Где ты, счастье моё?

БАХМАНОВ ПОЛУЧАЕТ МАТ

Всю неделю лил дождь, и улицы Масканура превратились в сплошное тёмно-рыжее месиво.

Жизнь в селе словно замерла. Потемневшие избы, казалось, съежились, нахохлились. И только на центральной улице, мощенной серым булыжником, по которой курсировал забрызганный грязью городской автобус, было несколько оживленно: с каким-то ожесточением проносились грузовики, тарахтели телеги...

Автобус разворачивался у приземистого деревянного здания райповской столовой, высаживал горстку продрогших пассажиров, долго стоял с гостеприимно распахнутыми дверцами, наконец, словно обидевшись, с треском захлопывал их и, как слон-трудяга, медленно трогался в обратный путь. По такой погоде в город ехали лишь те, кому была в этом крайняя нужда.

Микале Яшмолкин задумчиво проводил взглядом автобус и заторопился домой. Пора. И так замешкался, ушел на пару часов, а провозился до полудня. Зато мотор теперь работает, как часы, завтра, в понедельник, можно без задержки отправляться в рейс. А сегодня ему, конечно, нагорит от Майрук, поди, ждет не дождется. И сестренка не приехала... «А может, она уже дома?» — подумал Яшмолкин и прибавил шагу.

До города — всего четыре версты. При желании Катя могла бы приезжать каждую субботу. Не хочет. Да и что ей здесь делать? Одно название — районный центр. Только и гордости, что так называемый Дом Советов, куда недавно переехал райком партии. Да и то построили его в стороне, на отшибе, отчего белое двухэтажное здание с массивными колоннами по фасаду и широкими светлыми окнами кажется здесь случайным, не вписывается в облик села с его узкими улочками, глухими заборами, чахлыми палисадниками.

Дом культуры — так себе, развалюха. Три раза в неделю крутят кинофильмы, изредка пиликает гармошка. Микале и сам редко заглядывает туда, а уж Катю и вовсе не заманишь. Ей подай театр, парк, каток. «Не скоро все это у нас будет, — подумал Яшмолкин, переходя через мостик и сворачивая на обочину улицы. — Да и будет ли, доживем ли?»

О том, как жили в деревне до войны, Яшмолкин знает лишь по рассказам сельчан. Хорошо жили. В достатке.

Разве лишь ситцу не хватало, сапог негде было купить. В лаптях ходили, в домотканом, зато сытые. Теперь мешками таскают печеный хлеб из города. Война? Оно, конечно, война … Так ведь сколько лет прошло...

В пятидесятом колхозы укрупнили. Ладно. Хорошее дело. Есть где развернуться. Машин прибавилось. Тут бы навалиться всем скопом, чтобы в каждом колхозе были свои мастера высокого урожая. Так нет же, бегут люди на сторону. А почему бегут? Трудодень пустой. В прошлом голу и яровые, и озимые посеяли вовремя, сколько надо было по плану. Рассчитались по хлебозаготовкам, а колхозникам — опять получать нечего. Теперь вот сентябрьский Пленум ЦК... Ничего не скажешь, правильное постановление, а только люди что-то не очень верят. Изверились. Мало ли, говорят, после войны было всяких постановлений да решений. Может, зря не верят? Когда-нибудь должен же быть перелом. Четыре года воевали. Сказать только, четыре года! До Берлина дошли...

За что воевали? За землю свою, за жизнь хорошую. Так неужто теперь на своей-то земле жизнь хорошую построить не в силах? Построим. Дай срок... Верить надо. И дело делать. Каждому на своем месте. Только так. Яшмолкин неожиданно поймал себя на мысли, что, не будь семьи, сам бы переехал в колхоз. Назло тем, кто бежит из деревни. Только что бы там он делал? Работал рядовым? Или, на худой конец, возчиком? Так ведь и здесь, обслуживая тракторные бригады, он помогает деревне...

