Портрет лива в Старой Риге

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

Декабрьский вечер.

В окне — звездное небо.

У окна стоит С а у л в е д и с в костюме флорентийца XVI века.

Огонь в камине отбрасывает беспокойные отсветы на стены комнаты, желтый жилет и синие панталоны Саулведиса, звучит старинная музыка, инструменты — клавесин, арфа, потом скрипка.

Входит А н д и н а. Ее длинное темно-красное платье и конусовидный головной убор с вуалью — тоже из эпохи Возрождения.

С а у л в е д и с. Мы должны идти?

А н д и н а. О нет, мессир, но не тревожьтесь зря, нас кликнут. (Садится у камина, и ее платье расцвечивается огненными бликами.)

С а у л в е д и с. Ярче всего теперь Северная Корона.

А н д и н а (не оглядываясь). А Лира?

С а у л в е д и с. Лира… Не видна.

А н д и н а. Совсем?

С а у л в е д и с. Почему именно Лира?

А н д и н а. Ну тогда Кассиопея… Как хорошо, что ты затопил. В зале замерзнуть можно.

С а у л в е д и с. Ну уж.

А н д и н а. Взгляни на мое декольте.

С а у л в е д и с. Кто сейчас репетирует в зале?

А н д и н а. Пещерные люди.

С а у л в е д и с. Пожалуйста. На них всего лишь овчина, и больше ничего, а на холод жалуешься ты.

А н д и н а. Я не пещерный человек.

С а у л в е д и с. Знаешь, наши Аскольдик и Лори, вероятно, и думать не думали, что они фактически демонстрируют свой личный уровень.

Андина молча смотрит на пламя.

Поет скрипка.

Тебе не кажется, что коллега Францмане в своей режиссуре чрезмерно увлекается сюжетами и стихами? Вещь все же называется «Как мы одеваемся», а не «Что сказали поэты о всевозможных тряпках».

А н д и н а. Хороших стихов никогда не бывает слишком много.

С а у л в е д и с. Да? Особенно на новогоднем карнавале в интернате… Каждый втихую ждет, не будет ли еще каких тридцати семи стишков перед очередным танцем.

Музыка обрывается.

А н д и н а. Почему ты позволил Олафу уехать, если на заявлении не было моей подписи?

С а у л в е д и с. Разве ты не подписала?

А н д и н а. Он тебе не сказал?

С а у л в е д и с. Нет. Почему ты не подписала?

А н д и н а. В заявлении было написано, что субботний вечер и воскресенье он хочет провести у тетки в Елгаве{142}.

С а у л в е д и с. Ну и что?

А н д и н а. Наглая ложь.

С а у л в е д и с. Откуда ты знаешь?

А н д и н а. Знаю.

С а у л в е д и с. Олаф сам тебе что-нибудь рассказал?

А н д и н а. Не важно, он или кто другой. Важно, что…

С а у л в е д и с. Андина, мы договорились, что ты будешь подписывать девочкам, я — мальчикам. Второй только визирует. Принимает к сведению.

А н д и н а. Я начинаю сомневаться в правильности этого.

С а у л в е д и с. Чего именно?

А н д и н а. Девятый «бэ» мы как бы разделили на два подкласса, так что о наших девочках ты теперь и понятия не имеешь.

С а у л в е д и с. А нужно?

А н д и н а. В нашей семье мной и сестрами больше всего занимался именно отец.

С а у л в е д и с. Что же делала мама?

А н д и н а. Мама, конечно, тоже, но отец, когда он был главным агрономом, брал нас с собой в поездки по бригадам, учил отличать рожь от ячменя, останавливал «газик» у озера и учил плавать…

С а у л в е д и с. Хорошо, поменяемся. Бери мальчиков, пожалуйста, а я согласен, если ты так хочешь, учить девочек плавать.

А н д и н а. Я говорю серьезно.

С а у л в е д и с. А я?

А н д и н а. Неправильно и то, что ты настраиваешь мальчиков против поэзии.

С а у л в е д и с. Я? Опять что-то новенькое. Где, когда, как?

А н д и н а. Не знаю, но на литературный кружок из девятого «бэ» приходят поскучать только девочки.

С а у л в е д и с. Ты хотела бы, чтоб пришли поскучать и мальчики?

