История Финляндии. Время императора Николая I

Вяйнямёйнен

В истории Финляндии нет другого столь интересного и поучительного периода, как царствование Императора Николая I: оно — время пробуждения финского национального самосознания, оно — весна финляндской жизни. И, тем не менее, и у нас, и у финляндцев, время Николая Павловича остается неисследованным.

До русского завоевания Финляндии (1809 г.) не существовало финского национального самосознания. Швеция поставляла в свой заботническую провинцию администраторов и пасторов, строила шведские школы, содержала в Або шведский университет. Врата просвещения и возможность участия в государственной жизни для финнов были закрыты. Стокгольмские власти видели в финнах безгласных и терпеливых плательщиков податей. Финны оставались нацией крестьян. Кто из них по своему образованию перерастал требования крестьянской избы, неизбежно попадал в среду шведского влияния. Высшего общественного положения никто, оставаясь финном, не достигал.

Когда «жребий битв» разлучил финнов со Швецией, их предоставили самим себе, рассчитывая, таким образом, наиболее прочно привязать завоеванный край к новой метрополии. Обрусение никогда не входило в программу нашего правительства. Через весь русский период финляндской истории широкой светлой полосой проходят искреннее доброжелательство и расположение к финнам, простиравшиеся иногда до забвения первейших государственных интересов России.

Финны, пользуясь полной свободой, естественно, занялись собой и на заре своей новой жизни уже заявили: «мы более не шведы, русскими мы быть не хотим, будем финнами». Под этим знаменем они скоро сплотились и принялись за работу. В царствование Николая I у финнов особенно сильно и отчетливо выступило стремление обосновать черты своей духовной национальной физиономии. Элиас Лённрот ходил в Карельские леса собирать забытые финские предания и сведения о финской мифологии; Снелльман стал будить лежавших в шведском гробу соотечественников; М. Кастрён побывал на Алтае, отыскивая затерянную колыбель финского племени... По всей линии укрепления финской народности работа поведена была с большим оживлением и настойчивостью. Каждый усердно трудился в своей маленькой области. Людей типа Рудиных финский характер не знает. Молодое общество точно жаждало деятельности. Не менее финнов работали шведы. Национальное движение охватило всех. Финнам нужен был свой литературный язык, финский суд, финская школа. Шведам желательно было возделать, унаследованное от отцов, культурное достояние. Все почувствовали собственную почву под ногами, у всех была теперь своя политическая родина. Все полюбили ее, все несли и жертвовали на родной алтарь самое священное и дорогое. Финляндия представляла огромное, открытое поле. Его засевали. Все, что недавно дремало, пробудилось и пришло в движение. Во всех областях деятельности народились достойные представители: имя Рунеберга ярко засверкало в поэзии, 3. Топелиус с успехом подымал публицистику, Л. Гартман улучшал экономическое положение края, студенты сплотились по своим землячествам и понесли дань признательности тем, которые, подобно профессору Портану, наиболее усердно работали для блага своего народа.

В виду такого широкого разлива волны национальности в рассматриваемое время, описание её не улеглось в отдельных главах. Признаки пробуждения национального сознания встретят поэтому читателя повсюду: на субботних вечерах бодрой и талантливой молодежи, на заседаниях финского литературного общества, на студенческой маевке, в периодической печати, в университетской аудитории, на религиозных собраниях пиэтистов, в полемике Вассера с Арвидссоном и т. д. Какую отрасль деятельности ни возьмете в годы царствования Николая I, везде слышится биение национального пульса, повсюду чувствуется зарождение более сильной любви к родине.

Но мало этого. Нередко замечается, что общая деятельность одухотворена высокими порывами, окрашена идеальными стремлениями. Идеалистической мечтательностью полна незлобивая душа 3. Топелиуса; планы Фр. Сигнеуса всегда требуют широких рамок; Рунеберг, как истинный поэт, не мог не витать в области идеала; идеализмом проникнуты мысли профессора Ильмони; Вассер возвышенно говорит о мировом положении Финляндии. И т. д. Все это создало в обществе потребность духовного интереса и влило в общую работу много свежих нравственных сил, что в свой очередь придало прочную устойчивость всем начинаниям, подведя под закладываемое национальное сооружение широкую духовную основу. Такое движение, как пиэтизм, глубоко проникшее в слои народа, было полно духовными и идеалистическими началами.

Большие дела зарождались тогда нередко в бедности; учреждения, работавшие на пользу всего народа, начинались на скудные гроши. Такие деятели, как Лённрот и Снелльман, вдохнули в молодое поколение нравственную бодрость и духовную крепость. Во всей начавшейся тогда работе чувствовалось великое воспитательное начало.

Перед такой картиной созидательной работы мы не раз останавливались с истинным восхищением. Высоко ценя честный упорный труд, мы готовы преклониться пред ним, у кого бы он ни проявился, и потому успехи и энергия финнов, и их сердечная привязанность к своему родному очагу многократно получили должное наше признание. Нашим пером в подобных случаях овладевало чувство полного расположения и самый тон изложения, надеемся, свидетельствует о теплоте сердца и искренности сочувствия.

