Ваше Сиятельство 4т

Поскольку я уже работал с первой пластиной при переводе, ее энергетическое тело мне было знакомо. Оставалось призвать на помощь интуицию, а если не поможет, то просто сканировать пространство в пределах маминых комнат метр за метром. Сканировать и ожидать ментальный отклик объекта, образ которого я сейчас в подробностях воспроизвел в своем сознании.

Неторопливо я прошел вниманием в этой комнате все вокруг. Интуиция тоже не оставила меня — направила к спальне. Не сходя с места, я расширил сферу внимания до дальней стены спальни. Сосредоточился. Интуиция будто указала на кровать — огромную кровать графини с бархатным балдахином и кучей подушек с шелковой вышивкой. Все внимание я направил ближе к изголовью и, наконец, получил ментальный отклик. Замечательно! Шкатулка тупо лежала под кроватью ближе к стене. Как же это, черт возьми, изобретательно! Нет, мама с Майклом феноменальны! И я тоже хорош! Почему за все эти дни даже не позаботился о сохранности бесценной реликвии⁈ Да, я все это время я был очень занят. Но не настолько же, чтобы не найти времени, чтобы заглянуть в сейф. И если честно, пока не закончат ремонт в моей комнате, лучшим местом для хранения этой шкатулки будет не темный угол под кроватью мамы, а сейф.

В том, что первая пластина там у меня не было сомнений. Остальные? Вроде тоже на месте.

— Так… Вроде нашлись, — я облегченно выдохнул, открыл глаза и направился в спальню.

Стал на четвереньки, потом и вовсе лег на пол и пополз точно пехотинец под пулями к заветной шкатулке.

— Сколько здесь пыли! — я чихнул, поднимая невидимое в темноте облачко пыли, дотянулся рукой до шкатулки и притянул ее к себе.

— Точно! Майкл сказал то же самое: что там много пыли. Я еще собиралась Ксению отругать, за плохую уборку, — вспомнила Елена Викторовна.

Наконец я выбрался, немного испачкавшись, но сияя лицом: ведь так разволновавшая меня ситуация закончилась благополучно.

— Мам, дай мне денег из моих. Рублей пятьсот, лучше восемьсот, — попросил я, поставив шкатулку на комод и отряхиваясь.

Когда Елена Викторовна вернулась с деньгами, я забрал шкатулку и направился в свою комнату.

— Майкл с Элизабет будут к семи, — напомнила мама, когда я уже открыл дверь.

— Хорошо. Я спущусь к ужину. А пока немного поработаю. Меня не отвлекайте, — сказал я, убирая деньги в карман.

Уже в своей комнате я открыл шкатулку и проверил ее содержимое. Осторожно выложил на стол черно-бронзовые пластины, сияющие рельефными золотистыми пиктограммами. Их было пять, и одну из них я практически отработал. Сведенья, снятые с нее имели большую историческую ценность, но для меня представляли мало интереса, поскольку меня интересовала не история последней арийской династии, а тайна древних виман, секреты их устройства: то, что позволяло развивать им огромные скорости и путешествовать в космическом пространстве. Кстати, как Майкл догадался, что эти пластины или таблички, как их назвала Елена Викторовна, имеют отношение к последней арийской династии Пандарпиев? В прошлой беседе за ужином и бокалом вина, я понял, что Милтон действительно светлая голова. Даже изрядно напившись и неся всякие глупости, когда я затрагивал темы древнейшей истории и так или иначе, касающиеся арийских виман, британец будто преображался, немного трезвел и говорил вполне здравые вещи.

