Золото

11

На Незаметном давно ждали прибытия транспорта. Наконец, однажды вечером на спуске в знаменитый ключ показались головные сани. Вечерело. Радиосопка, порозовевшая в последних лучах тусклого январского солнца, сливалась вершиной с мглистым небом. Исхудалый Самоха с обвисшим горбом, завидя подъем с ключа на берег, подал жалобный вопль, но возчик-вожатый с остервенением дернул за обледенелую веревку, продетую ему в ноздри, и не дал повторить призыв к остановке. Великан, напрягая последние силы, не оглядываясь, вытащил свой воз с флагом в передке на бугор. Шумная лавина вторглась в поселок.

Транспорт встретили алданзолотовские служащие. Он разделился на части и, разорванный, слился в наступившей ночи с темными бараками, землянками, зимовьями и грязным, истоптанным снегом. Толпы любопытных расхаживали по улице и обсуждали новость. По ухабам, мелькая на гребнях, как по волнам, носились резвые лошади, развозя начальство, мчались олени, унося на тонких невидимых в темноте постромках нарты с возбужденными орочонами. Таежный центр волновался. В стеклянных окошках казенных бараков, в холщовых окошечках старательских, через полости палаток и в ледяные дыры землянок до полуночи лились струи света. Толковали о машинах, продовольствии, фураже, железе, инструментах, и общее чувство сливалось в одно: Алдан живет, растет. В морозном воздухе слышался скрип снега под копытами многочисленных коней, ночующих в поселке, ржание, говор, хлопанье дверей и песни возчиков, успевших напиться после двухмесячного воздержания.

Было уже довольно поздно, когда кончилось наскоро созванное совещание в главном управлении. Передача и приемка грузов, прибывших с транспортом, требовали большого внимания. Сложные задачи — выбор юридических лиц от обеих сторон, взаимоотношения официальных лиц со смешанной комиссией от организаций — были согласованы не без споров, не без трений. Наконец, все поднялись, с шумом отодвигая стулья и табуреты. Заведующий административно-хозяйственным отделом взял было под руку Мигалова, чтобы направить в комнату для приезжих, но Шепетов разделил их и кивнул головой: «Пошли, пошли». Он давлю поглядывал на беспокойные движения Мигалова и его усталое лицо.

Приятно охватил морозный воздух на крыльце. Над дверями управления горели два фонаря, освещая истоптанный снег, клочья сена и конский навоз. Из темноты за светлым полукругом выскочил заиндевелый конек, впряженный в кошеву.

— Кончилось? — спросил кучер.

— Ты кого везешь? — в свою очередь спросил Шепетов.

— Секретаря.

— Ну вот и хорошо.

Через несколько минут они были на квартире. Шепетов помог Мигалову раздеться, осторожно стягивая рукав с больной руки. Повесил полушубок на гвоздь и вышел попросить домашнюю работницу приготовить ужин и чай. Мигалов, оставшись один, огляделся в комнате. Она была действительно теплая и уютная. На столе — чистая скатерть, на двух койках — синие одинаковые шерстяные одеяла аккуратно расстелены и подвернуты, чтобы выглядывала кайма пододеяльника, подушки вспухлены и положены углом. У стола и у коек лежали коврики из шкурок. В углу виднелся из-за щитка койки веник с рукояткой, обвязанной чистой бумагой.

«Сам, разбойник, наводит чистоту и порядок», — подумал он, вспоминая бодайбинскую квартиру Шепетова, такую же аккуратную и чистую. И вдруг внимательно пригляделся к листку бумаги, приколотому кнопкой на стене. Он уже видел этот трогательный листок в бодайбинской квартире и точно так же на стене над койкой. Листок пожелтел, но детские каракули остались неизменными: «Дорогому папе от сына Владимира Шепетова подарок». И рисунок парохода тот же. Широченная труба, из трубы валит дым, похожий на жесткие иглы дикобраза…

«Что у него с семьей?» — Мигалов вдруг резко отвернулся от стены и сделал вид, что стоял у стола. — Шепетов внес на тарелке мясо и картофель.

— Чай будет немного погодя.

Мигалов прошелся по комнате и невольно скосил глаза на листок с детским рисунком.

— Послушай, ты мне не рассказал: был ты дома в Ростове в прошлом году или нет?

— А с какой стороны тебя это вдруг заинтересовало, скажи сначала?

— Да так просто… — Мигалову стало неловко.

— Ну, знаешь, раз начал — договаривай. Я понимаю, что именно тебя интересует. Я тебе так отвечу. Я не спрашиваю — жалко тебе отрезанных пальцев или не жалко. Надо было — отрезал. Ведь если бы не отрезал, антонов огонь мог начаться. Ну и все. Остальное неинтересно.

Некоторая неловкость, возникшая благодаря неосторожному вопросу, скоро исчезла. Они делились воспоминаниями о Бодайбо, перескакивали из витимской тайги в алданскую, спешили спросить о том и другом, вдруг вспомнившемся товарище, и так незаметно закончили ужин и чай. Убрав со стола, Шепетов приготовил постель и уложил Мигалова. Прикрутил фитиль в лампе и улегся сам. Некоторое время в комнате было тихо, казалось, оба заснули, но не прошло и десяти минут, как Шепетов не выдержал и, осторожно повернувшись к стене, чиркнул спичкой и закурил. Сейчас же раздался голос Мигалова:

— Ну, дай и мне папиросу, раз ты не спишь.

