Таинственная невеста

Татьяна машинально протянула было руку к листку, но, услышав, что в нем, тотчас отдернула, как ожегшись. Покачала головой.

— Не уверена, хочу ли. Простите мое малодушие, господин Мурин.

— А я прочту. — Аркадий Борисович выхватил из руки Мурина листок и тут же опустил в карман. — Потом.

Татьяна молчала, уставившись в пол, кусала губы. Аркадий глядел куда-то поверх ее головы — будто то, что он рассматривал, находилось в нескольких верстах от Энска. И тоже молчал. Оба давали Мурину понять, что он тут лишний.

Он поклонился обоим.

— Я желал бы, если позволите, выразить соболезнования Елене Карловне.

Аркадий сухо отрезал:

— Ха-ха. Удачи.

Татьяна одернула его взглядом. И оборотилась к Мурину:

— Очень сердечно с вашей стороны, но, боюсь, невозможно.

Мурину не понравился такой поворот:

— Полагаю, Елена Карловна сама в состоянии решить, что она считает для себя возможным.

— Она так и поступила. Заперлась у себя и никого не желает видеть, — ответила Татьяна. — Учитывая известие, это более чем понятно.

— Пойду сниму эти доспехи, пока не сварился. — Аркадий раздраженно тряхнул отворотами шубы. — Прошу меня извинить. Спасибо, что принесли письмо, господин Мурин. Я прочту и верну его вашей тетушке. Кланяйтесь ей от меня.

«Она мне не тетушка», — хотел сказать Мурин. Но Аркадий стремительно вышел.

— Непременно, — только и успел Мурин бросить вслед.

Татьяна опять уставилась в пол покрасневшими глазами. Есть женщины, которым грусть и траур к лицу. Татьяна не была из их числа. Вид у нее был премизерабельный. Пальцы, как слепые, собирали складками и распускали подол черного платья. Собирали и распускали. Собирали и распускали. Натянули ткань, замерли. Взгляд Татьяны был по-прежнему устремлен вниз, но собрался в фокус. Мурин посмотрел туда, на что уставилась она. На подоле была штопка.

Татьяна вдруг заговорила, через силу:

— Когда матушка скончалась, мне понадобилось траурное платье. А во всем Энске черной материи не сыскать. Лавки многие были еще закрыты после… тех событий.

Голос ее был глух:

— Тогда мы с дворовыми девушками стали смотреть в матушкиных сундуках. Не найдется ли там чего-нибудь, чтобы можно было для меня перешить и приспособить. И нашли вот это. Много лет назад маменька его носила по папеньке. Да тоже из какого-то старья перешила. Может, бабушкино еще. Она была очень хозяйственна и зря ничего не выбрасывала. Даже такое ветхое…

Татьяна покачала головой, рассматривая подол, растянутый между ее рук:

— Штопку матушка положила собственной рукой. Как будто знала, что еще пригодится.

И вдруг упала в него лицом, зарыдала, громко и некрасиво, не как барыня, а по-бабьи:

— О, мамочка… — всхлипывала она, — о, мы несчастные…

Мурин растерялся. Своего товарища он мог бы хлопнуть по плечу: ну-ну, развел болото, соберись! Будь мужчиной.

А что сказать даме?

Мурин не знал, куда деваться. Поклонился. Поднял руку, опустил, открыл рот, закрыл. Тихо вышел.

В передней к его услугам вынырнул Осип. Глаза старого лакея были красны, изо рта попахивало беленькой: приложился, видать, для утешения, и кто бы его осудил!

— А что Елена Карловна? — строго осведомился Мурин. — И на сей раз без фронды, любезный. Мне нужны точные сведения.

Спохватился, что слово «фронда» лакей не понял, исправился: показал кулак. Лакей вытянулся во фрунт:

— К себе поднялась. Велела не беспокоить.

— Сама тебе велела?

— Так точно, ва-блародь. Кушать и пить не желает.

— Ладно.

Мурин вышел на крыльцо. И зажмурился, приставил ладонь козырьком ко лбу. Солнце наяривало. С карниза капало. От крыльца до ворот дорожка почернела, по ней струилась вода. Воспитанница покойной старухи Поленька, обвязанная толстой шалью крест-накрест, наклоняясь к самым корням и переступая ногами в галошах, щелкала большими садовыми ножницами. Ветки так и сыпались позади нее. Заметив Мурина, она выпрямилась. Лицо ее раскраснелось. Она убрала со лба прядь.

— Вот, расчищаю садик, — пояснила вялым голосом, бесцветным, как она сама. — Скоро весна. Время цвести.

«Да только не для всех оно придет», — вдруг подумал он. В том, как ветки сыпались из-под ее ножниц и оставались лежать на снегу, было что-то до того печальное, что Мурин не выдержал, наклонился и подобрал одну. Она была мокрая и холодная.

В палисаднике у дома еще лежал твердый снег. В тени было зябко.

Холод этот пробирал Мурина до нутра.

— Тошно, — вдруг призналась Поленька. — А работа отвлекает.

Он посмотрел на нее, она тотчас отвернулась.

Мурин понял, что она не привыкла говорить о себе, своих чувствах. В этом доме никого они не интересовали. А поговорить Поленьке хотелось, чувства теснились в ней. Ему стало жаль бедную сироту.