После того дня знакомства с Майклом я сложил о нем более ясное мнение. И для себя определил нутро этого барона так: слабак, франт до глупого утонченный в манерах, наивный идеалист, плохо приспособленный к реальной жизни. Он, погрузившись в науку и свои романтические фантазии, просто не знает жизни. Кстати, этим он напоминал моего отца, который был прекрасным ученым, даже имел воинский чин, но при всем этом оставался большим простаком в обычных жизненных вопросах. Неудивительно, что мама подобрала этого Майкла. «Подобрала» здесь вполне верное слово. Без нее он так и остался бы красивым, но беспомощным котенком, пытающимся превратиться в настоящего чеширского кота. Маме нужно за кем-то ухаживать, и поскольку я совсем отбился от ее рук, то не удивительно что в жизни графини Елецкой появился Майкл, о котором она заботится со всем пылом. Этот милый мальчик заменяет ей сразу меня и моего отца. Два в одном, черт возьми. Вот последняя мысль меня несколько задела. И понимание того, что Елена Викторовна стала уделять мне меньше внимания показалась обидной. Но разве не к этому стремился я? Так что все правильно, так и должно быть. И еще… При всей критике Майкла, надо отдать ему должное: у него есть достаточно воли, чтобы не впадать в уныние, а добиваться своего, если это не получается сразу. У него даже есть хватка. Слабая, но это лишь дело воли и тренировки. Жизнь ее закалит, если, конечно, бесконечная забота Елены Викторовны не убьет желание добиваться в этой жизни собственных целей.

Ладно, к черту этого пушистого чеширца! Зачем он мне сдался, если сейчас передо мной на столе лежит пластины со Свидетельствами Лагура Бархума. Выложены одна к другой в ряд, сверкают золотом пиктограмм в свете туэрлиновых ламп. Я положил перед собой пластину, которая должна стать второй, остальные завернул в бархат и отодвинул ближе к терминалу коммуникатора. Затем достал из нижнего ящика стола папку — в ней хранился перевод первой пластины, восстановленный мной по памяти после пожара. Там же была логическая таблица для разбора более понятного мне письма — пиктограмм, расположенных в центре пластины и составлявших видоизмененное лемурийское письмо поздней эпохи Северного Сонома. Начертания знаков здесь было совсем нетаким, каким его знал я, но с помощью этой таблицы, собственной памяти и умственных стараний я с этими пиктограммами мог успешно разобраться. Тем более если учесть, что седьмую часть таблицы я уже заполнил, и дальше дело обещало пойти намного быстрее.

Главной сложностью для меня оставались знаки, обрамляющие пластину. Их было много, они не часто повторялись, еще больше их имелось на обратной стороне. Как я определил ранее, эти знаки составляли начальную письменность дравенши. Для ее расшифрования я тоже начертил логическую таблицу в три колонки, на вид более простую, но на самом деле требующую гораздо больше стараний. В ней уже имелись знаки, те, смысл которых я разгадал, работая с первой пластиной. Теперь, когда была основа, перевод обещал пойти проще.

Отбросив в сторону все ненужные мысли, я запомнил начертание первых пяти знаков, закрыл глаза и перевел большую часть внимания на тонкий план. Настроился на высокую частоту восприятия, отметая грубые энергии и видя сейчас лишь свечение энергетического тела пластины. Ее прошлое, тянувшееся сквозь века, тысячелетия потекло передо мной смутными, разрозненными и быстро сменяющимися эпизодами. Многие из этих эпизодов имели мало отношения к самой пластине, а лишь касались владевших ей прежде людей. Наконец я добрался до истоков: тех эпизодов, в которых я мог проецировать избранные мной знаки и ожидать отклик энергоинформационного пространства. Он тоже приходил в виде какого-то эпизода или образа, чаще очень неразборчивого. Но повторяя эту процедуру снова и снова, я постепенно понимал смысл знака.

Иногда я открывал глаза, записывал на отдельном листе бумаги предварительное значение открывшихся знаков или подсказки, которые будут полезны в дальнейшей работе. Я успел перевести… Хотя, нет, перевести — это слишком громко сказано. Сделать наброски перевода лицевой части второй пластины и частично ее задней стороны, когда в дверь кто-то робко постучал.

