Сыны Императора

— Дар богов, в которых никто больше не верит, — уточнил Оливье.

— Не верит, — согласился Крашкаликс. — В соответствии с Имперской Истиной.

Марисса сделала подробные заметки и приступила к работе с пиктером. У ее мужа интерес не пробудился. Голый камень и вероятная зона посадки не предвещали обилия фактов. Летописец опасливо наблюдал за женой. Ей следовало бы знать, что не надо придавать этому месту никакого значения. Каркнула птица. Она летела на уровне глаз Оливье всего в тридцати метрах впереди, и под ее брюхом зияло больше километра пустого пространства. От взгляда вниз, мимо птицы, у Ле Бона закружилась голова.

— Здесь особо не на что смотреть, — сказал он. — Давайте двигаться дальше.

Космодесантник кивнул:

— Недалеко отсюда есть мемориальный музей. Там вы увидите больше.

— Еще минутку! — Марисса суетилась вокруг, фотографируя и делая зарисовки.

Летописец нетерпеливо ждал, пока она закончит. Крашкаликс устремил взор к далеким туманным лесам, озерам и скалам Олимпии. Холод его ничуть не беспокоил.

— Город впечатляющий, как вы и говорили, — сказал ему Оливье в надежде хоть немного разговорить легионера. Интересовала летописца вовсе не архитектура.

— Мой владыка Пертурабо наделен множеством великих талантов. И желает посвятить их мирным целям, когда закончится эта война.

— Я слышал, некоторые называют его Зодчим Императора.

Крашкаликс вновь нахмурился:

— Этот титул не из числа его любимых. Как и «Полководец Лохоса», «кузнец войны» или «магистр осад». Ни один из них не отражает всю полноту его мастерства.

— Но он искусный архитектор, — сказал летописец.

— Да.

Ле Бон выждал мгновение.

— Прошлым вечером я слышал на улицах крики.

Железный Воин обернулся и медленно моргнул.

— Звучало как протест, — продолжал Оливье.

— Среди населения есть элементы, которые выступают против необходимости снабжения Четвертого легиона, — пояснил Крашкаликс. — После смерти Даммекоса они стали активнее.

— Я не заметил здесь, на Олимпии, много молодежи. Город кажется каким-то пустым.

— Войны Императора взимают подать со всех миров. Олимпия не исключение, — напомнил субкапитан.

— Как поступят с протестующими?

— Их накажут.

Больше ничего из легионера вытянуть не удалось и Оливье продолжил медленно замерзать до смерти.

К тому времени, когда Марисса закончила, он дрожал.

Ее глаза над раскрасневшимися от ветра щеками светились: воодушевленная открывавшимися возможностями, она уже обдумывала историю Пертурабо, сплетая очередную паутину лжи.

— Куда теперь? — осведомилась она у Крашкаликса.

— В кузню первого меча.

По команде субкапитана «Лэндспидер» подлетел достаточно близко к поверхности скалы, чтобы они могли ступить на борт.

Пертурабо вошел в пастушью усадьбу, неся, будто младенца, голову змея. По контрасту с этой фермой — горсткой простеньких хижин и сломанных оград — селение, где жил кузнец, казалось грандиозным.

Примарх был весь в крови, и на бедре у него висел обнаженный меч. Пастухи заметили его приближение. Они ждали внутри, испуганно выглядывая из окон без стекол.

Пертурабо швырнул голову на пыльную землю перед главным жилищем и стал ждать.

Со скрипом открылась дверь. Вышел мужчина. Пертурабо подумал, что это пастух, который звал его на помощь. Но не был уверен. Воспоминания примарха никак не желали успокаиваться. Они постоянно соперничали со знанием, которое плавало в его разуме и вытесняло их прежде, чем они могли укорениться. Знание обернулось недугом в той же мере, что и подарком. Примарх надеялся, что этот пастух — тот самый человек. Голова предназначалась ему.

Пастух посмотрел на трофей:

— Ты убил ялпиду.

— Убил, — подтвердил Пертурабо.

