Батюшки Амвросия наследник. Священноисповедник Георгий Коссов

Незабываемое

Об Анне Николаевне Рязанцевой, духовной дочери отца Георгия Коссова, я узнал случайно. Как-то в один из дней, когда я просматривал в областной библиотеке подшивки старых «Епархиальных ведомостей», ко мне подошла Римма Афанасьевна Полунина и спросила: «Вы интересуетесь священником Коссовым?» – «А вы что, знаете что-либо о нем?» – в свою очередь спросил я и почувствовал, что какие-то новые и важные сведения о батюшке Георгии я от нее получу. «Да нет. Просто слышала о нем от своей знакомой. Она к его духовной дочери Анне Николаевне Рязанцевой часто в гости ходит. А недавно книгу дала мне почитать. Может, слышали о ней? Называется она "Светлый и отрадный уголок в душе России"». «Еще бы не слышал», – подумал я и про себя отметил, что мне крупно повезло.

Листать подшивки «Епархиальных ведомостей» после этого мне показалось делом утомительным и скучным, и я стал собираться домой. «А сколько же ей лет?» – поинтересовался я перед уходом. – «Девяносто пять было или скоро будет», – ответила она.

Адрес Рязанцевой Римма Афанасьевна не знала. Она назвала только улицу и примерно место, где находился ее дом. Дальнейшее установить было нетрудно. И вот в один из дней я отправился к ней. Жила Анна Николаевна на 2-й Курской совсем недалеко от моего дома. По Речному переулку я вышел к мебельной фабрике, затем повернул вправо и, пройдя несколько домов, свернул в один из дворов. И там, в самом конце его, увидел сиротливо отстоящий ото всех ветхий дом.

Я постучал в дверь сначала несильно, потом сильней. За дверью раздались неторопливые шаги, и, звякнув запором, на порог вышла благообразная старушка.

«Вы Анна Николаевна Рязанцева? – спросил я и, получив утвердительный ответ, продолжал: – Мне бы хотелось с вами о батюшке Георгии Коссове поговорить. Вы, говорят, его хорошо знали».

Несколько секунд она молча смотрела на меня, явно раздумывая, впустить или нет, а затем тихо сказала: «Ну входите». Мы прошли коридор и вошли в кухню, пахнущую сухими вениками и дымом. Я хотел было расположиться у стоящего около окна стола, но Анна Николаевна повела меня в зал. Там было просторно и прохладно. В углу висело много икон и чуть горела лампадка. Мы сели у окна почти под образами, и тут уж я получше ее рассмотрел. Была она небольшого роста, сухая и узкая в плечах. Глубокие рубцы морщин на ее прозрачно-восковом лице говорили не только о старости, но и о тяжкой жизни и усталости. Но вместе с тем в ее облике, движениях и разговоре присутствовала какая-то легкость и благородство. Я попросил ее рассказать о детстве, о том, как судьба привела к батюшке Георгию в Спас-Чекряк. И она начала свой рассказ.

«Родилась я в 1901 году в Болхове. Родители были мои сапожниками. Когда мне исполнилось 6 лет, умерла моя мать, а года через полтора или два скончался и отец, и стала я круглой сиротой. Кормить меня стало некому, и моя дальняя тетка Евдокия отвезла меня в Спас-Чекряковский приют. Так вот и попала я к отцу Георгию. В народе называли его батюшка Егор, а в приюте все без исключения – папаша.

