Скандинав

* * *

Утро выдалось тяжелым. Я с трудом продираю глаза из-за того, что начал замерзать. Температура спала, мне стало чуточку лучше — рана, как на собаке, снова начала затягиваться.

За ночь костер выгорел и теперь практически не отдаёт тепла, хотя славянам все же кое-как удалось соорудить из выгоревших угольков подобие печки. От угольков идёт жар и прямо туда положили горшочки с провиантом, чтобы как следует разогреть. Сказать, что мне хочется есть, значит ничего не сказать. Пожалуй, именно голод таки заставляет меня окончательно проснуться и подняться, оторваться от своего псевдо-матраса из сложенной на голой земле травы, теряя последние кусочки тепла в это холодное утро. Вижу, что подо мной остается красное пятно — рана видать кровила, вся повязка влажная. Снимаю, делаю по новой — отрываю второй рукав у рубахи.

С завистью кошусь на горшочки с провиантом, содержанием которых предстояло отзавтракать славянам. Мне тоже следует подумать чем набить желудок на первое время. Голод не тетка и очень скоро можно получить голодный обморок. Да и рана заживает хуже, когда в организме нет на то энергии.

Отхожу в рощу, чтобы справить нужду, поеживаясь от холодного ветра. Во рту как будто кошки нагадили, в глазах песок. Тут не умыться, ни почистить зубы, да тут даже жопу вытереть нечем, извиняюсь за подробности. Тот еще трип. К моему счастью температура медленно и уверенно подымается, все ярче и теплее светит солнце. По пути обнаруживаю несколько букашек, сидящих в земле и на траве, которых после некоторых раздумий, съедаю. Во рту появляется горечь, а жуки, захрустев на зубах, брызгают слизью, превратившись в массу наподобие желе. Впрочем, жить захочешь — не то потянешь в рот. Жить же я очень хочу, поэтому жую старательно, стараясь насытиться тем малым, что у есть. Мерзость еще та и не наешься толком, но на ютубе я видел, что в условиях выживания помогает. Сил съеденные насекомые действительно придают, но живот все еще пуст, хотя что-то там внутри «заработало», издавая характерные звуки.

Я еще некоторое время ищу жучков, нахожу, съедаю, а потом, видя, что славяне собираются продолжать путь, возвращаюсь к потухшему костру.

— Выпей, — передо мной возникает беременная женщина.

Правда женщиной ее можно назвать с большой натяжкой. Правильнее сказать девчонка, малолетка лет этак пятнадцати от роду, не больше. Свободная рубаха прячет ее округлившийся живот — девчонка на последних месяцах беременности. Она смотрит мне прямо в глаза своими голубыми как небо глазами и искренне улыбается. Ее каштановые волосы, спадающие на плечи перепачканы в грязи и засалены, ровно как выпачкано в саже ее лицо…

— Выпей, — повторяет она.

В руках девчонка держит небольшой глиняный горшочек, от которого идёт пар и приятный запах сваренного зерна. Судя по всему самая обыкновенная каша, сваренная на воде. Никакого тебе молока, но за эту кашу я отдам миллион долларов, будь у меня таковой. Живот снова крутит, язык прилипает к небу, как-то особо не помогли сожранные жучки. Эти ощущения только усиливаются при виде горшочка с горячей кашей. Однако, забирать кашу у беременной девчонки — преступление. После некоторой паузы все же отказываюсь — не сволочь же какая. Нет, чужого мне не надо, как не хочется. Да и слово дал, что не буду в пути никого объедать, сам как-нибудь выкарабкаюсь. Вон жучков, паучков, таракашек слопаю.

— Спасибо, но я не могу этого взять, — заверяю.

— Выпей, я свое уже съела и не голодна, поэтому делюсь с тобой, — она буквально вручает мне горшок и, не дожидаясь ответ уходит, да так быстро, будто боясь услышать новый отказ.

