Книжная Москва первой половины XIX века

Обширная библиотека доктора медицины М. Я. Мудрова также была открыта для всех желающих. Он принимал на себя хлопоты выписывать студентам книги из чужих краев: каждый вписывал в тетрадку свое имя и титул нужной ему книги; по этой тетрадке Мудров через московскую книжную лавку Готье выписывал их на себя на собственные деньги с платою комиссионных по 5 % с рубля, получив книги, раздавал студентам, которые когда платили, а когда так и оставались его должниками.

Насколько была велика любовь к символическим картинкам в то время, свидетельствует описанная биографом Мудрова эмблема, придуманная им для собственного сочинения, которое хранилось в его библиотеке. На переплете книги «Слово о благочестии и нравственных качествах Гиппократова врача» (1814) гравер по просьбе Мудрова изобразил старую чайную чашку в память об отце, подарившем ему ее. Под чашкой был изображен красивый четыреножник, сама чашка была накрыта бронзовой крышкой. На нижней доске переплета был изображен камень как эмблема земли, на нем горящая лампада, символизировавшая огонь, на лампаде пиявица и бабочка, символизировавшие воду и воздух. Мысль такой эмблемы принадлежала отцу Мудрова, сын же попытался воплотить ее в рисунок, но, «к сожалению, резчик слишком пересолил свою стряпню, приделав пиявице усики и какую-то щетину на спине»{398}.

Владельцы библиотек, переплетая книги, могли украсить их своими гербами, экслибрисами или так, как сделал это Мудров, эмблемой.

М. П. Погодин составлял свое «Древлехранилище» в течение 25 лет. В 1839 г. у него появилась возможность приобретать целые библиотеки и собрания древностей на полную Демидовскую премию, полученную им за исследование о Несторе. Он купил исторические рукописи Лаптева, продававшиеся на аукционе, и вместе с ними множество других книг. Он покупал древности у Строева, Филатова, Калайдовича, Большакова, Сандунова и др. Удачны были его поездки по городам, монастырям, селам, ярмаркам и захолустьям. Погодин покупал не на выбор, а, как говорят, на выгреб, все без исключения, чем особенно привлекал к себе продавцов редкостей. Помогали ему и друзья.

Сам Погодин говорил, что успеху его в собирании во многом способствовала окружающая обстановка. И. П. Румянцев и Ф. А. Толстой возбудили у книгопродавцев своими щедрыми покупками охоту к отысканию древностей, но первый вскоре скончался, а другой прекратил собирание, и торговцы все свое внимание обратили на Погодина. Помогало ему и то, что он находил общий язык со старообрядцами.

В 1851 г. «Древлехранилище» Погодина было куплено правительством. Рукописи, печатные книги, гравюры и лубочные издания попали в Публичную библиотеку, остальные предметы: иконопись, кресты, оружие и др. — распределены между Эрмитажем, Патриаршей ризницей, арсеналами и Оружейной палатой. Каталог «Древлехранилища» был напечатан в «Москвитянине» в 1844–1852 гг.

Многие воспитанники университета становились постоянными собирателями книг. Студент Н. Н. Мурзакевич писал: «Бедный деньгами, я, однако, был богат книгами… У меня были: Монтескьё, Беккария, Юсти, Фейербах, Вейс, аббат Миллот, Уложение, Наказ, Учреждение о губерниях, даже памятники законов Максимовича»{399}.

Библиотека студента П. Я. Чаадаева не была обычной библиотекой, она была уже известна букинистам. На нее в 1813 г, указывал В. С. Сопиков. Склонность Чаадаева к изучению религии отразилась и на составе его библиотеки.

В одном из своих посланий к Чаадаеву Пушкин писал: «Увижу кабинет, / Где ты всегда — мудрец, а иногда мечтатель, / И ветреной толпы бесстрастный наблюдатель…»; «Поспорим, перечтем, посудим, побраним,/Вольнолюбивые надежды оживим…» Мыслитель, философ — таким был Чаадаев для современников. К нему прислушивались, во многом не соглашались, спорили, но и гордились тем, что он жил в Москве. Он был вместе со своей библиотекой своего рода достопримечательностью Москвы.