Одели меня в синюю кофточку и синий сарафан, дали простую обувку и определили учиться в первый класс. Было это в 1909 году. Первое время пришлось мне нелегко из-за своей стеснительности и боязливости. Боялась не только что-либо попросить, но даже спросить. Держалась от всех обособленно, а потом прижилась и привыкла. Жили и учились в приюте девочки из очень бедных семей или такие же, как я, сироты. Зимой нас учили Закону Божьему, русской и славянской грамоте, арифметике и другим предметам, но все вкратце, как в церковноприходских школах. В свободное же от занятий время нас обучали разным навыкам и мастерствам. Учили, как шить белье, вязать спицами, осваивали мы также ткацкое и башмачное ремесло. Но и это не все. Кроме этого, приучали нас к повседневному домашнему труду. Мы мыли полы и убирали в приюте, стирали и штопали свое белье, оказывали помощь больным. Старшим воспитанницам поручалось по очереди ухаживать за самыми маленькими. Они умывали и одевали их, кормили из ложечки, выводили на прогулку. Летом вместо занятий в классах все воспитанницы работали на поле, в саду или на пасеке. Каждая из нас умела сажать и возделывать овощные грядки, ухаживать за плодовыми деревьями, подкармливать пчел и качать мед. Все это потом пригодилось в жизни.

Но не только учились и трудились мы в приюте, но много времени и отдыхали. Летом часто купались в пруду. Его мы вместе с батюшкой Егором выкопали сами. Старшие копали, а младшие на легких и удобных носилках относили землю; за прудом, в березовой роще, у нас устроены были разные качели. Но особенно весело бывало у нас на праздники. В те дни мы наряжались в парадную одежду и ставили концерты, посмотреть которые приходили многие жители близлежащих деревень. «А каким был приют? – спрашиваю я Анну Николаевну. – Почему во всех источниках называли его трехэтажным, а на фотографии мы видим здание в два этажа?» – «Приют находился в двухэтажном здании, но так как там было еще полуподвальное помещение, то все считали его трехэтажным», – говорит она. Внизу у нас находилась столовая, кухня, умывальник и вся отопительная система. На среднем этаже были у нас классные комнаты и большой зал. В зале висели киоты с иконами и портреты государя Николая И, государыни Александры Федоровны и их наследника Алексея. Там проводились торжественные мероприятия, ставились концерты, а на Рождество устраивали и украшали елку. На верхнем этаже, по обе стороны коридора, располагались спальные комнаты, очень светлые и с высокими потолками.

Приют был всегда открыт и доступен всем. У нас ничего не скрывалось. К нам ежедневно приходило много крестьян и приезжих богомольцев. Они толпами ходили по коридорам, открывали стеклянные двери и, заглядывая в классные и спальные комнаты, поражались и умилялись. «Надо же, какой тут рай батюшка Егор устроил, – говорили они. – Нигде такого нет».

«Ну а наказывали ли вас? И заставляли ли молиться, посты соблюдать?» – интересуюсь я. – «А зачем заставлять и наказывать? – изумляется она. – Батюшка Егор, наоборот, запрещал служащим нас наказывать. Но мы и сами, чтобы не огорчать его, старались вести себя достойно. И еще. Мы ведь ежедневно видели страждущий народ, пришедший к батюшке Егору со своими бедами. Видели его беззаветный труд. Целые дни проводил батюшка Егор в храме. Закончит обедню, служит молебен, а потом до 7–8 часов вечера принимает людей. И не уйдет домой до тех пор, пока не примет последнего. Это действовало на нас, и мы старались его не подводить. Все мы без исключения читали утреннее и вечернее правила. Молились перед учением и после. А кроме того, молились за Государя, за Государыню, за Царевича, за Священный Синод, за Преосвященного и за батюшку Егора. Посты соблюдали также все, а к Покаянию и Причащению относились особенно благоговейно. Да и как же могло быть иначе, когда сам батюшка Егор своим благочестием и трудом являлся для нас образцом исполнения христианского долга. Таких он и помощников себе подбирал».