— Ты украл у меня семь голов скота.

Пришелец глядел на него бесстрастно.

— Но она украла гораздо больше, — сказал мужчина. — И забрала моего сына. Ты отомстил за него.

— Отомстил.

— Какова цена?

Пертурабо нахмурился.

— Чего ты хочешь? — спросил пастух. — За услугу. Все имеет цену.

Быстрый ум примарха проанализировал шаблоны речи пастуха, совершенствуя его собственное владение языком по ходу разговора.

— Я ничего не хочу.

Пастух растерялся.

— Тогда зачем ты нам помог?

Пертурабо задумался.

— Это было правильно. Вы слабы, я силен.

— Ты пришел защитить нас. — Мужчина выглядел обнадеженным. Жалкое выражение.

Юный примарх пристально смотрел на пастуха, затем неуверенно кивнул:

— Да. Вот зачем я здесь. Всех защищать и всё улучшать.

Еще одно чувство отразилось на лице пастуха — то самое, презрению к которому Пертурабо научится в ближайшие годы. Все олимпийцы, даже самые скромные, умели мастерски использовать ситуацию в своих интересах. Если бы примарх знал это еще тогда, то развернулся бы и ушел обратно к высоким горным пикам, чтобы не иметь больше дела с людьми.

— Мы бедны, — пожаловался пастух. — В этих горах много зверей, которые лакомятся нашими капридами. Некоторые нападают на нас и забирают наших детей, как ты уже видел. Нам не под силу их убить. А тебе?

Пертурабо ждал. Воодушевленный его молчанием, человек продолжал:

— Неподалеку логово гидраки. — Он указал на северо-запад, где теснились в небе вершины скал. — В трех долинах отсюда, рядом с выступом, похожим на рогатую голову. Мы не смеем пасти стада на той территории — гидрака убивает все живое. Там полно хороших пастбищ, но нам их не использовать.

— Она вредит вам?

— Да.

— Тогда я убью ее.

Казалось, пастух почти сожалеет. Наверное, он не ожидал столь быстрого согласия. Или осознал, что из-за его алчности странный юнец может погибнуть. Однако, каковы бы ни были опасения крестьянина, он не стал отговаривать пришельца слишком настойчиво.

— Гидраки сильны и хитры. Они как ялпиды, но со множеством голов. Чтобы уничтожить гидраку, ты должен рубить стремительно: раны от клинка она быстро заживляет. Она тебя обезоружит. Она тебя убьет.

— Не убьет! — убежденно заявил Пертурабо.

Он покинул деревню. Той ночью он попировал мясом ялпиды, не зная, что оно ядовито для смертных людей. Ему оно вреда не причинило.

На следующий день примарх отправился к выступу. Когда он прокладывал себе путь по тропе с высоких пиков, где спал, то нашел сверток, втиснутый под скалу. Мальчик с любопытством раскрыл его и обнаружил комплект одежды вроде той, что носили пастухи, скроенной для его мускулистого юного тела. Качество изготовления было неудовлетворительным. Пертурабо видел мириады способов его улучшить и усовершенствовал костюм, прежде чем выбросить свои шкуры и надеть его.

На пути к долине гидраки он остановился, чтобы вырезать себе дубину из сердцевины дерева. Пастух был прав. Тварь быстро исцеляла раны от его меча. Она вырвала клинок у него из руки и отшвырнула прочь, но, когда Пертурабо размозжил дубиной три из пяти ее черепов, все равно издохла.

Головы он принес в ту же самую усадьбу, и на следующий день ему оставили еще больше даров. Еда и посуда — миска, ложка, ножи и прочее. Ничего подобного у него раньше не было, но в тот миг, когда он их увидел, примарх знал, что это такое, и понял, что эти вещи низкопробные. Он отказался от подаренных предметов и смастерил собственные.

Спустя неделю буря новых знаний вытеснила его воспоминания, и он забыл, что все это с ним произошло.

А еще через шесть месяцев он обнаружил, что цепляется за Фригейские утесы, и так началась его настоящая жизнь.

