательств: марка машины, цвет, номера, показания жены и этот жетон на спуск в шахту! А у Богдана Андреевича, оказывается, чистое алиби. Более того, сейчас можно пойти в баню и покалякать с ним по душам. Только какую тему выбрать?

Но душа не мирилась с тем, что Орач и на сей раз вытянул в своей лотерее пустой номер. Вопреки фактам и логике он подсознательно чувствовал, что наткнулся на искомое. Но что именно сейчас ему нужнее всего, Иван Иванович пока не знал.

И вдруг пришло озарение. Так, должно быть, случилось и с двадцатитрехлетним Ньютоном, пережидавшим эпидемию чумы в родной деревне, когда упавшее на него с дерева переспелое яблоко помогло открыть закон всемирного тяготения! Ма-ши-на! А что в ее багажнике? Работающий от аккумулятора холодильничек или... квадратненькая сумка из «тяжелого» брезента? «В гараж! Немедленно — в гараж! Он где-то здесь, на территории, примыкающей к шахтным постройкам. Но туда без Лазни не попадешь — гараж наверняка на запоре».

Иван Иванович отправился на поиски бригадира проходчиков.

Всякая шахта начинается с бани и заканчивается тоже ею. Пришел горняк на работу — переоделся в робу. «Отмантулил» смену, выехал на-гора — сразу в баню, смывать густую пыль и усталость. Пропитавшуюся углем и по́том окостеневшую робу он снимает в черном предбаннике. Затем — душ. Горячие, паркие струйки колко хлещут по плечам, по голове, по всему одеревеневшему от усталости телу, возвращая человеку бодрость, позволяя осознать радость содеянного: ведь он только что на глубине тысяча метров, ворочая недра, по своему усмотрению приводил их в порядок: взял нужное людям, оставил негожее. Хозяин! Рачительный, умный.

В черном предбаннике раздеваются угрюмо, молчаливо, сил у них осталось лишь на то, чтобы после напряженного труда жадно затянуться дымом:

У него, конечно, в бане

папиросы есть в кармане...

Но и в том-то весь секрет,

что сейчас при нем их нет...

А ему — в минуту эту

После смены трудовой

Закурить — милее нету

По дороге к ламповой.

А в душевом отделении жизнь и молодость берут свое. Похохатывают голозадые парни, подтрунивают друг над другом, озоруют.

В чистом предбаннике горняк становится самым обыкновенным человеком. Вся его усталость позади. Он надевает брюки, майку, рубашку, куртку, туфли, и что-то уходит из его упрямого характера. Там, в шахте, в тесной лаве в проходческом забое, он сродни титанам, держащим на своих плечах тяжесть земли. А здесь, на улице, под лучами дневного светила, это обычный человек, к примеру, Богдан Андреевич, известный бригадир сквозной проходческой бригады.

Иван Иванович внимательно оглядел чистый предбанник. Широкие, санаторного типа окна выложены стеклянным кубиком. В огромных кадушках стоят две финиковые пальмы, неведомо как попавшие сюда из далеких краев. Пальмам вольготно, привычно. Воздух в предбаннике — как в тропиках: и влага, и тепла вдосталь. Круглые сутки свет. Правда, по большей части электрический. Но живут, роскошествуют деревья.

Среди голых и полуголых мужиков ходит, словно садовник между яблонями, пожилая тетка, видимо, шахтерская вдова. Они, вдовы погибших в шахтах, чаще всего и работают банщицами, уборщицами. Это одна из шахтных традиций.

Иван Иванович, пошептавшись с банщицей, сказал, что ему «позарез» — для пущей наглядности даже чиркнул ребром ладони по горлу — нужен Богдан Андреевич. Если знаменитый бригадир еще в бане, он его подождет, пусть только банщица покажет шкаф с чистой одеждой Лазни.

— Да вон он! — кивнула женщина в дальний угол. — Уже помылся. Отдыхает. Видать, в сутках был. Намантулился.

В голосе женщины была доброта и забота: отдыхает горняк после тяжелого труда.

Лазня сидел на лавке, откинувшись на дверцу шкафа. Длинные руки опустил чуть ли не до пола. Мужику за сорок. Годы проели плешь в русых, порыжевших от ежедневного мытья волосах. Зачесывая их на манер приказчика из купеческого магазина — справа налево, — Богдан Лазня прикрывал оголенную часть лобастого черепа. Лицо — овальное, но не яйцом, а скорее самаркандской дыней. Глаза крупные, чуть навыкате. Под ними — модная синева.

«Э-э, — подумал Иван Иванович, — а сердечко-то, Богдан Андреевич, следовало бы поберечь. И щитовидка требует особого внимания, а мы ее потчуем алкоголем...»

Лазня сидел нахохлившись, не пошевельнется от усталости. А может, задумался? Руки не умещались на угловатых, прикрытых брюками из ветхой дерюжины коленях, и он их опустил долу. Мощные, широкие кисти зависли ниже скамейки.

Ивана Ивановича не мог не удивить затрапезный вид бригадира, который в этих брюках и замусоленной фуфаечке смахивал на погорельца времен разрухи двадцатых годов. Обычно горняк ходит на шахту одетым не хуже иного щеголя, отправившегося на премьеру в Большой театр.

Шкафы стояли рядами. Проход между ними метра два. Выйти из тупика, в котором очутился Лазня, можно было только минуя Ивана Ивановича. Трудно предугадать, как поведет Лазня себя в такой ситуации. Не исключена и попытка к бегству. Заметив постороннего, направляющегося к нему с решительным видом, Лазня, конечно же, догадается, кто это такой и что привело его сюда (чует кошка, чье мясо съела), и может броситься к дверям к выходу, к свободе, тараня все на своем пути.