Анна Николаевна встала и достала из комода старинную с вензелями фотографию, на которой были изображены три женщины. И стала рассказывать о каждой по очередности. Это – матушка Александра, жена нашего батюшки Егора. Она заведовала распорядительной и хозяйственной частью и являлась попечительницей нашего приюта. Родилась она в Елецком уезде, в семье бедного священника. Вспоминая свое детство, она рассказывала нам, как ходили они с матерью пешком в Задонск, чтобы поклониться святым мощам святителя Тихона Задонского. Оставшись без средств после смерти своего отца, матушка Александра вынуждена была оставить Орловское епархиальное училище и поступить учительницей в дальнее село. Это послужило тому, что она не только узнала быт крестьян, но и на себе испытала их нужду. Женщиной она была доброй, умной и являлась хорошей помощницей своему мужу. Вскоре после смерти батюшки Егора ее арестовали и выслали в Архангельск. Там она и скончалась.

Рядом с матушкой ее дочь Елена Георгиевна. В то время, когда фотографировались они, была она еще незамужняя. В дальнейшем Елена вышла замуж за псаломщика Николая Говорова, родила двух детей, а потом вместе с семьей была также выслана в Архангельск. Как сложилась дальнейшая ее судьба, мне не известно.

А вот следующая, в белом платочке, – это бывшая наша учительница Евдокия Павловна Ремезова, – оживилась Анна Николаевна. – Была она добрая, кроткая и работящая. Все свои силы Евдокия Павловна направляла на то, чтобы как можно больше принести пользы приюту. Она никогда не кричала на нас. На ее уроках мы чувствовали себя свободно, но слушались и подчинялись ей беспрекословно.

Как-то в приюте вспыхнула эпидемия кори. Занятия в классах прекратились, тут можно бы ей отдохнуть, но она, не желая оставаться без дела, взяла с собой нескольких старших девочек и поехала в Болховский женский монастырь, чтобы получше изучить ткацкое ремесло. Игуменья монастыря не только разрешила им пожить и поучиться в монастыре, но и помогла потом установить в приюте купленные батюшкой Егором новые ткацкие станки. Зимой Евдокия Павловна вела почти по всем предметам уроки, а летом вместе со старшими воспитанницами выезжала на хутор и там исполняла все огородные и полевые работы. Родом она была из Калуги и после того, как приют закрыли, уехала к себе. Но самой яркой личностью, разумеется, после батюшки Егора, была заведующая приютом княжна Ольга Евгеньевна Оболенская. Приехав случайно в Спас-Чекряк, она полюбила заведенные у батюшки Егора порядки так, что решила остаться у него навсегда и посвятить свою жизнь воспитанию сирот. Все свои средства она пожертвовала приюту. Ольга Евгеньевна преподавала музыку и учила нас, как правильно надо читать молитвы. А летом гуляла с нами в березовой роще или работала в саду. Она каждой воспитаннице старалась заменить мать. Мы все ее очень любили и за чуткость и доброту к нам называли – мамашей. Если кто-нибудь крикнет: «Мамаша!» – она тут же бросала все свои дела и спешила на зов. В 1918 году чекисты хотели ее арестовать как заложницу, и ей пришлось уехать из Спас-Чекряка.

Да и остальных служащих приюта нельзя не помянуть добрым словом. Ведь работали они не за деньги, а во славу Божию, получая только пищу и одежду. Все они были бессребрениками и ставили перед собой одну цель – воспитывать сироток и служить Богу. Батюшка Егор сам был истинный бессребреник. Несмотря на то, что церковь, приют и все его хозяйство возникли благодаря доброхотным пожертвованиям, у него было заведено, чтобы не выставлять кружек для сбора денег и не ходить по церкви с тарелкой для пожертвований. Батюшка Егор старался даже не напоминать об этом, а каждому прихожанину предоставлял возможность действовать по расположению своей души. Некоторые доброхоты это даже ставили ему в вину – мол, на сирот пожертвует каждый. Но батюшка Егор говорил: "А зачем принуждать людей? У меня вся надежда на Бога. Я Его прошу, и Он через людей мне подает. Кому сколько внушит, тот столько и пожертвует. Предположим – один, два, десять ничего не дадут, но Господь по Своей милости пошлет одиннадцатого человека и расположит его сердце так, что он и за себя, и за десятерых подаст. Об одном прошу Его только, чтобы не отступился от меня, грешного"».