Эльян

ЭЛЬЯН

Растроганный вышел из клуба дядюшка Семекей. Да и как не растрогаться: почитай, вся деревня собралась нынче чествовать его. И все говорили благодарные слова, желали ему долголетия и счастливого пенсионного отдыха. Много было добрых пожеланий, пожалуй, даже слишком много. А когда мальчишки в красных галстуках отдали в его честь пионерский салют и новый председатель колхоза, Чемай Ямиевич, вручил ему тут же подарки — «Спидолу» и золотые наручные часы, — из старых глаз Семекея выкатились две росинки-слезы...

Да, слабоват стал дядюшка Семекей. Разве раньше видел кто-нибудь слезы на его глазах? Уж он-то умел себя сдерживать на людях. Жизнь есть жизнь, не по маслу-меду она катится. Бывало, и беда стучала к нему в дом, и болезни его донимали, каких только горестей не выпало ему на долю. Взять хотя бы войну. Побывал и он в огнях сражений. Сотни верст исходил по родной искалеченной земле, насмотрелся на людские страдания. Боль своих переживаний выплескивал в отчаянную ярость, с которой и бил фашистов. Ранен был. Домой вернулся калекой, без правой руки. А сыновья его, Лаюш и Сандр, не вернулись! Сложили головы под Великими Луками. Но и это горе подавил в себе Семекей. А нынче не выдержал, будто лопнула в глубине его сердца какая-то перепонка, столько лет сдерживавшая и радость и горе.

Не ожидал Семекей, что люди до сих пор помнят все его страдания и лишения, которые он вынес на своих плечах, не забыли, кто в деревне был организатором первого бедняцкого кооператива и кто потом организовал колхоз «Эльян», так и называемый доныне.

Когда Чемай чересчур стал возносить его прошлые заслуги, Семекей смущенно прервал председателя: «Что делали другие, то делал и я, ничем не выделялся...»

Что верно, то верно: делал он то же, что делали и другие. Но ведь любое новое дело должен кто-то начать. Вот таким зачинателем и был дядюшка Семекей. Как только вернулся из Красной Армии, сразу впрягся в трудную работу — начал перестраивать старый крестьянский быт. А уж упорства ему было не занимать: характером он уродился в отца, Ачывая, убитого кулаками.

Трудно приходилось тогда молодой Советской стране. Неурожаи, голод изводили людей. Деревня кормилась желудями да кореньями.

Ходил по бедняцким дворам, агитировал людей объединяться в кооператив. Но его и слушать никто не хотел. Тогда Семекей решил действовать иначе: собрал молодежь, комсомольцев — плясунов и песенников — и организовал в деревне драмкружок. И стали они на народе высмеивать крестьянское невежество и темноту, тягу мужиков, даже самых бедных, к единоличному хозяйству. А сценаристом, режиссером и ведущим актером пришлось Семекею быть самому.

Выступления сельских активистов, комсомольцев были не напрасными. Прошло какое-то время, и тридцать бедняков вступили в кооператив. В первый же год осушили двадцать четыре гектара болот и засеяли их хлебом. А потом открыли коммуну. Все у них было общим — и земля, и скот, и инвентарь. На базе этой коммуны и был позднее создан Семекеем колхоз «Эльян», который стал теперь самым лучшим в районе...

И радио в деревне появилось тоже благодаря стараниям Семекея Ачываевича. Репродуктор, тогда единственный, установили в одной из школьных комнатушек, и потянулся народ к школе слушать радио и смотреть спектакли, которые ставились здесь же, в одном из классов...

Только тот, кто видел этот первый «культурный центр» в нашей деревне, поймет, как радовалось сердце дядюшки Семекея, когда построили у нас новый клуб — настоящий дворец, под крышей которого размещается едва ли не вся деревня. Да что клуб... Теперь почти у каждого в доме — свой «культурный центр»: радиола, телевизор, магнитофон. Да и времени для отдыха у колхозников больше стало, потому что самую неблагодарную и нудную домашнюю работу исполняют теперь машины — и белье стирают-гладят, и еду помогают быстрее приготовить; в погреб тоже часто лазить не надо, потому что под рукой холодильник.