В библиотеке Дмитриевых, хранящейся в Научной библиотеке им. А. М. Горького МГУ, около 5 тыс. томов. Ее начал собирать поэт И. И. Дмитриев, продолжал его племянник М. А. Дмитриев, воспитанник Университетского благородного пансиона и университета.

Известны были библиотеки библиофилов С. А. Соболевского, С. Д. Полторацкого, А. К. Разумовского, А. Д. Черткова, М. Н. Лонгинова, Г. Н. Геннади.

Рядом с хорошо подобранными библиотеками была масса самых обычных, средних библиотек. А. Е. Измайлов, подшучивая над низким вкусом некоего помещика Невежина, перечислил книги, хранившиеся в era библиотеке. Этот каталог, являвший собой перечень как бы наиболее популярных книг первой половины XIX в., содержал книги на все случаи жизни: справочные книги по ведению хозяйства, по различным наукам, лечебники, книги для воспитания детей, книги для развлечения в долгие зимние вечера{400}.

В Москве была целая сеть библиотек — публичных, учебных, частных платных, домашних. В кофейнях, чайных можно было почитать «Московские ведомости», журналы. Библиотеки комплектовались отечественными и зарубежными изданиями с помощью книгопродавцев, по обмену. Регулярно печатались каталоги.

Читатели

Издательская деятельность во многом зависела от того, найдет ли книга своего читателя. Многие издательские начинания были не осуществлены из-за читательского равнодушия. В первой половине XIX в. для привлечения читателей в «Московских ведомостях» постоянна рекламировались как новые книги, так и те, которые уже вышли. Реклама помещалась и в прикнижных объявлениях. При объявлении подписки на новые издания читателя пытались привлечь тем, что его имя будет указано в прикнижных списках подписчиков, или же тем, что на переплете будет вытеснено имя и фамилия будущего владельца. Обещали и более низкую цену в сравнении с той, по которой книга будет продаваться после выхода в свет. Собрать как можно больше подписчиков для издателей было очень важно: таким образом они получали средства на издание. Но число любителей чтения, особенно серьезного, росло медленно.

Русского читателя первой половины XIX в. одни ругали за его неразвитость, неразборчивость в чтении, другие отмечали некоторый прогресс в его духовных запросах, а третьи с заметным презрением анатомировали его перед лицом III Отделения и давали советы, каким способом отвлечь читателя от чтения вольнолюбивой литературы.

Бранил русского читателя, например, В. С. Сопи-ков, отмечая его крайнее равнодушие «к превосходным и единственным в своем роде творениям» Платона, Геродота, Цицерона, Горация, Тацита. Их сочинения продавались по дешевой цене в течение 20, 30, 40 и даже 50 лет, но так и не были раскуплены и были проданы пудами на оберточную бумагу, в то время как сонники, оракулы, чародеи, хиромантии, ворожеи, каббалистики имели «удивительный расход»{401}.

С сочувствием к русскому читателю относились Н. М. Карамзин, В. Г. Белинский, говорившие, что надо воспитывать русского читателя, постепенно формируя его вкус. От чтения посредственных романов читатель постепенно перейдет к чтению более серьезной литературы. Карамзина умиляло то, что на газеты подписывались самые бедные люди.

Подробную характеристику различных категорий читателей, может быть несколько ядовитую, часто меткую, дал Ф. В. Булгарин в записке «О цензуре в России и о книгопечатании вообще», поданной правительству в 1826 г.{402}

Булгарин, не особенно разборчивый в средствах как издатель и писатель, тем не менее хорошо изучил читателя, особенно такого, который способствовал успеху. О том, что это так, свидетельствуют тиражи его собственных сочинений, одни из самых высоких в то время.

