Поезд из Венеции (сборник)

II

Прошло несколько тоскливых, мучительных недель. Иногда на работе или дома за столом Кальмар вдруг чувствовал, как его прошибает холодный пот, как напрягаются нервы, как внезапно перехватывает дыхание. В эти минуты любой направленный на него взгляд казался ему невыносимым.

Мало-помалу ему удалось себя убедить, что деньги перешли в его собственность, что получил он их на законном основании и было бы несправедливо, чудовищно глупо не воспользоваться ими. Ну почему бы не купить себе какой-нибудь вещицы, о которой он мечтал годами, или не сделать подарка жене и детям?

А иногда он даже начинал волноваться: не исчезли ли деньги из чемоданчика.

Ключ от автомата, который он менял каждые пять дней, перенося чемоданчик с вокзала на вокзал, лежал у него в кармане, и он вечно опасался, как бы Доминика не спросила, от чего этот ключ.

Поскольку по истечении установленного срока служитель должен открыть автомат и отнести содержимое в камеру хранения, значит у него есть дубликат ключа. Разве не мог какой-нибудь служащий, встречавший Жюстена в своем отсеке и видевший, как он отпирает гнездо, поинтересоваться…

Едва ли. Не может этого быть, но после того, что произошло в Лозанне, Кальмар готов был поверить самому нелепому предположению.

Он не мечтал о богатстве. Ему и в голову не приходило что-нибудь изменить в своей жизни, оставить службу у месье Боделена, снять другую квартиру, отправиться бездельничать на Лазурный Берег или купить дом в деревне.

Если бы он и отказался от привычного распорядка жизни, вырвался из привычной обстановки, то почувствовал бы себя выбитым из колеи.

Ему хотелось только одного: удовлетворить самые скромные свои желания, самые скромные, с детства питаемые мечты. Например, купить себе такой перочинный ножик, какой он видел когда-то еще школьником в лавочке у папаши Каша, оружейника из Жиена. Или время от времени делать небольшие подарки жене, детям.

По воскресеньям — если семейство Кальмара не ехало в Пуасси, они отправлялись на прогулку посмотреть на витрины и, затерявшись в толпе, бродили по Елисейским Полям, авеню Матиньон или улице Фобур-Сент-Онорэ.

— Смотри, папа…

Какая-то безделушка в несколько франков, тем не менее мать тащит девочку дальше…

— На что она тебе? Если покупать все, что тебе захочется…

А разве у самой Доминики не загорались глаза при виде какой-нибудь сумочки или шелкового платка в витрине «Гермеса» или в другом магазине?

Как раз такие мелочи и доставили бы им самое большое удовольствие, и он с наслаждением бы покупал их — без долгих споров, без мучительных колебаний, предшествовавших каждой покупке. Войти в магазин. Выбрать, что тебе хочется, не спрашивая о цене…

Все чаще он вспоминал грабителей из Бостона и в конце концов стал ими восхищаться, считая, что их несправедливо посадили за решетку по меньшей мере на пятнадцать лет, тогда как они не притронулись ни к одному банкноту, не доставили себе ни малейшего удовольствия и никогда уже не смогут это сделать.

А тот бедняга, их сообщник, который не удержался и, потеряв голову, предал их за неделю до истечения срока давности. Уж очень велик был соблазн почувствовать себя богатым человеком…

Но в октябре и у Жюстена не хватило выдержки. Он отправился во второй или в третий раз на вокзал Сен-Лазар, прошел со своим чемоданчиком в туалет и, запершись, открыл его как бы для того, чтобы удостовериться, не положил ли кто вместо его богатства старые газеты.

Деньги были целы. Вынув бумажку в пятьдесят фунтов, Жюстен попытался придумать для этого оправдание — такое оправдание необходимо было ему для себя самого.

Американские купюры были подлинные, он это проверил, — во всяком случае, та, что он разменял в банке на Итальянском бульваре. А английские?

