Корабли летят домой

***

Белёсое небо, сеется мелкий-премелкий дождик, и на углу, где продаются последние в этом году арбузы, мокнет пришвартованный к чугунному фонарю клипер-почтовик. Скучно и серо. Я даже не оборачиваюсь на корабль, хотя он великолепен. Мне надо бежать, пока не закрылся табачный ларёк возле остановки "Олеш-экспресс". Оленьи рога на рекламном нарисованном автобусе никому не интересны и не смешны. Раньше, когда трасса "Экспресса" только-только появилась, когда первый автобус с оленем на потёртом боку проехал через город – тогда да, было любопытно. Теперь на "Олешек" никто и не смотрит. Проехал себе мимо, и ладно.

Другое дело корабли. Сейчас осень, парусники возвращаются домой. Скоро пройти будет невозможно, не наткнувшись то на барк, то на бригантину – старые, усталые суда, которым пора проспать всю зиму. Капитаны тоже вернутся, кроме дежурных по району. Привяжут свои парусники кто к крыше, кто к фонарю – пусть висят до весны! Покрытые снегом, льдом, птичьим помётом, их будут принимать за простые сугробы или тяжелые, непроницаемые облака... это те, кто видит.

А кто не видит – тому и вовсе безразлично. Невидящий даже может пройти через корабль небохода насквозь.

Я бегу за папиросами и газетой для отца, он вот-вот вернётся, и боюсь опоздать к тому моменту, когда его "Орлина" подойдёт вплотную к старинной каланче за нашим домом. Мне нравится смотреть из окна или с крыши, как опускается тяжелый якорь, падает на площадку каланчи, выбивает кирпичную крошку. И вот через борт по узкой лесенке сбегает отец… Так что скорее к ларьку и обратно! Сегодня, сейчас, вот-вот, с минуты на минуту, и мы с мамой и Иркой увидим папу.

Он ведь прислал письмо с первым осенним ветром. В письме были только дата и якорь вместо подписи.

Ноги сами несут меня от киоска назад к дому. Газета пахнет хорошими новостями и свежей краской, от упаковок с папиросами тянет родным, давно не слыханным запахом грубого табака. Ветер крепчает, хлопают где-то занавески незакрытого окна, влажно хлюпает под ногами. Город любит, когда небоходы возвращаются. Уж он-то всегда видит, знает все корабли до единого, до самой утлой лодочки, с покрытым ракушками днищем с той поры, когда море толкало берег в теплый толстый бок. И морем до сих пор пахнет на наших улицах, хотя давным-давно нет его здесь, давно, очень давно. Так давно, что никто не помнил, как сытые, страшные твари доисторического времени лениво подплывали к самому порту, заглядывая городу в окна. Об этом мой прапрадед рассказывал моему прадеду, а тот деду… но сами они не видели тех тварей никогда.

И только улицы пахнут морским ветром – по сей день. И корабли… море ушло, а корабли остались. Не гниют, не меняются и не рассекают волн. Парят в небе, видимые далеко не каждому.

Только тем, чьи предки всегда жили тут, только небоходам и их родным.

А остальные пусть ездят на скучных автобусах. Будь на них хоть десяток оленей нарисован – всё равно это только машины, у которых нет парусов и руля, которые не знают настоящей свободы, которые не обладают душой и магией ветра.

Нет, я не хочу всю жизнь ездить на автобусе по одному и тому же городу. Я хочу быть капитаном. Зов настигнет меня посередине обеда. Мама вздрогнет, когда я положу ложку на стол и, дожевывая хлеб на ходу, надену старую шляпу и штормовку. У меня будет красивая жена, почти такая же красивая, как мама. Я поцелую её. Обниму мать. И выйду на балкон, а там – там ожидает меня парусник, тёплое дерево, отполированный множеством рук штурвал. И мы с ним полетим над разморенным жарой городом навстречу опасностям, штормам, катастрофам. Мама будет беспокоиться, а жена даже всплакнёт, и, чувствуя беду, они встанут бок о бок на том самом балконе, глядя в вечереющее небо… Меня ранит страшный одноногий пират, и уцелевший в драке боцман подберёт моё тело у самой кромки воды. Горестно закричат над головами чайки. Команда снимет шляпы, прощаясь со мной, а паруса на моем корабле почернеют от тоски… Но я не умру! Я пошевелюсь, превозмогая боль, и вытащу из-за пояса пистолет, чтобы выстрелить в злодея, притаившегося за пальмой. В жутких предсмертных корчах он упадёт на белый песок, пятная его кровью… А потом я подмигну боцману: дескать, что, старик, испугался? И мы вернемся домой. То есть я вернусь; команда всегда остаётся на борту. Она, как и корабль, вечна. Мне по наследству достанется какой-нибудь из парусников моей семьи – только я не знаю, чей: дедов по материнской линии… или, может быть, отцовский? Хотя нет, отец ведь ещё долго, долго будет вылетать на Зов…

С такими мыслями дорога до дома кажется совсем скучной и обыденной. Даже запах разбившихся арбузов, которые упали с прилавка, даже пробивший вату туч солнечный лучик не казались мне чем-то необычным.

Я спешил домой.

И оказывается, зря спешил: каланча угрюмо смотрела в небо, пустая и одинокая. "Орлины" над нею не было.