Гордость Карфагена

— Этого парня зовут Калиф, — сказал мавр. — Он сильный человек. Все будет сделано быстро и мастерски. Два-три удара, больше не потребуется. Он специально наточил клинок...

Магон покачал головой и прошептал, не открывая глаз: — Не делай этого.

— Другого выхода нет.

— Я сказал, не делай этого.

— Мы пережмем артерию, чтобы остановить кровотечение. Рана убивает тебя. Нижняя часть ноги уже мертва. Ты должен жить. Пойми, Магон. Твоя рана гниет. Она съедает тебя заживо. Дай нам выполнить то, что нужно. Я не могу привезти в Карфаген твой труп, не сделав ничего для твоего спасения.

— Нет, уходи. Ты должен подчиниться приказу...

Магон не стал заканчивать фразу. Усилия истощили его.

— А солнце было черным, — прошептал генерал.

Он понимал, что его слова звучали странно. Но ему хотелось объяснить свои чувства, пока это было возможно.

— Никто и не спорит, —деликатно ответил Джадир. —Я не смотрел на солнце, но на свете всякое бывает.

— Как глаз зверя перед убийством, — добавил Магон.

После этого он почувствовал какую-то завершенность. Мир тихо шипел вокруг него, и боль теряла свое значение. Магон решил немного поспать. Он слышал, как Джадир говорил с другими людьми. Кто-то сказал, что им нужно выполнить желание генерала. Другие голоса настаивали на том, что ампутация ноги могла спасти жизнь командира. Магон не участвовал в споре. Какое-то время он пытался следить за разговором, но его ум дрейфовал, не задерживаясь долго на чем-то одном. Он вспомнил старика, который подметал ступени, ведущие в зал карфагенского совета. Наверное, этот человек уже умер. Несмотря на частые встречи, Магон за всю жизнь не сказал ему и пары слов. Хотя в юности он иногда бросал ему монеты из сострадания и слушал, как старик бубнит беззубым ртом сердечные благодарности. Почему он думал о человеке, которого почти не знал? Почему не вспоминал о Ганнибале, о Гасдрубале и Ганноне, о сестрах и матери? Он не помнил слов, которые говорил ему старик. Возможно, этот человек был ветераном прежних войн. Возможно, в его фразах была та мудрость, которая могла бы успокоить сейчас Магона. Но он забыл его слова.

Затем ему вспомнились кольца римских горожан, которые он привез в Карфаген после победы при Каннах. Как звонко они рассыпались по полу в зале совета. Возможно, старый ветеран присутствовал при этом событии. В тот момент Магон был ослеплен своей гордостью — своим участием в величайшей резне всех времен. Он вспомнил, как ухмылялся, глядя на кольца, катившиеся по каменным плитам. Теперь он сожалел о том веселье. Какое глупое самодовольство. Сейчас, оценивая все поступки, совершенные в жизни, Магон хотел бы убрать ту идиотскую ухмылку.

Внезапно он услышал голос Джадира.

— Он отъехал. Давайте сделаем это.

Мир вокруг пришел в движение. Он почувствовал на своем теле несколько пар рук, которые перемещали его то так, то эдак. Несмотря на закрытые веки, Магон знал, что Калиф уже поднял меч. Это сильно опечалило его. Ему не хотелось лишаться ноги. Когда клинок опустился в первый раз, Магону показалось, что его ударили дубиной. Почему лезвие было таким тупым? Второй удар ничем не отличался от первого. И третий, и четвертый. Мавры ничего не смыслят в ампутации, подумал он. И все это было бесполезно. Как бы ни старались его помощники, он видел, как смерть подходила к нему все ближе и ближе.