Белая нить

Приглашения на казнь

Веки не желали размыкаться. Малейшие шевеления упрочивали темноту, опускали Олеандра на невидимую гладь, уносившую далеко-далеко. Там густело безмолвие. Не звенели над ухом споры и ругань. Не прилипала ко рту тряпица, пропитанная кисловатой влагой. Там всё было проще. Он не хотел выбираться оттуда. Но кто-то упорно дёргал плоть за незримые нити. Расшатывал лодку его покоя и утягивал к свету, горевшему всё ярче и ярче, ближе и ближе.

Снова и снова тело качало вниз-вверх. Снова и снова он то беспамятствовал, то ощущал на губах едкую водицу.

Не сумел бы он сказать, сколь долго колыхался туда-сюда. Но только над ухом прошелестело злополучное «Наследник, слышите меня?» — и свет вдруг обступил, окутал его коконом.

— Наследник? — растекся рядом бархатный голос, который он предпочел бы стереть из памяти.

Олеандр прикусил щёку с внутренней стороны. В ушах вновь разлился зов архихранителя:

— Сын Антуриума?

Надо думать, поговорку «Даже смерть не разлучит» сложили о них с Аспарагусом. Везде он Олеандра преследует, Боги! Даже в царстве мёртвых достал!

— М-м-м…

Время утекало, а Олеандр всё лежал бревном. Не получалось даже палец приподнять, чего уж и говорить о чем-то потяжелее. Например, о руках, которые будто примёрзли к ложу. Взор ошибался. Метался от потолка к ряду книжных полок. Сперва нечёткие и дрожащие, корешки фолиантов обретали ясность тем пуще, чем чаще скатывались по щекам слезы.

Животные яды, — прочитал он название одного из них. И разум ожил, настигнутый двумя осознаниями:

— Я не умер, меня отравили, — просипел Олеандр и отвел голову к плечу. — Твою ж!.. Почему ты? Нет, у меня мало друзей, конечно. Но они ведь есть! Почему я на тебя-то вечно натыкаюсь?

Облокотившись на колени, Аспарагус восседал в кресле у ложа. Черты лица его размывались в полумраке. Лишь бровь и усы выделялись тёмными кустами, будто хищник притаился в засаде.

— Хвала Тофосу, вы живы, — произнес он и выдохнул столь протяжно, словно до сих пор не дышал.

— Честно? — Олеандр отодрал руку от ложа и стер со щеки влагу. — Мне казалось, я погиб. Глупо, но…

— Вы и погибли, — высказался архихранитель. — Благо ненадолго. На мгновение-другое.

Зелень чар сорвалась с его пальцев и облепила балдахин, напитывая прицепленные к нему златоцветы. Растревоженные, они вспыхнули друг за другом и залили комнату теплым светом.

Олеандр моргнул раз, другой. Рассудок, чудилось, коркой порос, сквозь которую пробивались мысли. И единственное, на что хватало сил — оценивать обстановку, обретшую ясность.

Опрятностью Олеандр никогда не отличался. Вечно раскидывал принадлежности для рисования. Комкал шаровары и рубахи, которые скатывались безобразными кучами. Но ныне покои дышали чистотой. Частый их спутник — запах краски — выветрился. Из-за ширмы у стены выглядывали треноги для рисования. Строгим рядом выстроились на подоконнике баночки, ощерившиеся кистями.

Один шкаф, облепленный ракушками, высился в углу — за дверцами хранился посох рек и озёр, ещё в незапамятные времена подаренный дриадам наядами. Ряд книжных полок примыкал ко второму шкафу, пониже, со множеством квадратных отсеков. Внутри каждого, томясь в пухлых сосудах, хранились целебные настойки и отвары. Олеандр расставлял их впопыхах, не слишком заботясь о какой-либо упорядоченности. Но точно знал, где и что стоит.

Наградил его Тофос ценным благом — совершенной памятью. Желая запомнить что-то, он мог отпечатать видимую картину в уме и такой себе слепок в уголке сознания откладывал.

— Сколько я пре… — Словосочетание «предавался сну» отразило бы смысл пережитого неверно. Олеандр исправился: — Беспамятствовал?

