Шиповник

- Автор: Мария Покусаева
- Жанр: Фэнтези / Фэнтези рассказ
- Дата выхода: 2022
Читать книгу "Шиповник"
Глава 1
Лес моего отца начинался сразу за высокой стеною замка и уходил к северу, становясь темнее и гуще.
Если сидеть у окна в башне, можно было видеть его — высокий, зеленый, целое море зелени, плещущееся до самого горизонта, живое, шумящее. Над лесом летали птицы, из леса выходили олени и лисы, и отец говорил, что однажды это станет моим: все-все земли отсюда — и до тонкой серебряной ленты, делящей лес надвое.
Но из башни реку не было видно и я долго не верила, что она вообще есть.
С другой стороны замка начинались холмы и поля, дороги, убегающие за горизонт, и дома, стоящие у дорог. Там жили люди, пасли скот, возделывали землю и пели песни — о холмах и о лесе.
О том, что за рекой живет Королева этих мест, и потому за рекой не охотятся.
О том, что в свите Королевы — одиннадцать юных дев и одиннадцать рыцарей, бывших людьми. Королева, я слышала, давала им воды из источника, текущего внутри холма, под землей, и эта вода смывала им память.
Глупцы, говорила я, я бы не стала пить воду из рук Королевы. Что за жизнь такая — в беспамятстве?
Мои няньки смотрели на меня снисходительно и качали головами.
Мне было десять, у меня было яблоко — сочное, кислое, раннее, и мир до реки и обратно был таким большим, что вмещал меня всю, со всеми моими яблоками, песнями и мечтами.
Только птицы летали везде, где им вздумается, и птицам было все равно, кто властвовал на земле с той стороны и с этой.
***
Так вот, мне было десять, у меня было яблоко в кармане платья, у птиц было небо, а у мальчика, которого я встретила в лесу, был зеленый берет, сшитый из бархата, с брошью-веточкой, приколотой прямо над ухом. Мальчик стоял у куста шиповника, вокруг которого вились жуки, и я сначала его не заметила — шутка ли, отродясь в лесу моего отца никаких незнакомых мальчишек не было.
Да и мне, признаться, нечего было тут делать, но шиповник цвел так красиво, а еще он был белым, а жуки — очень большими, и вот я не удержалась и застыла тут, рядом, думая, как поймать их и не сорвать ли мне цветок, чтобы отнести его матушке.
У матушки, конечно, были и розы, и лилии, и еще всяких странных трав немало в саду ее росло, что ей до дикого шиповника или ромашек? Но шиповник на этом кусте был белый, я такого прежде не видела, и рука потянулась к нему сама, коснулась зеленой ветки. Листья, мясистые, темно-зеленые, шевельнулись, тонкие шипы впились мне в кожу, царапнули — не больно, конечно, розгами получить за то, что загулялась и заплутала, будет куда больнее.
И тут мальчик схватил меня за руку, словно того и ждал.
— Стой, — сказал он, — подожди, Дженнет, знаешь ли ты, в чьем лесу рвешь цветок?
Я посмотрела на него и стряхнула его руку, как стряхнула бы насекомое, вздумавшее ползти по моему рукаву.
Цветок — самый большой и красивый, с нежными белыми лепестками, с желтоватой сердцевиной, крепкий и свежий — так и остался на ветке.
— Знаю, — сказала я, глядя на мальчика смело и дерзко. — Это лес моего отца, а значит, все цветы в нем, и все ягоды, и все, что я найду, принадлежит моему отцу.
И мне, добавила я про себя.
Мальчик улыбнулся мне, как ребенку, сказавшему глупость:
— Я знаю, где лес твоего отца, Дженнет, — сказал он. — От замковой стены и до реки лежат ваши владения, и все, что растет в лесу и живет в лесу, правда принадлежат твоему отцу. И тебе, — добавил он, улыбаясь шире. Зубы у него были белые-белые, мелкие, похожие на жемчуг в матушкином ожерелье. — Только вот этот куст растет над подземным руслом реки. Видишь? — он ковырнул землю носком сапога — из крепкой коричневой кожи, с серебряными нашивками, не у каждого лорда такие сапоги есть. — Мох здесь темнее, трава выше, а вон там, за бузиной, склон и болото. Это река, Дженнет, а то, что растет и живет за рекой и в реке, уже не твоему отцу принадлежит, а моей Королеве.
