Читая Маркса...

VI. Образность речи

Образная речь часто присутствует в «Капитале» и имеет разнообразные формы. Встречаются собственно художественные образы и метафоры. Выделим прежде всего один вопрос, чтобы изъять его из темы этой главы, – о ходячем, установившемся образе. Есть образные обороты речи, всем известные, всюду применяемые, сросшиеся с обыденным словом и употребляемые уже без сознания их образности: «цепь умозаключений», «круг понятий», «умственный кругозор». Эти сросшиеся с привычной речью в любой научной работе образные выражения имеют, конечно, свою познавательную цену, экономят мыслительную энергию. Встречаются они, конечно, и у Маркса: «Цепь, звенья которой состоят из уравнений стоимости…», «капитал поет совсем другую песенку… когда задача состоит в понижении заработной платы», сельскохозяйственный рабочий «всегда стоит одной ногой в болоте пауперизма», «возражения представляют собой холостой выстрел капиталистов», «рыцари кредита», и т.д.[99]

Мы поведем речь не об этих образах, а о других, так сказать, авторского порядка, придуманных самим автором, а не взятых из ходячих словесных выражений. Хотя, повторяем, и эти обычные образы имеют свое значение, облегчают восприятие текста читателем, экономят мыслительную энергию.

Образы авторского порядка в «Капитале», конечно, не самодовлеющи, а отчетливы по своей целеустановке – подчеркнуть классовый характер научного положения, увеличить яркость восприятия, оттенить переход к новой проблеме. Маркс очень заботлив в смысле подбора образов. Целый ряд образов, данных им в «Капитале», вошел в плоть и кровь марксистского мышления, сделался привычным и совершенно необходимым выразительным средством теории. Вспомним, например, знаменитый образ: «Насилие является повивальной бабкой всякого старого общества, когда оно беременно новым»[100], – или выражение, что история экспроприации самостоятельного производителя и превращения его в наемного рабочего «вписана в летописи человечества пламенеющим языком крови и огня»[101]. Вспомним еще знаменитую «Джаггернаутову колесницу капитала», несколько раз возникающую на страницах работ Маркса и с огромной яростью передающую неумолимую безжалостность капитала, высасывающего кровь из рабочего и его детей, обреченность самостоятельного производителя на смерть под колесами этой колесницы, неизбежность капиталистического развития. Тяжелая колесница индийского божества Джаган-Натха – Джаггернаута[102], в дни июльского празднества Ратхаятра выезжала из капища, и десятки фанатиков с женами и детьми бросались под ее тяжелые колеса и погибали, надеясь снискать милость у божества. Этот образ со страниц «Капитала»[103] перешел в десятки статей, монографий, популяризаций. Также широко использован иронический образ «зари капиталистического производства» для эпохи первоначального накопления капитала. Ироничность этого сугубо поэтического и нежного образа «зари», столь усердно воспевавшейся поэтами, ясна из контекста. Напомним его: «Открытие золотых и серебряных приисков в Америке, искоренение, порабощение и погребение заживо туземного населения в рудниках, первые шаги по завоеванию и разграблению Ост-Индии, превращение Африки в заповедное поле охоты на чернокожих – такова была утренняя заря капиталистической эры производства»[104]. Всякий изучавший теорию стоимости, знает, как значителен образ «кристалла», введенный Марксом в первую главу «Капитала», и как помогает он усвоить мысль Маркса о трудовой сущности стоимости: «…вещи представляют собой теперь лишь выражения того, что в их производстве затрачена человеческая рабочая сила, накоплен человеческий труд. Как кристаллы этой общей им всем общественной субстанции, они суть стоимости – товарные стоимости»[105]. И еще: «Денежный кристалл есть необходимый продукт процесса обмена, в котором разнородные продукты труда фактически приравниваются друг к другу и тем самым фактически превращаются в товары». Сродни этому образу выражение «сгусток» труда, так же как и «кристалл», вошедшее в широкий оборот: «Человеческий труд образует стоимость, но сам труд не есть стоимость. Стоимостью он становится в застывшем виде, в овеществленной форме. Для того, чтобы выразить стоимость холста, как сгусток человеческого труда, необходимо выразить ее как особую субстанцию, которая вещественно отлична от холста и в то же время обща ему с другим товаром»[106]. Вошел в оборот также меткий образ, взятый из истории революционного движения, – «капиталист-левеллер»[107], «золото-левеллер», несколько раз встречающийся на страницах «Капитала»: «Подобно тому как в золоте стираются все качественные различия товаров, оно в свою очередь, как радикальный левеллер, стирает всяческие различия»[108], или: «Капитал по своей природе левеллер, т.е. требует как прирожденного права человека – равенства условий эксплуатации труда во всех отраслях производства»[109]. Эти образы откристаллизовали мысль Маркса, облегчили ее усвоение, увеличили ее отчетливость и яркость. В «Капитале» разбросано много образов и поэтических сравнений, достигающих той же цели. «Загадка денежного фетиша есть загадка товарного фетиша вообще, в деньгах она лишь сильнее бросается в глаза, слепит взор своим металлическим блеском»[110]. «Благодаря замещению одного товара другим, к рукам третьего лица прилипает денежный товар. Обращение непрерывно источает из себя денежный пот»[111]. Последний образ особо значителен: он подчеркивает то важное положение, что денежный фетиш произведен, сводим к товарному, что трудовая суть стоимости – основное в денежном обращении; образ денежного пота и подчеркивает эту производность, вторичность. Та же мысль передана еще другим образом – образом гусеницы и куколки: «В первой половине своего обращения товар меняется местом с деньгами. Вместе с тем его потребительная плоть выпадает из сферы обращения и переходит в сферу потребления. Ее место заступает плоть стоимости или денежная куколка»[112]. Этот образ также один из прочных образов «Капитала», он встречается не раз – напомним хотя бы такое место: «Товарное обращение уже с самых первых зачатков своего развития вызывает к жизни необходимость и страстное стремление удерживать у себя продукт первого метаморфоза, превращенную форму товара или его денежную куколку»[113]. Образны выражения «жизнь капитала»[114], «буржуазная кожа» классической политической экономии[115], «чрево рынка»[116], снять жир с супа капиталиста[117]. Маркс прибегает к поясняющему образу в сложнейших теоретических вопросах, например при пояснении меновой стоимости: «Если отвлечься от потребительной стоимости товарных тел, то… продукт труда приобретает совершенно новый вид… Теперь это уже не стол, или дом, или пряжа, или какая-либо другая полезная вещь. Все чувственно воспринимаемые свойства погасли в нем»[118]. Меток образ «рысий глаз капитала» или образная характеристика вульгарных экономистов как Архимедов навыворот. Архимед – тот хоть искал точку опоры для того, чтобы перевернуть мир (все-таки переворот, да еще какой! одним словом – движение), а вульгарные экономисты ищут точки, чтобы остановить мир, – покой, неподвижность, застой. Господа вульгарные экономисты как «архимеды наоборот, воображают, будто в определении рыночных цен труда спросом и предложением нашли точку опоры, – не для того, чтобы перевернуть мир, а для того, чтобы остановить его»[119]. Еще образные сравнения: «Поблекла блестящая страница средневековья – вольные города»[120]. «Мирабо – лев революции»[121]. Ярок и проникнут гневным сарказмом образ рабочего-«машины»:

«Под машинами г-н Поттер разумеет человеческие машины; он уверяет, что не рассматривает их как безусловную собственность хозяина. Мы должны сознаться, что считаем не стоящим труда и даже невозможным содержать человеческие машины в порядке, т.е. запирать их и смазывать, пока не появится в них надобность. Человеческие машины имеют свойства ржаветь от бездействия, сколько бы их не смазывали и не чистили. К тому же человеческие машины, как мы уже видели, способны самопроизвольно разводить пары и неистовствовать на улицах наших больших городов»[122].

Рассмотренная группа образов у Маркса преследует главную цель – яркость, ясность восприятия, бóльшую понятность текста, более легкую запечатляемость. Но есть еще одна группа, преследующая дополнительно к этой основной еще одну чрезвычайно тонкую художественную цель. Это группа образов, самой своей художественной структурой смеющаяся над филистером-буржуа и его «домашними врачами» – буржуазными экономистами, – группа, имеющая острую классовую направленность. Из бытовых атрибутов типичного плоского и самовлюбленного буржуа, уверенного в «естественности», «незыблемости» и «исконности» капиталистических законов, Маркс выбирает самые характерно уродливые и смешные черты и иронически группирует их, рисуя портрет самодовольного буржуа или его приспешника – вульгарного экономиста. Полезно вспомнить сейчас данную Марксом характеристику вульгарной политической экономии, которая «толчется лишь в области внешних, кажущихся зависимостей, все снова и снова пережевывает материал, давно уже разработанный научной политической экономией, с целью дать приемлемое для буржуазии толкование, так сказать, наиболее грубых явлений экономической жизни и приспособить их к домашнему обиходу буржуа.

В остальном она ограничивается тем, что педантски систематизирует затасканные и самодовольные представления буржуазных деятелей производства о их собственном мире как лучшем из миров и объявляет эти представления вечными истинами»[123].

Особой областью иронизирования Маркса над буржуа-филистером является область товарно-фетишистских его представлений и убежденности его в некоей мистичности товарных отношений. «Определенное общественное отношение самих людей… принимает в их глазах фантастическую форму отношения между вещами. Чтобы найти аналогию этому, нам пришлось бы забраться в туманные области религиозного мира. Здесь продукты человеческого мозга представляются самостоятельными существами, одаренными собственной жизнью, стоящими в определенных отношениях с людьми и друг с другом. То же самое происходит в мире товаров с продуктами человеческих рук. Это я называю фетишизмом, который присущ продуктам труда, коль скоро они производятся как товары, и который, следовательно, неотделим от товарного производства»[124].

И действительно, в целом ряде образов Маркс, насмехаясь над буржуазным филистером, дает сравнения, рисующие товары «самостоятельными существами», одаренными «собственной жизнью», причем соответствующий образ поставлен в такой контекст, что как раз разоблачает мистику товарного фетишизма, срывает с нее таинственный покров.

«Товары являются на свет в форме потребительных стоимостей…»[125]. «Товары вступают в процесс обмена непозолоченными, неподсахаренными, в чем мать родила»[126]. Товары имеет «душу»: «Послушаем теперь, как душа товара вещает устами экономиста: „Стоимость… есть свойство вещей, богатство… есть свойство человека…“»[127]. Товар наделяется не только «душой», но и правами гражданства. Вот перед нами сверток холста. «Как товар, он гражданин этого мира»[128]. «Чистейшая „мистика“, полная „таинственности“ стоимость „породила“ прибавочную стоимость – стоимость приносит живых детенышей или, по крайней мере, кладет золотые яйца»[129].