— Ты тоже, значит, не спишь. Почему? Рука не дает?

— Нет, рука ничего, терпимо вполне. Не спится.

— А ты все-таки спал бы. Я делаю так: считаю в уме до пяти, потом сначала с единицы опять до пяти и скоро засыпаю. Мысли все исчезают потому, что приходится следить за счетом.

— А сейчас почему не применил своего способа?

— Не действует, черт его возьми, — рассмеялся Шепетов, сел на койке, поджал ноги и прикрыл колени одеялом. — Ты мне вот что скажи: скоро можно наладить выпуск газеты?

И они заговорили снова, опять так же отрывочно: о типографии, о необходимых мерах для поднятия работы в союзе, о поселковом совете, о нацменьшинствах. Мигалову было интересно все, как человеку, явившемуся в новую обстановку. Шепетова интересовали взгляды Мигалова на многие затронутые темы, взгляды свежего человека.

— Скажи, как с программой у Алданзолото?

— Не зря спросил. Что же, программа выполняется, — улыбнулся Шепетов и оживился еще больше. — Но весь вопрос — как? Случайно выполняется. Пришли старатели в достаточном количестве — хорошо, а не пришли бы — плохо. Или ушли бы на какую-нибудь новую Терканду. Одним словом, программа не стоит твердо на ногах, покачивается все время. Я уже понемножку вникаю в эти дела. Надо, по-моему, прекратить самотек старателей на Алдан. С разбором надо пускать. Горняк, из Бодайбо? — проходи, милости просим. Старатель, с Амура? — пожалуйста. Кузнец, слесарь, плотник, столяр, маляр, портной, даже парикмахер, — проходи, пожалуйста, нужен. А кто лезет просто так, за золотом, — поворачивай назад оглобли. И твердая вербовочная практика должна тут, конечно, стать на помощь. Определенная, точная организация кадров в зависимости от обстоятельств. И тогда, голубчики, будьте любезны увеличить вашу программу разика в полтора. А то у них все хорошо. Даже премии получают за перевыполнение. Здесь легко их получить, но так же легко получить и по шапке. Случайность. Стихия. Самотек!

— А что за история случилась на Белоснежном ключе?

— Неужели известно в крае?

— Да нет. Я слышал в дороге от старателей. А потом произошла непредвиденная встреча с самим смотрителем Пласкеевым. Третьего дня.

— А ну, давай, рассказывай. Ты ведь работал с ним на бодайбинских, кажется.

Мигалов кивнул головой. Оба опять закурили.

— Мы на перевал через сопку поднимаемся, а с перевала кто-то спускается. Свернули с дороги в снег, по хомут лошади, и стоят. Знаешь ведь, каково встретиться с обозом. Если бы в оба конца на север и на юг шли обозы — были бы настоящие драки: кому свертывать, неизвестно. Да и так, впрочем, дерутся, бывает. Я на передней ехал. Поравнялся. Гляжу — знакомый человек, а по бокам — военные. По его физиономии сразу догадался, в чем дело. Представляешь, сидит прямо, по-смотрительски; как будто не узнал. Я слез. Близко не подпускают. Хотелось поближе посмотреть на него, — я ведь его хорошо знаю, — что-нибудь изменилось в его физиономии или такая же осталась, какая была, — поджатая, сухая, запертая на внутренний замок? Хотя по физиономии, по глазам видно, что остался таким же. Я спрашиваю: «Федор Иванович, неужели не узнаете меня?» Он, знаешь, что сказал? Точно помню, даже не переставлю слова. «Мы с тобой, Мигалов, наверное, если сто лет проживем, друг друга узнаем». Я говорю: «Почему же?» «Потому, что останемся такими же». «Постареем, говорю, поседеем», «А не изменимся», — изволил сказать он и отвернулся. Надоело ему разговаривать со мной по-пустому. Деловой человек, служака. Должен тебе сказать — твердый тип. Настоящий стопроцентный вредитель. Ехал я потом и думал: что ему нужно, чего он добивается, на кой черт ему нужны прежние владельцы или концессионеры? А вот поди ты, тверд на своем, убежден в чем-то. Какие воспитывались надежные кадры… Оглянулся, все стоят сани черной точечкой в снегу, а наш транспорт идет мимо, и нет ему конца. Ну, хоть такая встреча убедила бы его. Черта с два! Сидит прямо, поджал губы, нащетинился, как волк.

Шепетов молчал долго. Наконец, задумчиво сказал:

— Да. Именно нащетинился. Ну, спать. Я не разговариваю больше. Имей в виду — тебе надо отдохнуть. Я-то дома сидел.

И хотя решительно повернулся к стене, все же оба долго не могли уснуть. То Мигалов возился, то сам не мог удержаться, чтобы не закурить, потихоньку чиркнув спичкой по коробке.