Поскольку я большей частью находился на тонком плане, то сразу понял, чьи слабенькие, но нахальные кулачки беспокоят мою дверь. Разумеется, связь с энергетическим телом пластины сразу оборвалась. Я открыл глаза и глянул на часы: 19:12 в Москве. В самом деле засиделся я. И как быстро прошло время! Только сейчас я обратил внимание, как подсел мой магический ресурс. Побаливала голова, в горле в области вишудхи-чары словно застрял глоток ртути, тяжелой и холодной. Тот же тяжкий холод чувствовался в области «третьего глаза». Ладно, хватит на сегодня.

Я сказал громко:

— Майк, войди! — убирать со стола пластину я не стал — интересно было, что он скажет.

Очень вряд ли этот умник знал, что передо мной именно часть Свидетельств Лагура Бархума. А если знает? Имелся, конечно, такой риск. Риск, что Майкл поймет, что это за вещь и потом от него эта опасная информация уплывет туда, куда не надо. Но этот риск совсем мизерный — не больше, чем попасть под колеса эрмимобиля на проселочной дороге в каком-нибудь захолустье. И для чего здесь, в этом мире я как Астерий? Разве для того, чтобы играть в скучную безупречность? Или для того, чтобы сто раз осторожничать, вести себя точно запуганный щенок? Я здесь для того, чтобы жить и наслаждаться этой жизнью во всех ее красках и неожиданных поворотах. Посмотрим, что принесет мне этот поворот — я оставил пластину на столе. А вот листочки с таблицами пиктограмм и знаков за двух древних языках я все же убрал. Лист с наполовину готовым переводом не стал трогать.

— Позволите, ваше сиятельство? Елена Викторовна просит вас к ужину, — Майкл приоткрыл дверь и заглянул в комнату.

— Заходи, Майкл. Сейчас я допишу пару строк, пока память свежа, и пойдем вместе в столовую, — я придвинул лист с переводом ближе, бросил взгляд на перевернутую пластину и, продолжая начатое, написал:

'…и, хотя сестра она ему была, ненавидела она принца Харвида всем сердцем, ибо сердце то, было сердцем змеи, а слова ее стали ядом. Великая династия Панадаприев раскололась на три части, и больше не было ни согласия, ни мира на их благодатной земле. Только ненависть и темная вражда воцарились там, где прежде сияли мудрость и любовь.

Сразу после этого сообщения великий Радхиня Горхи поднял в небо огромные боевые виманы. Яростный огонь мести сошел с небес, сжигая города и деревни в благодатной долине Ха-Шутумса. От тысяч людей остался лишь пепел…'

На этом я остановился. Осталось перевести еще четверть обратной стороны второй пластины, но для этого мне следовало снова выходить на тонкий план, что было как бы неуместным: справа от меня застыл Майкл. Казалось, он даже не дышал, опасаясь помешать мне.

— Вот и все, на сегодня хватит, — вслух сказал я, повернувшись к британцу.

Он молчал, в то время как глаза его сияли почище туэрлиновых кристаллов. Он смотрел на лежавшую передо мной пластину из черной бронзы с рельефом золотистых знаков и, конечно, на лист бумаги, исписанный моей рукой.

— Чего ты застыл, Майкл? Да, кстати, чего же вы с моей матушкой так неудачно спрятали шкатулку? — полюбопытствовал я. — Я ее сразу нашел.

— Вы же маг, Александр Петрович. Наверное, от вас ничего нельзя спрятать: ни вещь, ни мысли, — ответил он, одновременно изо всех сил пытаясь прочесть написанное мной на листе. — Позвольте спросить, вы смогли перевести эти знаки? Это же перевод, верно?

— Верно. С большим трудом, но кое-как перевел. И мне будет очень интересно твое мнение, Майкл, — я повернул лист, чтобы ему было удобнее читать.