Булгарин делил читателей на несколько категорий. К первой он относил «знатных и богатых людей», получивших «самое поверхностное воспитание», которые смотрели на все «французскими глазами» и судили обо всем на «французский манер», «верхом мудрости» почитали правила французских энциклопедистов, которые и называли философией. Булгарин самонадеянно уверял правительство, что изменить влияние «сих людей на общее мнение и даже подчинить их господствующему мнению» очень легко с помощью «приверженных правительству писателей», к которым, вероятно, он причислял и себя. С помощью таких писателей, уверял Булгарин, «их легко можно перевоспитать, убедить и дать настоящее направление их умам».

Такая характеристика, вероятно, дана Булгариным для успокоения правительства, так как эта группа читателей была наиболее образованна, испытала влияние Шеллинга, немецких идеалистов, идей французской реставрации, Шатобриана, де Местра. Среди этих читателей — декабристы, Чаадаев, Веневитинов, Грибоедов. Как правительство перевоспитывало Чаадаева; известно: за публикацию «Философического письма» его объявили сумасшедшим, установили за ним надзор и лишили возможности печататься.

Ко второй группе читателей Булгарин относил людей «среднего состояния», к которому принадлежали дворяне, находившиеся на службе, помещики, живущие в деревнях, также бедные дворяне, воспитанные в казенных заведениях, чиновники, богатые купцы, заводчики и даже мещане. Это «состояние», самое многочисленное, по большей части получило образование «само собою посредством чтения». Именно эту категорию читателей Булгарин называл «русской публикой»: «Она читает много, и большею частью по-русски, бдительно следит за успехами словесности и примечает быстрый или стесненный ее ход». «Не надобно больших усилий, чтобы быть не только любимым ею, но даже обожаемым», — писал Булгарин. Эту публику «можно совершенно покорить, увлечь, привязать к тропу одною тенью свободы в мнениях». И Булгарин берет на себя смелость поучать правительство: «Совершенное безмолвие порождает недоверчивость и заставляет предполагать слабость; неограниченная гласность производит своеволие; гласность же, вдохновленная самим правительством, примиряет обе стороны и для обеих полезна. Составив общее мнение, весьма легко управлять им, как собственным делом, которого мы знаем все тайные пружины».

Наиболее ходкой литературой для этой категории читателей были сочинения Ломоносова, Кантемира, Аблесимова, Державина, Щербатова, Карамзина, Крылова, Кострова, Фонвизина, Княжнина, С. Глинки, Жуковского, самого Булгарина, из переводных сочинения Коцебу, Шатобриана, Диккенса, Радклиф, В. Скотта, Купера, Поль де Кока. Популярны были альманахи, мистическая и религиозная литература, книги по истории.

С другой выделяемой Булгариным категорией читателей — «иерархией литераторов и ученых», по мнению Булгарина, также очень легко сладить, так как истинных ученых мало и те по большей части иностранцы, также мало и серьезных литераторов. А разных там стихотворцев и памфлетистов легко можно «привязать ласковым обхождением и снятием запрещения: писать о безделицах, например о театре».

О категории читателей, относимой Булгариным к «нижнему сословию», к которой причислялись подьячие, грамотные крестьяне, мещане, он говорил: «На нижнее состояние у нас поныне вовсе не обращали внимания в литературно-политическом отношении и, по их безмолвию, судили весьма неосновательно-. Этот класс читает весьма много. Обыкновенно их чтение составляют духовные книги. Раскольничьи скиты, волостные правления и вольные слободы суть места, где рассуждают о всех указах и мерах правительства и читают статьи, относящиеся до устройства России. Ко мне несколько раз являлись мужики и торговцы с просьбами продать или подарить нумёрок журнала. Магический жезл, которым можно управлять по произволу нижним состоянием, есть, матушка Россия»». Со всей присущей Булгарину беспринципностью он заявлял, что «искусный писатель, представляя сей священный предмет в тысяче разнообразных видов, как в калейдоскопе», легко мог «покорить умы нижнего состояния», которое «у нас рассуждает более, нежели думает».