Неправильное воспитание Кэмерон Пост

Большинство девочек согласно закивали, как будто это не им самим предстояло еще пять лет провести в заведении для неудачников.

– В Академии посмотрели на мои результаты и решили позволить мне самостоятельно заниматься теми предметами, которые я изучала здесь, чтобы я смогла закончить осенний семестр. – Она подчеркнула слово «семестр», и оно почему-то прозвучало на удивление высокомерно. У нас так никогда не говорили. В Майлс-сити никому и в голову не пришло бы назвать первое полугодие осенним семестром. Во всяком случае, раньше. * * *

На следующие выходные Ирен пригласила меня на ранчо. В понедельник она уезжала. Для Монтаны погода стояла на редкость теплая. Наступил ноябрь, и, несмотря на холодные ночи, температура днем по-прежнему поднималась чуть ли не до двадцати градусов. Мы вышли без пальто. Я вдыхала привычный запах сосновой хвои и земли, но ранчо стало чужим. Всюду были натыканы белые палатки; куча ученых и какие-то грязные длинноволосые типы копошились в гигантских раскопах, с такой осторожностью перебирая комья земли, словно это была невесть какая драгоценность и будто не мы с Ирен сотни раз ее пинали, оплевывали и мочились на нее, заскочив за сарай.

Ирен теперь и разговаривала словно героиня какого-то фильма.

– В этой местности никогда ранее не находили останков гадрозавра, – сказала она. – Во всяком случае, такой сохранности.

– Ого! – воскликнула я. Я хотела сказать ей, что много всего передумала о том разговоре на колесе обозрения, что, возможно, я тогда была неправа, – но все-таки промолчала.

– Родители строят музейный центр. Там будет экспозиция, отдел для работы с посетителями и сувенирный магазин. – Она вдруг погладила землю рукой. – Только представь! Возможно, моими именем даже назовут какой-нибудь вид.

– Иренозавр? – предположила я.

Она закатила глаза.

– Как-нибудь посолиднее, ясное дело. Ничего ты в этом не смыслишь.

– Моя мама работала в музее, – возразила я. – Так что смыслю.

– Ну, это разные вещи, – не отступала Ирен. – Краеведческому музею уже сто лет, а этот строят с нуля. Даже не пытайся ставить их на одну доску. – Она развернулась и пошла в сторону сарая.

Я решила, что, возможно, она позовет меня с собой на сеновал. Если бы она стала подниматься по лестнице, я бы отправилась следом. Но она не позвала. Просто остановилась перед входом. Там располагались столы, на которых лежали комья ржавой жирной глины с торчащими из нее там и тут костями. Ирен сделала вид, что поглощена их изучением, но я-то понимала, что это все притворство.

– Уже знаешь, кто будет твоей соседкой по комнате? – спросила я.

– Элисон Колдуэлл, – сказала Ирен, не отрывая глаз от палеонтологических находок. – Из Бостона, – добавила она с этой своей новой интонацией.

– О! Из тех самых бостонских Колдуэллов, полагаю. – Я тянула слова на манер карикатурных британских аристократов. – Великолепно, моя дорогая.

Ирен улыбнулась, и на какую-то долю секунды с нее слетела напускная важность.

– Я рада, что умею ездить верхом. По крайней мере, уж тут я буду не хуже других.

– Возможно, даже лучше. – Я и правда так считала.

– Только, наверное, по-другому. По-западному, а не по-английски. – Она отвлеклась от костей и теперь улыбалась, глядя прямо на меня. – Знаешь, в Мейбруке дают стипендии. Можешь попробовать на следующий год. Уверена, ты ее получишь, потому что… – начала было Ирен и замолчала.

– Потому что я сиротка. – Получилось как-то слишком ядовито.

Ирен шагнула ко мне и, дотронувшись до моей руки, невольно запачкала мою футболку жирной глиной.

– Да, но не только. Еще потому, что ты умная и живешь в настоящей дыре под названием Монтана.

– Настоящая дыра под названием Монтана – это мой дом, Ирен. И твой тоже.

– Нет такого правила, что ты должен до смерти оставаться там, где родился, – возразила она. – Нет ничего плохого в том, чтобы попытать счастья в другом месте.

– Я знаю. – Я попробовала представить себя на одной из тех фотографий в глянцевой брошюре – как я стою на еще недавно зеленой лужайке, покрытой пестрым ковром осенних листьев, как сижу в пижаме в общей комнате с книгой в кожаном переплете на коленях. Одна картинка сменяла другую, но на всех было одно и то же: мы вместе с Ирен в лодочном сарае, в часовне, валяемся на пледе посреди лужайки, в нашей комнате… Мы, она и я, вместе.

Как в старые добрые времена, Ирен поняла, о чем я думаю, без слов. Она пробежала пальцами по моей руке и крепко сжала мою ладонь в своей.

– Вот будет здорово, Кэм. Я поеду первой и все разведаю. А ты присоединишься на следующий год. – Ее голос звенел, как бывало, когда мы подначивали друг друга – в последний раз уже так давно, что и не вспомнить.

– Возможно, – сказала я. Лучи почти уже зимнего солнца припекали нам головы, из раскопа доносились звуки лопаты, рука Ирен была в моей, и на секунду я поверила, что все может быть так просто.

– Почему «возможно»? Так и будет. Пойдем скажем маме, чтобы запросила для тебя анкету.

Ирен потащила меня к дому. Наш план вызвал у миссис Клоусон улыбку – все было просто, как обычно. Она обещала проследить, чтобы кто-нибудь в Мейбруке выслал мне бумаги, и вскоре после этого повезла нас обратно в город. Верх машины, разумеется, был опущен, и, пока нас обдувало ветром со всех сторон, мы ловили потоки воздуха, то поднимая, то опуская руки в такт.

Ночные заморозки сделали свое дело: многие растения вдоль шоссе доживали последние дни. Сморщенные и сухие, в свой предсмертный час они сияли золотом. Другие же были по-прежнему зелеными и продолжали расти, изо всех сил цепляясь за жизнь. Если прищуриться, можно было увидеть, как среди них, словно змея, крадется ветер. Мы следили за ним, пока не въехали в город. А потом миссис Клоусон высадила меня перед домом. А потом Ирен уехала.