Остаюсь стоять с горшком в руках. Девку не останавливаю. Горшок приятно греет ладони, ломая волю, все равно, что спичку — с той же легкостью. Еще с секунду колеблюсь, а потом приговариваю кашу, больше смахивающую на похлебку несколькими внушительными глотками, запрокинув горшок над головой. Я даже не понял толком из какого зерна сварена каша, да и признаться честно не различил ее вкус. Тепло незамедлительно растекается по телу, сразу отпускает, появляются новые силы. Ловлю на себе взгляд Мирослава, но мужичок ничего не говорит, только пялится. В отличие от Борислава он относился ко мне куда более лояльно и возможно именно он подослал свою женушку с горшком каши, видя, что никак иначе мне не сдюжить. Так или не так, за это ручаться не могу, но все же признательно киваю, по-другому отблагодарить торговца не могу. Мирослав улыбается в ответ — мол, будет тебе, сочтемся.

Все готово к дороге, поэтому славяне медленно выдвигаются. Впереди бабы и детвора, по скорости хода которых регулируют шествие. Замыкают братья Мирослав и Борислав. Я на этот раз не отдаляюсь от основной группы, иду на незначительном удалении от братьев, всего в нескольких десятках метров. Борислав бурчит что-то типа «нечего ему здесь делать», но скорее беззлобно, мешать никому я не мешаю. Всяко лишняя пара рук лучше на случай возможных неприятностей.

Некоторое время идём молча, полностью сосредоточившись на дороге. Но потом солнечные лучи прогревают землю. Оживляется детвора, на ходу пытающаяся играть в салочки. О чем-то начинают болтать женушки, да и Мирослав с Бориславом нет-нет, а перекидываются фразами. Решаю, что сейчас самое время задать вопрос, который давно вертится у меня в голове.

— Как близко до Новгорода? — спрашиваю у Мирослава.

Переход только начался, а ноги уже болят так, что не в пизду, не в Красную Армию. Ну не приучен я к таким вот путешествиям по дикой природе. Мирослав бросает едва различимое «подходим». Сам ускоряет шаг, отрываясь, показывая, что разговаривать не хочет.

Провожаю его взглядом — ответ содержательный, хорошо, что на хер не посла. Но то, что со мной никто не хочет особо говорить, это я понял сразу. Хотя вполне возможно, что Мирослав сам не знает ответа на заданный вопрос.

Славяне плетутся, передвигаясь как клячи, через траву, которая в этих местах растёт все гуще, да и сама земля куда более влажная, наверняка не так давно прошел ливень. Все это осложняет движение, замедляет группу и делает без того тяжелый переход еще более утомительным. Замечаю и другое — если вчера мы шли будто бы по спуску, да незначительному, но все же спуску, то сегодня все изменилось. Приходится напротив идти по возвышенности, что также сказывается, я начинаю чаще дышать, хватаю ртом воздух и часто останавливаюсь, чтобы перевести дух. Темп от такого перепада рваный и сосчитать расстояние при отсутствии карты не представляется возможным.

Насчет карт — насколько мне известно, в это время не существовало вразумительной достоверной картографии. Россия того времени находилась на отшибе цивилизованного мира и ожидать чего-то иного явно не следует. Поэтому Мирослав и Борислав, будучи ведущими отряда, идут на ощупь и вполне себе могут заблудиться, потому что лишь в общих чертах и по остаточным представлениям понимают куда следует держать дорогу. Метод, конечно, спорный. Ну запомнишь ты какую-нибудь березку, что указывает направление, ходишь ориентируясь на нее. Раз прошел, другой прошел, а на третий — хуяк и радио Маяк, с деревцем что-то да приключится. Молния вдарит или какому-нибудь урке вздумается ту березку в печь пустить. При таком раскладе заплутать в пути проще простого.