Ради такого благополучия людей и трудился всю свою жизнь Семекей Ачываевич: недоедал, недосыпал, а силы ему давала вера в будущее, которое для нас теперь стало настоящим...

Не зря говорят, жизнь не всегда гладит нас по головке, иногда и в ясном небе может грянуть гром. В тридцать восьмом году «сибирка» как косой выкосила весь колхозный скот. А кару за это несчастье понес Семекей. Тогдашний председатель сельсовета Чиян Васлий сказал на собрании колхозников: «Семекей — глава колхоза, он и виноват в падеже скота!» Да, нападать всегда легче, чем защищаться. Сняли Семекея с работы и отдали под суд. Суд, конечно, оправдал его. Но в колхоз Семекей не вернулся: уехал в город и поступил в ветеринарный техникум.

Кто-нибудь другой на месте дядюшки Семекея всю жизнь таил бы обиду на людей за то, что поверили Чияну Васлию. Но Семекей не такой человек — кончил техникум и попросил назначения в родную деревню. Приехал и начал врачевать скот, а вскоре грянула война...

Отвоевался Семекей в сорок втором, вернулся в деревню. На всех работах одни женщины да ребятишки. Избрали его председателем колхоза. Ничего, что однорукий. Главное — мужчина. Так с той поры и до вчерашнего дня и пробыл Семекей Ачываевич бессменным председателем нашего «Эльяна»...

Чемай Ямиевич среди прочих благодарных слов в адрес Семекея вспомнил и то, как Семекей в трудные годы убеждал всех, что только от самих колхозников зависит подъем сельского хозяйства, что пройдет не так уж много времени — и вместо маленьких разрозненных ферм будут в «Эльяне» автоматизированные животноводческие комплексы, настоящие фабрики по производству мяса, масла, молока, шерсти, яиц... И вот, пожалуйста, теперь каждый видит: сбылась мечта Семекея Ачываевича.

Тут-то и признался дядюшка Семекей, что не станет греха таить: он сам тогда не верил своим словам, что доживет до такого дня, когда увидит эти комплексы, где в помещениях чище, просторней и светлей, чем было когда-то в избах марийских мужиков. Не верил, а говорить об этом говорил, потому что знал: надежда на лучшее придает человеку силы...

В общем, все было хорошо на чествовании Семекея. Правда, не обошлось и без курьеза: приятель дядюшки Семекея, пчеловод Сайтий Эсаич, вдруг крикнул из зала: «Что верно, то верно: живем мы теперь получше иного помещика. А только позволь тебе, Семекей, правду-матку в глаза сказать: ведь ты единоличником живешь!» «Как единоличником?» — опешил юбиляр. «А так: мы вселились в новые коммунальные дома, а ты до сей поры в собственной избе...» «Ты, брат Сайтий, бузу-то зря не поднимай!» — рассмеялся Семекей. «А народ все-таки знать желает, — не унимался Сайтий, — почто это такой уважаемый человек общества нашего сторонится?» — «В этом деле мне никто не указ! А ты бы лучше помолчал!» — «Что ж... могу и помолчать. Одно только жаль...» — «Чего жаль-то? Говори, раз начал...» — «Боюсь, скиснет моя медовуха. Выходит, зря я ее на твое новоселье варил». Волна смеха тут же прокатилась по залу...

Закрыв собрание, Чемай Ямиевич пригласил дядюшку Семекея в колхозную «Волгу», чтобы отвезти его домой. Но он отказался: «Крепки еще мои ноги. Пройдусь пешочком».

Когда Семекей вышел из клуба, за углом его нагнал Сайтий.

— Зря ты сердишься, дружище...

— Не люблю, когда люди суют свой нос, куда не просят, — проворчал Семекей.

— Я же к тебе по-доброму, пойми...

— Бывает, что и добрые намеренья зло творят.

— Это верно, — согласился Сайтий. — Только я ведь как рассудил. Квартиры у нас со всеми удобствами, как в городе. Почему бы, думаю, Семекею в наш дом не перебраться? Всю прошлую жизнь делили мы с ним и радость и горе, так, может, и старость вместе скоротаем... Выходит, зря я с этим на собрании вылез... Однако сколько ни ругай себя, дело не поправишь. Слово ведь не воробей: вылетит — не поймаешь.