А н д и н а. Если б они участвовали или по крайней мере пришли, то у дискуссии о сборнике «Глаза»{143} была бы совсем иная интенсивность, иная цель, иной смысл. Ведь в этом сборнике речь идет о любви.

С а у л в е д и с. Девочкам только бы и жевать эту тему.

А н д и н а. Возможно, но одни они неизбежно увязают в сентиментальности.

С а у л в е д и с. Как мухи в меду.

А н д и н а. Но мальчики в свою очередь становятся циничными.

С а у л в е д и с. Не произойдет ли с нашими обратное?

А н д и н а. Обратное?

С а у л в е д и с. Винету лучше вспоминать не будем, но Райта и Нансия… если начать сравнивать с ними, большинство наших мальчиков на их фоне покажется наивными младенцами. Дети.

А н д и н а. Именно потому тебе следовало бы на них повлиять, чтоб они участвовали в дискуссиях и чтоб…

С а у л в е д и с. Постой… Ты считаешь, я могу на них повлиять?

А н д и н а. Да еще как.

С а у л в е д и с. Как я только ни пробовал, и добром, и строгостью, но тщетно, и у меня такое ощущение, что наш класс с каждым днем все больше тупеет.

А н д и н а. Мне так не кажется.

С а у л в е д и с. А мне кажется. Я куда охотней вхожу в девятый «а», где я только химик и где мне не надо думать ни об их неуспеваемости, ни об опозданиях, ни о лжи, ни о бессмысленном торчании у телевизора, в то время как… и так далее. Попытки что-либо изменить абсолютно ни к чему не привели, а ты еще приходишь и рассказываешь, что я настраиваю их против поэзии, чего и в помине не было… В какой связи, ну подумай, я стал бы разговаривать с ними о поэзии?

А н д и н а. Не двигайся, пожалуйста! Останься так… (Поднимается, подходит к Саулведису, который по-прежнему стоит у окна.) Заметь, как ты скрестил руки!

С а у л в е д и с. Ну и?

А н д и н а. Ладони на плечах… Почему ты так делаешь? Это что-нибудь означает?

С а у л в е д и с. Нет. Так, совершенно случайно.

А н д и н а. Ну подумай. Всякий раз, когда тебя что-то мучает или когда ты нервничаешь, ты…

С а у л в е д и с. Правда?

А н д и н а. А в последнее время особенно, и мальчики тоже стали так делать, кое-кто.

С а у л в е д и с. Конкретно?

А н д и н а. Олаф. Я слышала, что у своей единственной оставшейся в живых родственницы в Елгаве он не смеет показаться, потому я спросила, не изменилось ли что, а Олаф ничего связно мне объяснить не мог, но руки он тотчас же скрестил именно так… Разве только…

С а у л в е д и с. Только?

А н д и н а. Или у парня плечи пошире твоих, или, может, руки не такие длинные, но…

Саулведис пересекает комнату и подходит к камину.

Саулведис, ну пойми же наконец, что влияние оказывают не разговорами, а поступками! Твои поучения, которые, между прочим… не обижайся, пожалуйста… становятся все мрачнее и произносятся все более громким и каким-то таким… пронзительным голосом, они преспокойно пропускают мимо ушей, но явно копируют твои жесты, манеру повязывать галстук, твое пренебрежительное отношение к поэзии…

С а у л в е д и с. Ну, знаешь.

Во время дальнейшего разговора оба ходят взад и вперед по комнате, каждый по свою сторону от лесенки, стоящей посередине.

А н д и н а. И нельзя сказать, чтобы ничего не изменилось, нет, кое-что теперь уже стало иным.

С а у л в е д и с. Ну вот еще!

А н д и н а. Иным.

С а у л в е д и с. Конкретно?

А н д и н а. Олаф мог запросто сбежать с репетиции, и всё тут, еще недавно это было бы в порядке вещей, но он вместо себя прислал Лори!

С а у л в е д и с. Я с самого начала прочил Лори на пещерного человека, его низкий лобик прямо создан для этого, не говоря уж о его мощных челюстях…

А н д и н а. Саулведис!

С а у л в е д и с. Только Лори категорически отказался!

А н д и н а. Я запрещаю тебе так говорить о Лори, даже в его отсутствие, понял?

С а у л в е д и с. Мне Лори, видите ли, мог отказать, но Олафу нельзя!

А н д и н а. В своей внешности никто не виноват, в том, что у него такой лоб, челюсти и уши, и Лори, хотя он и не очень одарен…

С а у л в е д и с. Мягко выражаясь!