Он отправился в другой банк. Кассир, проделав ту же операцию, вручил ему не глядя французские деньги.

Растерявшись, Кальмар не знал, куда их девать. Не знал, что с ними делать. Наконец он зашел в один из баров на улице Марбеф, куда раньше и ногой не ступал, и, усевшись на высокий табурет, осушил в одиночестве полбутылки лучшего шампанского.

Однако никакого удовольствия это ему не доставило. У него остались еще деньги даже после того, как он положил стофранковый билет в шапку слепого… То-то удивится нищий, когда обнаружит такой дар…

Нет, надо найти какой-то выход. Это становилось жизненно необходимым. Кальмар сознавал, что нервы у него сдают, страх охватывает его все чаще, и люди начинают приглядываться к нему.

Несколько дней он подумывал, не сделать ли вид, будто он выиграл в национальной лотерее, взвесил все «за» и «против», пытаясь предусмотреть все препятствия, все опасности. И вот в начале ноября он решил наконец, что нашел выход.

Он подождал около двух недель. И вот однажды вечером, в понедельник, он вернулся домой, нагруженный пакетами, с делано сияющим лицом, несмотря на терзавший его страх.

— Что с тобой, Жюстен? Уж не решил ли ты, что сегодня Рождество?

— Терпение, дети мои…

— Что это, папа?

Сначала подарок для Биба — автомобиль, которым можно управлять как угодно с помощью ручки, соединенной с машиной тонким проводом.

— Неужели это мне, папа?

Доминика недоверчиво и встревоженно смотрела на него.

— А мне что, папа?

Для Жозе — портфель, какой она просила уже два года. С первого класса она ходила с одним и тем же не знавшим износа портфелем, который от времени стал серым и жестким.

Для Доминики он выбрал брошку, которой она как-то любовалась в витрине магазина на Елисейских Полях.

— Ты не находишь, что она очень подошла бы к моему голубому костюму? — заметила она тогда.

А себе Жюстен купил вожделенный перочинный нож с шестью лезвиями, отверткой, штопором и настоящей пилой. Ручка у ножа была из оленьего рога, точно такая, какой он восхищался в детстве на витрине оружейника.

— Вот вам, дети мои!.. Скажите спасибо лошадкам!..

— Лошадкам? — переспросила Доминика, не смея радоваться.

— Очень просто. Один наш клиент сказал мне в субботу утром, что у него есть точные сведения о фаворитах на скачках. Его зять там не то жокей, не то тренер, точно не знаю. Он спросил, согласен ли я рискнуть пятью франками, и я дал ему деньги, чтобы он поставил за меня. Я ведь ничего не понимаю в скачках. Даже не знал, на каких лошадей он собирался ставить… Представляешь мое удивление, когда сегодня днем приносит он мне более шестисот франков и заявляет, что мы выиграли… А поставь мы на тех же лошадей с указанием порядка прихода их к финишу, мы могли бы выиграть более двенадцати тысяч…

Доминика немного смягчилась, но была по-прежнему задумчива.

— Я слышал, что те, кто играет впервые, почти всегда выигрывают…

Жозе уже набивала свой новый портфель учебниками и тетрадями, а Биб пыхтел, стараясь запустить свой автомобиль.

— Папа, машина идет все время назад.

— Сейчас покажу, как надо…

Это заняло несколько минут.

— Надеюсь, Жюстен, ты не пристрастишься к скачкам?.. Видишь ли, я еще в детстве столько о них наслышалась…

Он знал историю, ставшую семейной легендой Лаво. Дедушка Доминики был владельцем первоклассного ресторана на улице Пти-Шан, в котором бывали известные журналисты, писатели, высший свет. В течение долгих лет ресторан считался модным, и многие финансисты, в жакетах и серых цилиндрах, по пути с биржи на ипподром заходили туда позавтракать.