Я глянула под ноги — и правда! Трава здесь была словно бы темнее, сочнее, да и куст шиповника этот казался красивее тех, что росли у замковой стены.
И еще он был белым, а не розовым, диво такое!
— Ничего не знаю, — сказала я дерзко и вскинула подбородок. — Я не вижу реки здесь, мальчик, она севернее рассекает лес надвое, а тебе стоило бы представиться, раз ты знаешь мое имя и моего отца.
Но на шаг в сторону на всякий случай отступила, чтобы мои туфельки не касались этой темной полоски травы.
Он снова рассмеялся — мелодичным, серебристым смехом, и сам сорвал тот цветок, и подошел ближе, чтобы продеть его сквозь петлю вышивки у меня на платье.
— Я скажу тебе свое имя, — сказал мальчик, отступая и любуясь то ли мною, то ли цветком на моей груди — плоской, конечно, потому что мне тогда было десять. — Но не сегодня. Иди домой Дженнет, отдай цветок матери и скажи ей, что сын названной сестры ее брата передавал привет и поклоны.
Он поклонился, а стоило мне моргнуть, как никакого мальчика рядом уже не было, и не спросишь уже, откуда он такой умный взялся.
Только полоска травы так и оставалась отчетливо темной и росла трава выше, а за кустом бузины и правда обнаружился спуск к низине, заросшей бархатным, мягким мхом.
Я такой видела, когда гуляла с матушкой, ноги тонули в нем по щиколотку, а под ногами хлюпала вода.
Я подумала, что не стоит туда спускаться и проверять, правда ли река, та самая, что делит лес надвое, течет прямо здесь, под землей и корнями деревьев.
Достав яблоко из кармана, я пошла домой, но вернулась лишь в сумерках, хотя вышла из дома еще до обеда и далеко, как я думала, не уходила. Мать испугалась конечно, побледнела, и еще больше побледнела, когда я передала ей цветок — все еще свежий, белый, как наряд невесты, пахнущий так ярко, словно рядом рос целый куст таких вот цветов. Иди спать, Дженнет, сказала она мне и обняла крепко-крепко, будто боялась потерять, и запри ставни на ночь.
Отец не сказал мне ничего, даже не приказал меня выпороть за своеволие, но его молчание напугало меня сильнее любых наказаний, которые я могла вообразить.
***
Я росла возлюбленным ребенком и мне многое позволялось. Спать до обеда, гулять в окрестностях, есть сладости, капризничать, если я не хотела вышивать или помогать матушке в ее повседневных заботах. Больше всего я не любила грамоту и счет — вид бусин на счетах вгонял меня в тоску, и что бы ни говорили мне о том, что дочь лорда и хозяйка замка — этого ли, другого ли, в который меня заберет муж — должна уметь и считать, и писать, и читать, я лишь смотрела в окно или на потолок.
А вот матушкин сад, разбитый во внутреннем дворе замка, богатый травами и цветами, с одинокой яблоней, растущей над искусственным прудиком, был моим любимым местом.
Может быть, потому что я любила цветы и яблоки. Сок растений и влажная земля портили руки, и мне куда больше пристало заниматься вышивкой, чем копаться в грязи, помогая матушке, но каждую весну я ждала с нетерпением.
Может быть, так я была к матушке ближе и видела ее настоящую. Слушала ее рассказы о травах, о том, что лечит кашель, что останавливает кровь, а что способно успокоить больную душу. Слушала ее песни: о реке и о Королеве за рекой матушка рассказывала иначе, не так, как няньки или жители полей.
Река текла под лесом — она питала его корни. Река была в листьях и плодах, в цветах и ягодах, в крови животных и птиц — везде, в каждом. И во мне тоже. И в моем отце. И во всех людях, что в замке, что в деревнях вокруг. И озеро, вокруг которого вырос соседний город со всеми его богатыми домами, садами, храмом распятого бога и торговой площадью перед ратушей, тоже брало начало из реки.