А н д и н а. Неплохой мальчик, нет, только ужасно легко ранимый, и он старается маскировать это, первым смеясь над своими неудачами. И не забывай, пожалуйста, что у Лори есть только мы с тобой. Мы для него и учителя и родители, а разве родители имеют право отказаться от сына потому только, что у того длинный нос и он не чисто выговаривает букву «эр»?

С а у л в е д и с. Родители отказаться не имеют права, поскольку сами его таким произвели на свет, но мы? За что нам такой Лори, который вертится здесь, путаясь в вечной лжи? Почему нам…

А н д и н а (перебивает его). Ты хочешь в декабре возобновить разговор, на котором мы в августе поставили точку в кабинете директора.

С а у л в е д и с. Директор поставила точку, не мы.

А н д и н а. Ты согласился.

С а у л в е д и с. Что мне еще оставалось.

А н д и н а. Неправда. Ты понял, что так нужно. Ты был согласен. Ты сам хотел.

С а у л в е д и с. Двадцать четыре ребенка.

А н д и н а (после паузы). Ребенок — это любовь, ставшая зримой, сказал поэт.

Саулведис, подойдя к лесенке, взбирается на нее, становится на самом верху.

Андина у окна, смотрит на улицу.

С а у л в е д и с. Повтори, пожалуйста.

А н д и н а. Любовь, ставшая зримой.

С а у л в е д и с. Ребенок.

А н д и н а. Каждый человек. Это можно сказать обо мне, о тебе, о…

С а у л в е д и с. Только не обо мне.

А н д и н а. Поздравляю.

С а у л в е д и с. Спасибо.

А н д и н а. Откуда же ты тогда… Извини, но…

С а у л в е д и с. Мои родители ненавидели друг друга.

А н д и н а. Потом, возможно, да, но не… не когда…

С а у л в е д и с. С первого взгляда и навек, они мне сами об этом не раз говорили. Когда ж я все-таки каким-то трудно объяснимым образом родился, оба решили пожертвовать собою из-за меня и остаться вместе, это они мне пели трижды на дню до моего первого побега из дому в пятнадцать лет. Во второй раз я ушел, законно и безвозвратно, когда мне исполнилось восемнадцать.

А н д и н а. А они?

С а у л в е д и с. Они?

А н д и н а. Твои родители… Разошлись?

С а у л в е д и с. Думаю, что нет, потому что всюду, где я работал или учился, начальство время от времени получало письма за подписью обоих. Письма с предупреждением, понимаешь, ибо они считали своим долгом поставить в известность, что я психически неполноценен, способен присваивать материальные ценности — свидетельство тому случай с семейными драгоценностями, которые я якобы взял, уходя из дому… Когда осенью ко мне приставили тебя, сразу стало ясно, что письмо пришло и сюда, только директор не сказала…

А н д и н а. Значит, поэтому ты был так…

С а у л в е д и с. И поэтому тоже, и точка. (Усаживается на ступеньку.)

А н д и н а. Точка, как же…

С а у л в е д и с. Точка.

А н д и н а. Саулведис, не мне тебе говорить, как я избегала что-либо спрашивать у тебя о тебе самом, мы говорили только о наших детях, о работе… Обещай, что ты мне все же…

С а у л в е д и с. Ничего я тебе не обещаю, но спрашивай. Пожалуйста.

А н д и н а. Что случилось между шестым уроком и репетицией?

С а у л в е д и с. Что могло случиться?

А н д и н а. Ты вернулся совершенно иным, чем ушел… Ты думал, я не видела? Я просто, как обычно, молчала, но, когда ты заговорил о себе, впервые… в то время как я тебе все уши прожужжала о своих замечательных родителях… Саулведис, я, конечно, чувствовала, я догадывалась, что ты рос нелегко, но я и понятия не имела, что…

С а у л в е д и с. Откуда бы ему взяться. И… не надо, прошу тебя, хорошо?

А н д и н а. Но что же случилось после обеда?

С а у л в е д и с. Ничего необычного. Интернатские будни.

А н д и н а. Ладно, ладно. Я сразу увидела. Да и ты стоял здесь у окна с ужасно мрачной физиономией, когда я вошла, и только тогда начал делать вид, будто глядишь на звезды… (Выглядывает из окна.) Где тут у тебя Северная Корона?