— Отравились вы поутру, — по-деловому сухо ответил Аспарагус. — Уже стемнело.

Точно. Свет, заливший покои, путал. Низкое и грузное, за окном висело синюшное небо.

— Так, — скорость мышления донимала — Олеандр привык соображать быстрее, — когда… — Руку дёрнуло болью, и он прикусил язык. Зажмурился, терпя ворох покалываний, разбежавшихся по телу. — Что за напасть?

— Тени пережитого, — казалось бы, повествуя о погоде, произнес Аспарагус, — вас разум подводит?

Одному Тофосу известно, скольких усилий Олеандру стоило безмолвие. Его так и подмывало швырнуть в дедова приспешника чем-нибудь грузным — цветочным горшком, например.

— Сын Цитрина распознал в бутылке яд ламии, — между тем произнес архихранитель, видимо, почуяв дыхание смерти. — Право, вам надлежит поблагодарить его. Выжимка из итанга сослужила вам добрую службу. В противном случае, боюсь, мы с вами не беседовали бы.

— Ради такого и умереть не жалко, — проворчал Олеандр и добавил: — Ламия. И как её отрава очутилась в бутылке?

— Немудрёное деяние, — чуть помедлив, откликнулся Аспарагус. — Зелен лист, некто подмешал её туда.

— Не беси меня, Аспарагус!

— О чём вы жаждете выведать? — резко спросил тот, поглаживая усы большим пальцем. — Деяние немудрёное — истинно. Отец ваш ускакал, обитель его два дня хозяина не видывала. Стража начеку, но… В самом деле, наследник, отраву могли еще на розливе подмешать.

— Не два дня, — поправил Олеандр, осмысливая услышанное. — День. Одну ночь я провел у себя и…

— Повторюсь, — прилетело сбоку, — яд могли подмешать на розливе, поди разбери нынче, когда доставили бутыль. Недавно? Иль ожидала она вас на полке, положим, пять рассветов?

Действительно. Да и кто из дриад сознается теперь, что жаждал отравить наследника клана?

Аспарагус прицокнул языком. Ладонь его скрылась, вызволяя из-за складок камзола два темно-алых листа:

— Прошу.

— Аурелиусы! — Сердце Олеандра подскочило, забилось у горла. Он вспыхнул и сел, следя за приглашениями на казнь, которые перекочевали к пледу. — Рехнулся? Убери немедленно!

— Один я отыскал в кармане у Спиреи, — прозвучало следом. — Другой — в бутылке с нектаром.

— Что?!

Потрясение жгучим комом засело в груди. Мгновение Олеандр глядел на аурелиусы столь цепко и пристально, будто они мечом палача обернулись, который завис над шеей. Судные листы, чудилось, выжигали на простынях дыры, сочась и переливаясь оттенками алого, как пятна крови на месте злодеяния.

Выходит, гибель Спиреи — не воля невезения? Выходит, жертвой вырожденца она пала неслучайно? Кто-то и правда её заказал? А еще наследника клана дриад попытался отравить? Серьезно?

У Олеандра голова пошла кругом. Дрожащей рукой он подхватил аурелиусы. Всегда он размышлял, каково это — держать их и сознавать, что скоро лепестки жизни опадут. Как вызналось, не шибко страшно. Хотя, наверное, не стоило сравнивать, ведь участь Спиреи его миновала. А покуситель вдобавок всё извратил: сперва вредил, потом листы подсовывал.

В Эпоху Стальных Шипов провинившиеся сначала об аурелиусы обжигались, а затем уж голов лишались.

— Пф-ф, — Олеандр собрался с духом и осторожно развернул послания.

Почерк у покусителя был недурственный — равняться можно. Не столь изящный, сколь у океанид, но тоже ладный.

«Мудрецы толкуют, ежели жить по убеждения «око за око», мир ослепнет. Вздор! По моему разумению, слова эти, воплощаясь, рождают справедливость, коя разливается рекой.

А. — правитель клана дриад».

Вот и всё, что он удосужился написать. Чёрные слова отчетливо выделялись на алой бумаге. Правда, на одной слегка расплылись, словно рыдая — томление в бутылке не пошло им на пользу.