— Вас тревожит ваша будущность, сударыня? Теперь, после кончины вашей покровительницы.

Поленька ответила с легким удивлением:

— Отчего мне тревожиться?

— Вы одна, без родни. Без человека, который о вас пекся.

— Ирина Дмитриевна и после кончины не оставила меня своей заботой. Она отписала мне по завещанию сто рублей.

— Как великодушно с ее стороны. Сто рублей — это недурное приданое.

«…Для мещаночки».

— Что вы, сударь. Я их в дело пущу.

— В дело?

— Я ведь в пансионе училась. Ирина Дмитриевна забрала меня оттуда к себе после кончины моих папеньки и маменьки.

«А, так она грамотная», — понял свою ошибку Мурин.

— Какое ж дело вы задумали, сударыня?

— Сперва уроки буду давать. Подкоплю. Потом сама пансион открою.

— Я желаю вам всяческой удачи! — искренне был рад Мурин.

Она присела, намочив край платья:

— Благодарю, сударь.

— Когда ж вы думаете уехать отсюда?

— Почему вам интересно?

— Я хотел бы попросить вас об одной любезности.

— Меня? Почему меня?

— Вы кажетесь мне подходящей для этого особой.

Поленька подняла на него удивленный взор. Похоже, ее впервые кто-то счел «подходящей».

— Не могли бы вы до вашего отъезда присмотреть за Еленой Карловной?

На сей раз лицо Поленьки осталось невозмутимым.

— Моя просьба не показалась вам неожиданной, — осторожно заметил Мурин.

Поленька стала собирать срезанные ветки. Набрала охапку. Осведомилась:

— Вы в Энск женихаться приехали?

Брови у Мурина подскочили:

— Я?! Н-нет.

— Зря. Сейчас после войны богатых невест много, — спокойно заметила она. И пошла с охапкой прочь. Поднялась по ступенькам. Стукнула дверь.

Мурин покраснел до корней волос. Жар закипел в подмышках и даже под коленями. Еще минута, и Мурин мог бы растопить собой землю — и сквозь нее провалиться. Жаль, что такого не произошло. Ему было ужасно стыдно. Он попросил Поленьку присмотреть за Еленой Карловной, сам в точности не зная, чего именно опасается. А Поленька подумала… она подумала… «Боже мой, она подумала, что я не мешкая запустил когти в новоиспеченную богатую вдовушку! Какой стыд!» Только одна мысль была еще хуже. Завтра об этом начнет чесать языками весь Энск.

Он сердито хлестнул себя по ноге веткой, хотел отшвырнуть, но — покосился на окна дома, «что я, на сцене, что ли?» — сунул за пазуху и потопал прочь.

Стыд жег его, гнал вперед. Мурин представлял, как будут склонять его в Энске все, все, все, и скривился от отвращения. «Боже, стыд-то какой!» Будут обсуждать его и Елену Карловну в виде будущих супругов. Обмусоливать, обсасывать, обгладывать. «О, кошмар!» Его — и Елену!! Карловну!!.. От одной мысли, что их поставят вместе, Мурина трясло негодование.

«Я и она! Она — и я?! Quelle absurdité, c’est ridicule, impossible!!»

Ее манеры. Ее тон. Да она… На ней туалет даже и с Кузнецкого Моста сидит, как, извините, на корове седло. Разве не очевидно, что она и я — не пара?! Она же…»

Он вдруг остановился на полном скаку. Выпучил глаза. Липовая аллея, церковь, галки на крестах, голубое небо, прохожие — всего этого он будто не видел и не слышал.

А слышал — звенящий голосок госпожи Коловратовой, урожденной графини Сиверской: «Я понимаю, что такое элегантный туалет».

А видел перед собой — лицо Аркадия Борисовича на фоне дивного, подмерзшего пейзажа. «Мой брат и эта особа — не пара. Вот что он сказал. А я в ответ его поддел. Мол, все всегда так говорят». Дама пик и дама треф, картинка та же, масть — разная, — карты госпожи Макаровой. И снова голос Аркадия: «Ваша тетушка…» «Она мне не тетушка. Но — весь Энск так уже считает».

Вспышка понимания осветила все детали, до того казавшиеся ему случайными, собрала их воедино.

— Я дурак, — молвил Мурин потрясенно.

Развернулся и припустил во всю прыть, не замечая удивленных, встревоженных или иронических взглядов, которыми энские обыватели провожали офицера, который бежал, прихрамывая. «Назад! Обратно! Пока не поздно!!!»

Мурин надеялся, что еще не поздно.

В дом Юхновых он ворвался, точно… «Точно за ним гнался черт», — как уже через минуту взахлеб рассказывал старый лакей Осип всем, кто пожелал слушать, а это была полная кухня дворовых людей, включая прачку, у которой мыльная вода капала с рук.

Татьяна Борисовна вышла к Мурину в гостиную почти сразу. На щеке ее был виден след от подушки. Глаза все еще были розоватыми. В них — удивление:

— Господин Мурин… — Она вспомнила о вежливости, поспешно сделала книксен. — Вот так так… Сегодня вы что-то без устали дарите нас счастьем видеть вас…

Мурин все еще задыхался после быстрого бега:

— Татьяна… Борисовна… Пожалуйста, присядьте, — начал он. — Сейчас… я расскажу вам одну историю.