Но история — «священная книга царей и народов», — чтобы быть полезной, как урок прошлого, должна быть, прежде всего, правдивой и беспристрастной. Этой заповеди мы строго следовали во всех наших исторических работах, желая «Царю быть другом до конца и верноподданным России». Все это обязывает нас и в данном случае показать оборотную сторону недавнего финляндского прошлого.

Перед нами яркий и поучительный эпизод с Я. К. Гротом. Его влечет в Финляндию; он полюбил её природные красоты, он привязался к её населению. В увлечении он пишет хвалебную статью за статьей, искренно хлопочет о сердечном сближении финляндцев с русскими. Финляндцы в свой очередь не могут нахвалиться Гротом. Но вот они узнают, что этот молодой, изящный, высокообразованный человек назначен профессором русского языка в их университет. Их мины и тон сразу изменились. Грот с открытой душой спешит с визитами и, к своему изумлению, принят у большинства настолько холодно, с такими несносными высокомерными поучениями, что должен был дать волю накопившимся слезам. Ни в чем неповинный Грот горько плакал... Его сердце, полное любви к финляндцам, было глубоко ранено скрытым до сих пор острием их нерасположения. Он вступает в университет и ведет преподавание государственного языка самым добросовестным образом. В ответ камни трижды летят в окна его квартиры, а в стенах университета ему устраивают грубую демонстрацию. Невысокая нравственность финляндцев была налицо. Забыты были его услуги, оказанные Финляндии, его совершенно исключительная привязанность к краю, его редкие нравственные качества. Грот, почувствовав себя одиноким, вернулся в Петроград, в родную ему русскую среду.

Протекли долгие десятилетия со времени отъезда Я. К. Грота из Финляндии и в 1890 г. маститый ученый сделал историку К. Ордину следующее, очевидно, лежавшее на дне его души, признание: «Финляндию по её природе, благоустройству и многим свойствам её коренных жителей, я люблю; финляндцев за их нравы в частной жизни, за их основательность и прямодушие уважаю; со многими из них был и нахожусь в дружеских отношениях; но не могу не жалеть и не досадовать, что они так недружелюбно относятся к России и забываются в своих претензиях... Действительно, нет никакого сомнения, что именно это враждебное чувство, которое в стольких случаях проявлялось у финляндцев против русских, вызвало и в последних неудовольствие, которое постепенно возрастало и, наконец, обострилось и распространилось до нынешних размеров. Русский народ — добродушный, и без такого беспрестанно повторяющегося вызова, конечно, не было бы у нас существующего общего раздражения. Мы у себя всегда трактовали финнов, как своих братьев, а они нас — как ненавистных иноземцев. Вот что, наконец, надобно им высказать прямо и резко. Это истина неоспоримая». (Собран. соч. Ордина, I, стр. 286 — 287). Как нам близок Я. К. Грот этими своими мыслями и чувствами! Сколько раз мы проверяли на себе и видели подтверждение его слов на страницах прошлого.

На той же оборотной стороне русско-финляндских отношений рассматриваемого времени темными пятнами выделяются план изворотливого Арвидссона, необузданный порыв поручика Сольдана и проект Эм. ф.-Квантена. Едва прошло тридцать лет со дня присоединения Финляндии к России; едва финляндцы успели оглядеться в новых своих условиях и выяснить свое положение в составе Российской Державы, как Арвидссон стал обдумывать план расширения политических прав края и ходы для возбуждения европейского внимания к участи своих соотечественников. Несколько позже, Сольдан задумывается над средствами избавления финнов от русского «ига», а Квантен печатает трактат об отделении Финляндии от России. Все эти случаи широкого распространения не получили, кроме идеи Арвидссона, которую местные агитаторы использовали весьма разнообразно в период финляндского сопротивления. Население в главной своей массе всегда отличалось хорошим и надежным поведением.

Зная, насколько доброжелательной русская власть была к Финляндии, невольно ожидаешь встретить в отношениях к нам финляндских руководящих классов проявления доверия, искренности и некоторой теплоты. Эпизод с Гротом наглядно раскрывает историческую правду об истинных отношениях к нам финляндцев за все время их нахождения под русским владычеством. Все льготы и привилегии, царские милости и русские ласки они принимали, как должное и заслуженное, и все это питало их высокомерие и рождало новую требовательность. Сердца финляндского просвещенного люда оставались непокоренными и чувства признательности вглубь их натуры не проникли.

Наглядно измерить глубину финляндских чувств не трудно.

Сколько похвал и благодарений неслось в свое время к трону Николая I с разных концов Финляндии! И, действительно, было за что изливать свой признательность. Горит университет, и Царь создает финнам еще более великолепный храм науки. Голодают на севере, ужасная холера посетила юг, пламя пожаров испепелило целые кварталы в разных городах — и Царь широко распахивает двери русских казенных магазинов, щедрой рукой одаряет нуждающихся из собственных средств. История Финляндии не знает другого столь щедрого царствования. Николай Павлович, несомненно, являлся истинным благодетелем края. Хвалу пели Монарху в университете, с трибуны выборгского гофгерихта, в периодической печати, даже в частных письмах. Профессора вместе с докладчиком по финляндским делам, заверяли Государя, что потомство воздвигнет ему памятник, достойный его неисчислимых благодеяний, что сердца признательных его финских граждан свято сохранят и передадут будущим поколениям воспоминания о его царствовании, как о счастливейших годах их жизни.