— Ну, будет тебе, — махнул рукой Семекей. — Пойдем-ка лучше ко мне. Посидим, поразмыслим, минувшее вспомним. Да и выпить не грех по такому случаю. Старуха-то моя совсем, видно, меня заждалась. Она еще неделю назад начала на кухне хлопотать. Беда с этими женщинами. Ну скажи, какая мне радость с того, что я еще на год постарел?

— Она из уважения к тебе старается.

— В молодости — это верно, — продолжал Семекей, — ждешь не дождешься дня своего рождения. А теперь... Прожитую жизнь не вернешь, говорила моя мать. Теперь я ее понимаю, когда жизнь к концу подошла.

— Рано ты о смерти задумался. Мы еще с тобой тряхнем стариной! Да нам сейчас самое время пожить... Я как только выйду на балкон — душа радуется! Напротив липовая роща зеленеет, а в глубине ее пасека моя виднеется. Налево поглядишь — зеркальце Лебяжьего озера поблескивает, а направо — дремучий ельник как тысячное войско выстроился. Хорошо! Одно жаль — соседняя, твоя, Семекей, квартира пустует...

— Нет, Сайтий Эсаич, ты уж меня не уговаривай. Свой дом, с которым столько связано переживаний, я и на золотой дворец не променяю. Слава богу, дров наколоть, воды натаскать, печь истопить у меня еще сил хватит... А разве банька моя парная сравнится с твоим корытом — ванной? Да и не нужно мне такое жилье, которое делает человека беззаботным и ленивым. Хоть веревкой за шею тяни — не пойду я туда.

— А я-то думал: пососедствую с тобой, — вздохнул Сайтий и замолчал.

...Вскоре старики дошли до центра села, где высился квартал пятиэтажных домов — гордость колхоза. Однако дома эти вызвали сейчас в душе у них почему-то смутную, тревожную грусть. Но когда старики ступили на старую деревенскую улицу — сразу приободрились, повеселели.

Что только не повидала эта улица за долгие годы! Вон там, справа, стоял казенный дом. Это в нем отец Семекея, вернувшись с германской войны, собрал деревенский люд и объявил о переходе власти в руки рабочих и крестьян по всей России. Он же и заложил на этой улице первый камень строительства советской власти в Эльяне. Вспомнив отца, дядюшка Семекей подумал: «Поднять бы его из могилы да показать теперешнюю нашу деревню — глазам бы своим не поверил».

Жалкой, осиротевшей выглядит теперь улица, покинули ее хозяева, переселились в пятиэтажные дома. Грустными, заплаканными глазами кажутся окна пустых, заброшенных изб. Только две семьи по-прежнему живут здесь. Одна — Семекея, другая — Чияна Васлия. Хозяйства их разделяет река Изенгер, пересекающая улицу в конце деревни. А их самих разделяет неприязнь друг к другу. Оба они не хотят переезжать в новые дома. У Васлия большое хозяйство: яблоневый сад, огород возле самой реки, пасека в тридцать ульев, две дойных коровы, полтора десятка овец и свиней, а уток и гусей — не счесть, жаль ему бросать такое богатство. Про дядюшку Семекея не скажешь, что он зажиточный хозяин. У него и всего-то богатства — хлев с тремя поросятами, а в огороде две березки растут, черемуха, яблонька-китайка и несколько грядок с овощами. Да и зачем ему больше? Все, что нужно, можно купить в магазине. Теперь уже никто в деревне, кроме Васлия, и не держит скота.

...Едва подошли старики к дому дядюшки Семекея, как услышали громкие голоса, доносившиеся из-за плетня. Семекей толкнул калитку, и оба замерли от удивления: двор был полон гостей, а в саду, под березками-близнецами, стоял длинный стол, который ломился от всяческой снеди и бочонков с медовухой. Заиграли трубы, загремел барабан, оркестр, разместившийся под черемухой, грянул «Заздравную». Гости подхватили юбиляра под руки и усадили во главе стола, рядом с женой, тетушкой Олией. И начались тосты, речи, поздравления и песни. А через некоторое время, когда вспыхнула светом цепочка лампочек, подвешенная на шнуре между березками, — все свободное пространство сада заняли лихие плясуны и танцующие пары.