— Сначала он играл от случая к случаю, ставил гроши, да и то лишь, когда ему подсказывали, на кого ставить… Потом захотел видеть, как бегут лошадки, и стал почти каждый день уходить из ресторана, оставляя все хозяйство на шеф-повара. Кажется, сначала дедушка крупно выигрывал. Шла даже речь о том, чтобы переоборудовать ресторан, на чем он, правда, только бы пострадал. Увы! До этого не дошло. Деньги улетучились… Три года спустя мой дед был уже только метрдотелем в своем бывшем ресторане, который перешел теперь к одному из служащих… А мой отец, получи он, как положено, ресторан по наследству, не был бы вынужден в четырнадцать лет поступать в «Вейлер» рассыльным.

Жюстен, принужденно улыбнувшись, попытался сострить:

— Тогда бы он не познакомился с твоей матерью…

Его теща работала гардеробщицей в том же заведении.

— Мой дед, — продолжала Доминика, — кончил жизнь в нищете: каждую неделю обходил своих детей, чтобы выклянчить у них немного денег… Он и умер на бегах в Сен-Клу, как говорят, от разрыва сердца, но я почти уверена, что от недоедания…

Кальмару приходилось действовать ловко и осторожно. Надо будет выбрать в следующий раз то, что особенно прельщало Доминику. Он попытался восстановить в памяти отдельные фразы, которые случайно роняют женщины в разговоре, вспоминал витрины, перед которыми жена особенно любила останавливаться.

Жюстен выждал две недели. Придя домой в понедельник, он ничего не сказал, но постарался придать лицу веселое выражение.

— Ты снова играл, Жюстен?

— Тсс! — таинственно пробормотал он, косясь на детей.

И позднее, уже в постели, пояснил:

— Зря я в прошлый раз рассказывал при них, как мне достались эти деньги. Хоть я и не считаю этот способ заработка аморальным, но лучше, чтобы они не слышали о деньгах, добытых с такой легкостью.

— Ты опять выиграл?

— Немного.

— Сколько?

— Достаточно для того, чтобы доставить тебе завтра приятный сюрприз.

Так, мало-помалу, он выдумывал себе порок, создавал порок-алиби, как он это называл.

— Кажется, я предпочла бы обходиться без сюрпризов.

— Послушай, Доминика, неужели ты считаешь нормальным упустить деньги, которые сами идут тебе в руки, деньги, которые никому не принадлежат, деньги вполне законные?

— Я тебе не раз говорила, что я думаю о скачках.

— А разве ты никогда не покупаешь билеты национальной лотереи?

Он нашел подходящий аргумент. Почти еженедельно, отправляясь за покупками, Доминика приобретала лотерейный билет и смотрела потом по телевизору таблицу выигрышей, держа этот билет в руках.

— Я ничего не выигрывала.

— Как же! А тысячу старых франков четыре года назад?

— После того, как за несколько лет накупила билетов больше, чем на тысячу…

— А если бы ты выиграла сто миллионов?

— Такое бывает только во сне…

— Однако каждую неделю кто-нибудь выигрывает такую сумму по национальной лотерее, не говоря уже о других лотереях.

Но до поездки в Венецию он и сам рассуждал так же, как Доминика.

На этот раз он подарил ей машину для мытья посуды. От радости у нее на глазах выступили слезы.

— Я знал, что ты это хотела. Ведь не секрет, что каждый вечер из-за мытья посуды ты опаздываешь на восьмичасовую телевизионную передачу. Отныне мы будем смотреть ее вместе.

Они укладывали детей в постель незадолго до восьми часов — это было на обязанности Жюстена — и проводили большую часть вечера у телевизора.

— Как мило, что ты подумал об этом… Но ты не будешь больше играть, дай слово! Сколько ты поставил?

— Как всегда, пять франков…

— А на прошлой неделе ты не играл?

— Проиграл пять франков. Тем не менее за три недели у меня получилось тысяча триста франков чистой прибыли.