Дождь и роса несли в себе каплю ее силы — толику колдовства Королевы, живущей за рекой.
Королева не просила многого — лишь верности, почтения и добрососедства.
— Почему тогда ее так боятся? — спросила я однажды. — Почему говорят, что Королева похищает детей и уводит к себе юношей и красивых дев? И не ты ли просила меня закрыть ставни на ночь, когда я передала тебе цветок от названной сестры твоего брата.
Был конец лета и матушка чистила яблоки — изогнутый нож в ее белых руках двигался ловко, выковыривая темные сердцевинки с семечками. Это была работа, которую поручали служанкам, но матушке нравились яблоки — так же, как мне, и мы сидели с ней рядом, в саду, а вокруг пахло яблоками так, что слюнки текли.
— Ты задаешь странные вопросы, маленькая Дженнет, — сказала матушка, не поднимая на меня взгляд — движения ножа волновали ее куда больше. — Мы живем у леса, и в лесу есть и ягоды, и звери, пригодные в пищу. Твой отец относится к лесу с почтением, он запретил убивать больше оленей, чем нужно, травить лис просто так и вырубать молодые деревья, когда есть старые. Но если ты, его дочь, ступишь в лес и заблудишься в нем — не будет ли у отца твоего болеть сердце? Не убьет ли его горе?
Она бросила половинки яблока в корзину, где лежало уже много таких же половинок.
Я сунула свое яблоко в рот. Оно было сладким, почти медовым.
— Если река дает нам достаточно рыбы, боимся ли мы, что наши дети и мужья могут утонуть в ней? — спросила матушка, обращаясь словно бы не ко мне — а к миру вокруг, а потом отложила нож и посмотрела на меня: — Помнишь, я говорила тебе, что некоторые травы могут лечить, но если их слишком много — они остановят сердце?
Я кивнула, молча, потому что говорить с набитым ртом не могла.
— Мало ли, кем был тот мальчишка, — матушка ласково убрала с моего лба выбившуюся прядку. — И мало ли, чего он желал тебе. Чей бы они ни был сын или слуга, Дженнет, мы за тебя испугались.
Я заставила себя проглотить яблоко:
— А Королева и правда существует?
— Конечно, Дженнет, — рассмеялась матушка. — Могут ли сказки врать?
***
Мне было двенадцать и мои платья перестали быть слишком короткими, их полагалось носить с фартуком, а волосы — убирать под чепец.
А я перестала считать лес своим, потому что у меня родился братик — маленький, сморщенный, как печеное яблочко, глупенький, с золотистым пушком на голове. Там, где его кожа, обтягивающая череп, казалась почти прозрачной, я видела тонкие синие венки. Его ждали долго, после меня матушка несколько лет не могла выносить ребенка — по замку ходили разные слухи, и про Королеву из-за реки тоже, но я им не верила и пропускала мимо ушей всю глупую болтовню.
Пока братик только и делал, что агукал и сучил ножками в воздухе, разглядывая мир большими, ясными глазами — младенчески голубыми, и иногда плакал. Матушка сидела с ним рядом все время, следила, не раздастся ли из вороха лент и кружев хныканье, предвещающее бурю.
А в городе рядом была ярмарка, большая, веселая, и я так на нее хотела, что готова была плакать и сучить ножками, как мой братик, лишь бы туда попасть. Но меня не брали и одну отпускать не хотели.
Я подарила свой можжевеловый гребень и три новые ленты служанке, выменяла на них линялый плащ, которыми прикрыла самое простое свое платье, и время, целый день, от рассвета и до самого заката я выменяла, приказав девушке, похожей на меня ростом и цветом волос, сказаться больной и не покидать комнаты. Я знала, что если обман раскроется, нас обеих прикажут выпороть, но до вечера было еще далеко, а город с ярмаркой был куда ближе. Он стоял у озера, на холме, изогнувшемся, как кошка, лакающая воду. Из окон отцовского замка, выходящих на юг, в солнечный день можно было разглядеть и блеск озера, и крыши города, и серую стену.