В пользу последнего предположения свидетельствует обеспокоенный внешний вид Мирослава и Борислава. Братья то и дело оглядываются, видимо ищут те самые «березки», опознавательные знаки, которые позволяют не сбиться с пути. Учитывая, что идут они в диком поле, со знаками проблематично, мягко говоря. От того оба брата выглядят подавленно и возможно испугано.

Однако очень скоро я понимаю, что дело не в отсутствии ориентиров (хотя сей факт наверняка волнует братьев), а в том, что с самого утра нас преследует устойчивый запах дыма. И если поначалу я не придавал ему значения, думая, что это остаточный запах костра, которым провонялись рубахи и порты путников, то вскоре убеждаюсь, что дым приносит ветер. Как раз с той стороны, по направлению к которой мы движемся. Причем запах с каждым пройденным километром становится отчётливей, кислым и едким.

Когда же на горизонте появляются уходящие в небо столпы дыма, все становится на свои места. Впереди пылает пламя, что-то горит, причем горит основательно. При виде черных столпов дыма, едва-едва рассеивающихся в высоте, братья окончательно мрачнеют, изменяются в лице. Я понимаю, что-то пошло не так… Что? Единственное, что приходит в голову — даны. Даны, атаковавшие Ладогу накануне, теперь добрались до Новгорода, возможно, воспользовавшись дорогами, которыми славяне решили пренебречь.

Решительно подхожу к братьям, нагнав их — оба при виде столпов дыма остановились и размышляют, что делать дальше.

— Я говорил вам, что они пойдут дальше⁈

— Все в порядке, — не так уверенно, как прежде отвечает мне Борислав.

— В порядке? Они жгут… Новгород, — запинаюсь, прежде чем произнести название города, потому что в голове не укладывается, что Новгород на самом деле стоит в 862 году. А стоит ведь! — Вы до сих пор не хотите этого признавать?

— С чего ты взял, что это даны? — спрашивает Мирослав, но не дожидаясь ответа продолжает. — Там может произойти что угодно — жрецы приносят жертвоприношения, вот и разводят костры, у новгородцев свои праздники. В конце концов пожар — сено могло загореться, не уберегли… Да мало ли, не найдется что ли причин? Мало что гореть может, а ты сразу на данов тычишь, — вижу, что не уверен, что сомневается в своих же словах.

— Вы сами верите в это?

— В атаку ихнюю? Они если сунутся туда, все равно, что сами голову под меч покладут! — Борислав сверкает глазами.

Мирослав же задумывается в отличие от брата, видимо взвешивая мои слова.

— С чего бы по твоему разумению данам на Новгород нападать? — спрашивает Мирослав, поразмыслив.

Наверное, мне следует ответить, хоть что-нибудь, выдвинуть хоть какое-нибудь предположение. Но в этот момент, я понимаю, что не в состоянии ответить на столь простой вопрос конструктивно. На самом деле я не знаю на чем основывается моя уверенность. В распоряжении у меня разве что знания, выстроенные на свершившемся факте, известном современной ему истории. Почему произошло нападение, что явилось его причиной — вот хз. Не знаю. Как и не могу с точностью гарантировать — было ли нечто подобное на самом деле. Летопись, которая содержит прямое указание на княжение Рюрика в Новгороде, писалась более чем через 200 лет после описываемых событий. Так себе аргумент в пользу достоверности.

Со слов же ладожан, современников этих событий, которые варятся в соку нынешней истории, у викингов, напавших на Ладогу нет весомых причин атаковать Новгород. С их же слов, по крайней мере в том разрезе, в котором могу трактовать я, это лишь нанятые местным дельцом торговцем Дешевъко разбойники из-за моря. Из числа деляг, что за звонкую монету в определенном количестве, помогают правильно расставить силы на торговом рынке этого времени. Серебро, как валюта нынче, решает любые вопросы, совершенно разного толка. Другими словами, викинги даны сродни быкам из 90-х России, как я правильно подмечал ране. Если кто-то что-то не врубается — плати им, и они объяснят глупцу в чем он не прав.