Проклятие! Олеандр откинул аурелиусы, и они, покачнувшись, соскользнули с ложа и ниспали на ковер.

Око за око. Справедливость. Письма пованивали местью, намекая, что он и Спирея за что-то поплатились. Но в чем они провинились, Боги? Перед кем? А главное, ужель кара их настигла за схожее деяние?

Неспроста ведь судные листы — близнецы!

— Это намёк на отца? — Взор так и падал на треклятые подписи, и Олеандр смежил веки. — На кой это ничтожество владыкой-то подписалось? Это ведь дриад, верно? Возможно, Стальной. Во-первых: аурелиусы. Во-вторых: он неплохо меня знает, потому как…

— Нектар — ведаю, — докончил Аспарагус. — Нектар из ягод тиалия. Отец ваш его не вкушает. И все же я посоветовал бы вам не торопиться с выводами. Прошу, дозвольте мне выяснить…

— Ну уж нет! — Олеандр в сердцах долбанул кулаком по ложу. — Я из-под земли этого гада достану!

— Скорее уж, себя закопаете, — бросил архихранитель. — Будьте любезны, не вмешивайтесь.

— Не указывай мне!

— Самодовольный юнец! — рявкнул Аспарагус, вскочив и напоминая змею перед броском даже больше, чем Рубин. — Полагаете, я с вами шутки шучу?! Ваш отец поручил мне заботу о вас, а вы!..

— Почему ты смолчал о судном листе?! — не остался в долгу Олеандр. — Сокрыть чёрное дело решил?!

— Боги!

На миг архихранитель скрылся за стволом древа, пронзавшим пол и потолок комнаты, а возвратился в сопровождении. Двухъярусный столик на колесиках, подогнанный его пинком, прикатился и уперся в ложе. Тут покоились и жевательные корешки, и три вида салатов, приправленных маслом, и засахаренные ломтики плодов — красивые такие, залитые сиропом, чуть ли не мозаикой выложенные на блюдце.

Призывное урчание пронеслось по покоям. Олеандр ойкнул и обнял живот, силясь подавить постыдные звуки. Да какой там! Есть он хотел до одури. Но не смел касаться пищи, с подозрением косясь на неё.

— Не заблуждайтесь на мой счёт, — голос Аспарагуса сквозил холодом. — Смерть ваша меня не возрадует…

Олеандр буркнул что-то невразумительное. Кряхтя, спустил ноги с ложа и принялся за трапезу. А пока набивал рот, следил за расстелившимся по ковру подолом плаща, который полз к окну за хозяином.

— …Не совершайте опрометчивых поступков, — чеканил архихранитель, — носите при себе выжимку из итанга. Не бродите в одиночестве. И еще… Слухи и паника. Не должно нам плодить их. Посему я и сокрыл аурелиус, покуда его не отыскали другие.

— М-м-м, — протянул Олеандр, смакуя дольку сангрии — ломтик плода таял на языке.

Аспарагус устроился на подоконнике, уложив ступню на колено. Стальные шипы на плечах его накидки бликовали. Ладонь оглаживала черенок меча, припрятанного в ножнах за поясом — хоть кисть хватай и пиши портрет: одинокий герой взобрался на вершину скалы в ожидании побоища.

И плевать, что все, за исключением десятка собратьев, считают его воплощением зла. Плевать, что лицо у него безжалостнее, чем у злодея, который вознамерился утопить мир в крови.

— Гм-м, — Олеандр отложил вилку и вздрогнул под прицелом золотого ока. — Ну что?! Я и без тебя понимаю, что нужно каждый шаг прощупывать. И все же… Мне не дохлого жука в салат подсунули! Меня убить пытались! Этот… кем бы он ни был, похоже, у выродка отраву раздобыл. Спирею изожгли. Меня отравили. А лимнады упоминали о ламии-граяде. Яд и грозы! Совпадение?

— Торопитесь, — отрезал Аспарагус.

— Ты охрану усилил? По Барклей убийца-вырожденка носится, а мы ерундой страдаем!

— Горазды вы возводить напраслины. — Аспарагус отвёл руку от меча. Но чувство, что он вот-вот кого-нибудь разрубит, не улетучилось. — Двукровное отродье ищут, третий день кряду ищут.