«Лэндспидер» доставил чету Ле Бон в маленький высокогорный городок. Современные здания, лепившиеся к голым скалам, составляли большинство улиц, но центр представлял собой неровно вымощенную площадь на вершине холма в теснине, на том месте, где кончался один утес и начинался другой. Площадь была старой, как и здания вокруг нее, сложенные из грубого камня задолго до пришествия Императора на Олимпию. Чуть в стороне от остальных построек стояла примитивная кузница. Из ее трубы валил дым.

Центр площади занимало идеализированное изображение Пертурабо. Отлитый в золоте примарх высился над наковальней, подняв кузнечный молот для удара. Каменная кладка пьедестала была безупречной, художественность исполнения — грандиозной. Так много золота — на обнищалой Олимпии оно имело баснословную ценность.

Стиль и роскошь статуи нелепо контрастировали с ее окружением.

Простой занавес из шкур отделял кузню от внешнего мира. Крашкаликс зашагал прямиком ко входу и придержал его открытым, пропуская летописцев. Их обдало жаром. Внутри работал кузнец.

— Сюда, — позвал легионер.

— Храм? — недоверчиво спросил Оливье.

— Музей, — поправил его Крашкаликс.

— Как по мне, похоже на храм, — сказал Ле Бон. — Мы уже видели такое раньше — чуть ли не культ сынов Императора в их легионах. Нам нужно не это, нам нужна истина.

— Тише, Оливье! — шикнула Марисса.

— Я не буду молчать, когда вижу, что Имперскую Истину игнорируют.

Крашкаликс уставился в пол. Легионы действительно почитали своих генетических отцов. Ле Бон был убежден, что в один прекрасный день это приведет к неприятностям.

— Я вас привел не для поклонения. Вы хотели поговорить с людьми, связанными с примархом. С честными людьми.

— Да, — согласился Оливье. — Хотели.

Он обвел взглядом городок. Подобно Лохосу, он был малонаселенным. Те немногие люди, что вышли поглядеть на чужаков, оказались стариками.

— Местный кузнец — Герадем, внук Андоса.

— Андоса? Приемного брата Пертурабо? — удивился летописец. — И что же он здесь делает?

— Почему бы нам не спросить у него, дорогой муж? — предложила Марисса и вошла в кузню.

Ле Бон глубоко вдохнул холодный воздух. Прежде чем он успел последовать за женой, его остановил Крашкаликс:

— Будьте осторожны, повторяя то, что он скажет. Герадем не боится высказывать свое мнение. В основном он говорит правду, но это неудобная версия правды.

Оливье изумился вновь:

— И ему позволяют?

— Он родственник нашего генетического отца и господина. Я уже говорил, что мы предпочитаем не вмешиваться в политику.

Летописец нырнул в жаркое нутро кузни. Крашкаликс зашел последним, нагнувшись, чтобы не задеть притолоку. Занавес из шкур опустился, погасив яркий свет дня и оставив посетителей в красноватой темноте.

Кузнец обматывал проволокой связку железных прутьев. Затем включил современную машину, приводящую в движение мехи, засунул связку в огонь и долго регулировал ее положение, прогревая металл. Минут пять мужчина, занятый делом, игнорировал Ле Бонов и их сопровождающего. И наконец, когда Оливье уже начал терять терпение, заговорил, не отрываясь от работы:

— Ничего не скажу, пока он тут.

— Прошу прощения? — переспросил летописец.

Легионер должен уйти. Что бы вы ни надеялись выяснить, при нем ничего не скажу.

— Откуда вы знаете, что мы рассчитывали на беседу? Может, мы просто смотрим. У вас наверняка бывают визитеры.

— Не часто. Не так часто, как хотел бы Пертурабо. — Герадем вынул связку, теперь светящуюся оранжевым, из огня и положил на наковальню. — «Спидер», — сказал он. — Этих «Спидеров» тут немного. И с вами один из них. Вы — иномирцы, важные шишки. Вам что-то надо, ясное дело. Но я не стану болтать при нем.