— Явился, неугомонный, — притворяясь сердитой, встретила мужа Майра, пряча усмешку в голубых глазах и, не выдержав, светло улыбнулась. — Наладил свой драндулет?

Не драндулет, автомобиль марки ЗИС-150, темнота, — отшутился Яшмолкин. Тут же, у порога, он скинул отмытые в калужине мокрые солдатские «кирзяки», поставил в угол.

Жена заботливо стащила с него тяжелый, набухший влагой плащ, подала домашние тапочки.

— Иди, мойся и — за стол. Пельменями угощу.

— Вот это здорово! — Яшмолкин, дурачась, чмокнул жену в щеку. — Умница. Когда же ты успела?

— Да уж успела. Ладно, детишки, набегавшись, уснули, а то бы... Иди, иди, автомобилист! — она легонько подтолкнула мужа.

Дождь перестал. В просвете туч робко проклюнулось солнышко, сквозь тюлевую занавеску на окне веселыми зайчиками рассыпалось оно по недавно вымытому, еще влажному полу, по пестрым домотканым дорожкам.

Сразу комната стала просторной, по-праздничному нарядной.

Озорной лучик солнца скользнул по пухлому личику разметавшейся на кровати светловолосой девчушки, та забавно сморщила носик, звонко чихнула и проснулась.

Заворочался, запыхтел, кулачками протирая глаза, ее братик.

— Будь здорова, дочка, — ласково сказала мать. — Вставайте, дети, папа пришел. Сейчас будем кушать.

Накормив семью, Майра взяла чемоданчик, где у нее хранились спортивный костюм, тапочки и еще какая-то мелочь, сунула ноги в резиновые ботики, на ходу схватила с вешалки пальто и, наказав мужу, чтобы не забыл убрать со стола, ушла.

— Нехорошая у нас мама, — ворчит Микале, привычно и ловко перемывая посуду. — Выходной день, а она на работу ушла. Раз выходной, надо отдыхать, правда, дочка?

— А ты? А ты? Ты тоже ходил! — торжествует девочка, высоко подскакивая на пружинах дивана.

— Смотри, свалишься.

— А вот и не свалюсь! А вот и не свалюсь! Не трогай, порвешь! — кидается она к братику, который, пыхтя от натуги, тянет с этажерки стопку журнала «Огонек». Управившись с делами, Микале глянул на ходики, с хрустом потянулся, зевнул. Вздремнуть бы после сытного обеда — вчера пришел с работы поздно, а сегодня ни свет, ни заря — снова в гараж... Да разве они дадут? Они — это трехлетняя Таня и полуторагодовалый Вачий, что с ногами забрались на диван и сосредоточенно разглядывают картинки в «Огоньке». Яшмолкин тоже подсел к детям, просмотрел несколько номеров, вздохнул. Все кроссворды разгаданы еще в прошлом году, а нынче... понадеялся на жену — и остался без «Огонька». Упустили срок подписки. Глупо. Придумали какие-то лимиты. Зачем? Пусть бы выписывали люди что хотят и когда хотят. А что если попробовать самому составить кроссворд? Идея! Это будет не какой-то, а, скажем, шоферский кроссворд. Чтобы разгадать его, надо знать многое из того, с чем приходится сталкиваться шоферам в своей повседневной работе.

Яшмолкин вооружился карандашом, бумагой, наказал детям не шуметь и, удобно разместившись за столом, задумался. Кардан... Камера... Карбюратор... Тьфу, все на «к». Может, сперва расчертить, а потом по готовым клеткам придумать слова? Интересно...

Увлеченный необычным занятием, Яшмолкин не услышал, как в дверь постучали.

— Можно! — крикнула бойкая Таня.

