Отец шатунов. Жизнь Юрия Мамлеева до гроба и после

* * *

Пасмурным днем 28 октября 2015 года на Троекуровское кладбище привезли гроб с Юрием Витальевичем Мамлеевым, которого перед этим как следует отпели в Домовом храме мученицы Татианы, что обслуживает студентов и преподавателей МГУ, бывших и нынешних.

Гроб был простой, но крепкий – под стать своему ныне покойному содержимому. Груз доверили темно-синему микроавтобусу с белой надписью ГУП «Ритуал» на блестяще вымытом борту. Служащие этого самого «Ритуала» были тактичны, но досадно безразличны к производимой ими священной работе, словно не понимая, отправку чьего тела в последний вечный путь им доверила судьба.

Копали ловко, с многоопытным знанием дела. Все собраться не успели, как уже чернела в мокрой зелени свежохонькая, чуть подмороженная осенним холодком могилка. Между соседними могилами потерянно бродил Юрасик Пятницкий, сын-переросток художника Владимира Пятницкого. Его белое округлившееся лицо со скорбными уголками бровей выражало будто направленную вовнутрь муку – казалось, это ему отныне и навсегда лежать в промозглой земле, а не дедушке Мамлею. Юрасика спокойно-равнодушно утешал начавший пить с самого утра Игорь Ильич Дудинский, которого с того дня будут называть последним свидетелем Южинского кружка.

Основную массу пришедших и приехавших на Троекуровское составляли непонятного происхождения и бездомного вида пьянчуги – по всей видимости, ученики, поклонники и почитатели таланта новопреставленного. Чуть особняком, но не слишком отстраненно скучились староверы – любимцы Юрия Витальевича. Они негромко перешучивались о чем-то своем и время от времени угождали Марии Александровне в ее мелких, но многочисленных просьбах: разузнать, к примеру, где венок, хотя Мария Александровна своими глазами видела и прекрасно знала, что он ждет своей торжественной минуты все в том же микроавтобусе, на котором привезли Юрочку. Староверы хоть и посмеивались, но во всем вдове угождали.

Тут же с необычайно мрачным видом сновал философ Дугов[50] в чернющем полупальто. Было свежо и по-осеннему прозрачно, несмотря на густые московские тучи. Погода, впрочем, хоть и должна была внушать спокойствие, скорее омрачала и без того горькое и по-русски тревожное прощание.

– Как вы смеете снимать таинство на фотокамеру? – вдруг засвистела криком какая-то взъерошенная полукликуша в куртке маскировочного цвета. Лицо ее сильно опухло, видимо, от слез и сопутствующих им истерических кривляний. – Как вы смеете снимать наше таинство?

Не всем было понятно, к кому обращалась полукликуша, по крайней мере никто не заметил, чтобы присутствовали журналисты с фотокамерами, которым было бы интересно это частично пьяненькое скорбящее собрание. Возможно, ругалась она либо с кем-то из бездомного облика учеников, принятых ею за корреспондентов желтых газет, либо и вовсе померещилось ей некое существо, оригинальной плоти у которого в объективной действительности не было.

Поняв, что никто на ее благородный гнев не обращает ни малейшего внимания, полукликуша одернула воротник пуховика маскировочного цвета и отправилась выпрашивать автограф у писателя Сергея Сибирцева, несмотря на погоду отказавшегося снять солнцезащитные очки, придававшие ему немного необходимой метафизической отчужденности.

Наконец стали прощаться. Первыми пошли вдова и другие женщины. Традиционных для таких случаев причитаний, надо заметить, не было: все чувствовали большую ответственность, поскольку об этом дне наверняка напишут не только в районной газете. Исключением стал Дудинский. Он, как паук, облепил мертвое лицо Юрия Михайловича, даже не целуя его, а как будто всасываясь в натянутую тонкую кожу, слюнявя ее и отбивая мелкие дробные поклоны – честное слово, не знаменитый журналист, а терзаемая бесами сельская дурочка.

– Дуда, ты аккуратнее, сейчас лоб у покойника лопнет от твоих поцелуев, – прервал его кто-то особенно возмущенный.

Когда все желающие прикоснулись губами к усопшему, могильщики быстро закрутили крышку гроба новомодными болтами вместо гвоздей и бесшумно отправили его на канатах в яму, после чего отошли покурить. Остальные же сгрудились вокруг могилы, уставившись в ее зияющую бездну, которая была не такой уж зияющей и, признаться, не такой уж бездной: напротив, дыра эта оказалась какой-то невероятно будничной, как будто хоронили не великого писателя, продолжившего труды Гоголя и Достоевского, а застрелившегося начальника кондитерской фабрики, объявленной банкротом.

На земляной горке у мамлеевской могилы откуда-то возникла белая тарелка с хорошей, лежащей крупными кусками, как сахар, землицей. Собравшихся охватило оцепенение, никто не решался взять на себя роль первопроходца в деле закапывания Юрия Витальевича Мамлеева. Так бы и стояли до следующего утра скорбящие ублюдины, если б не окрикнул их нервный могильщик:

– Ну что, прощаться будем или до утра будем стоять?

– Да-да-да, конечно, надо прощаться, – застрекотало все вокруг.

Философ Дугов сделал решительный шаг к тарелке, схватил щедрый кусок земли и как-то неожиданно резко швырнул его на гроб. Дерево глухо стукнуло, и даже могло показаться, будто это покойник стукнул кулаком по крышке, то ли проклиная своих могильщиков, то ли обещая скорую с ними встречу. Следом посыпалась еще одна горстка влажной земли, за ней еще и еще…

Решил выступить крепко уже захмелевший Дудинский. Шатаясь, он ступил на край могилы и обратился к присутствующим, едва не дравшимся за землю, как голуби за кусок прокисшего хлеба.

– Господа! – сказал он громко, но так, чтобы слышали его только самые близстоящие. – Господа метафизики! Что ж вы ему землю кидаете? Вы б лучше ему туда подрочили на дорожку!

Услышавшие отчасти ахнули, отчасти вздохнули. По счастью, Мария Александровна этой сцены не застала, поскольку вновь спохватилась насчет венка. Дудинский же не устоял полностью на ногах и все же ступил одним ботинком на землю у гроба с Мамлеевым. Кто-то захохотал, кто-то заметил, что в данных обстоятельствах это очень даже хорошая примета.

– Да-да-да, очень хорошая примета, очень, – закачал согласно бородой философ Дугов.

– Очень хорошая примета, очень хорошая примета, – пустилась в пляс полукликуша, приглашая желающих станцевать вместе с ней, пока радушно дырявилась в земле могилка.

Почти все дружно захохотали.

– Вот видите, – заметил Дугов, – только истинно русские люди могут искренне ликовать на похоронах самого близкого человека.

– И индусы еще! – добавил кто-то из толпы в черных куртках.

Не успели глазом моргнуть, как на месте ямы образовался аккуратный бугорок, который со временем выровняется и будет умощен плиткой. Над бугром высился крепкий деревянный крест, а на нем черно-золотая табличка: «Мамлеев Юрий Витальевич. 11.12.1931 – 25.10.2015».

– Крепкий, – дернул за крест Дудинский, – можно и памятник не ставить, и так нормально будет.

– Венок, венок несите, – запричитала Мария Александровна, но ее команды не требовалось, потому что могильщики уже бухнули на курган венок и обложили его принесенными разноцветными цветами.

Мария Александровна оправила ленту на венке, чтобы всем было видно, что на ней написано. А написаны на ней были такие слова: «Дорогому Юрочке от любящей жены».

– Не надо памятник ставить, и так сойдет, – повторил Дудинский.