Вошел коренастый широкоплечий парень со смуглым цыганским лицом и густой шапкой черных как смоль волос. Воротник его белой рубашки был расстегнут, в прорези виднелся треугольник полосатой тельняшки. Флотский ремень, широченные брюки навыпуск, голубоватый якорь на запястье левой руки и небрежно накинутый на могучие плечи пиджак — все выдавало в нем человека бывалого, моряка.

— А-а, Костя! — обрадовался Яшмолкин. — Проходи, проходи...

— Ты что, один? — парень бегло оглядел комнату. — А тебе мало?

— Сам говорил, Мария Арсентьевна по мне соскучилась.

— Знаешь, зачем ты ей понадобился? В школе задумали организовать боксерский кружок. Старшеклассники, говорит, прямо-таки замучили. А тренера нет. Понял?

— А больше ты мне ничего не скажешь?

— Остальное скажет Мария Арсентьевна. Она скоро придет. А мы пока... Я вот тут надумал кроссворд составить. А, шут с ним, потом! Давай в шахматишки перекинемся, а?

— Костя Бахманов от шахмат никогда не отказывался.

Яшмолкин Микале и механик МТС Костя Бахманов — старые друзья. После демобилизации из Армии Микале одно время работал слесарем. Потом с помощью Кости выучился на шофера, получил права. Но этого ему показалось мало. Прошлой осенью поступил в седьмой класс вечерней школы. Так что сражаться за шахматной доской им теперь приходится гораздо реже, разве только в выходной день.

К шахматам Яшмолкин пристрастился год назад, из-за того же Бахманова. Но ему еще ни разу не посчастливилось победить друга. Редко игра сводилась вничью. Поэтому обыграть Костю стало заветной мечтой Микале. Сегодня он с первых же ходов почувствовал, что Косте явно не до игры...

Опершись локтем о стол и подперев ладонью щеку, Бахманов думает совсем о другом. Перед глазами как наяву стоит стройная гибкая смуглянка. Как это в песне?.. «О смуглянке-молдаванке...» Да нет, та песня совсем про другую. Задорно и чуточку насмешливо искрятся большие карие глаза... Глянешь в них разок — пропал на веки-вечные. «Катя, Катя... Вчера звонила брату, сказала, что взяла отпуск, приедет погостить. Не приехала. Может, завтра? Прийти вечерком... Удобно ли?.. Ага, боксерский кружок! Увидимся, Катя, слово Бахманова — увидимся. Сегодня я ждать Марию Арсентьевну не стану, а завтра...»

— Ты, случаем, не заснул? — не выдержал Микале. — Если ты считаешь, что мой ход, — пожалуйста.

— Эх, голова садовая, кто так ходит? — возмутился Яшмолкин. — Не ты ли учил: за игрой в шахматы ни о чем постороннем думать не положено. А сам?

— Так это ж о постороннем не положено. А я о деле думал, — Бахманов глянул на часы, заторопился. — Знаешь, давай оставим. Мне еще в МТС забежать надо.

— Дал промашку — и на попятную? Не выйдет, — усмехнулся Яшмолкин.

— Слово даю — надо.

— А что ты там забыл? Шах, Костя.

— Видали мы такой шах. Директор соскучился. Говорит...

— Найдешь Бикмурзина в МТС. Забыл, какой сегодня день? Эх ты! Еще шах. Берегись, Костя...

Говорит, что если не придешь — не видать мне счастья на этом свете.

— По моему разумению, не директор, другое тебя волнует.

— А что другое меня может волновать?

— Не что, а кто. Сестренка моя. Все еще не забыл? — Вира! Тащи назад.

— Я тоже никогда не забуду.

— Кого?

— Не кого, а что. Эту партию. Мат, Костя!

Бахманов удивленно уставился на «поле сражения». — Да-а... Силен, биндюжник.

— Стало быть, силен, коли самому Бахманову мат поставил, — самодовольно хохотнул Микале и, заслышав шаги в коридоре, упрекнул: — Вот и Майрук пришла, а ты уходить собрался.