Календарные обычаи и обряды народов Восточной Азии

Можно предположить, что к защитительной функции обрядов, призванных противостоять губительным силам, восходят и устрашающие маски, которые используют во время ряда новогодних развлечений и представлений. Страшные маски и костюмы, в которых непременным атрибутом являются изображения черепов и скелетов, например, в представлениях новогоднего тибетского Чама, возможно, призваны показать другую ипостась пришедших предков, а также защитить от их смертоносного воздействия. В этом представлении, в символическом танце, который исполняют ламы в масках докшитов — гневных защитников веры, происходит подавление злых духов, темного начала.

Возможно, первоначально в новогодних танцах, выступлениях ряженых, в устрашающих масках и маскарадах изображались как сами темные силы, так и начало, им противостоящее, их побеждающее. Представляется очень интересным мнение Г.М. Герасимовой о том, что в ламаистских мистериях докшитского Чама (Цама), в том числе и новогоднего, более четко выявляются истоки рождественского ряженья, карнавальных маскарадов, присущих многим народам, в том числе и европейским, где, однако, они «претерпели многоступенчатую трансформацию и потеряли свой первоначальный смысл»[883].

Очевидно, с этими же представлениями о близости и борьбе добра и зла, о соприкосновении мира здешнего и потустороннего, о жизни и смерти, о борьбе животворящих и губительных начал, особенно четко проявлявшихся, по мнению изучаемых нами народов, в сакральный период новогоднего праздника, связаны многие обычаи и обряды. Например, у тибетцев в первый день Нового года по домам ходил ряженый монлипа, лицо которого было выкрашено наполовину в белый, а наполовину в черный цвет. В городах Южного Китая в середине 1-го месяца устраивались праздничные шествия, главными персонажами которых были Белое непостоянство (Байучан) и Черное непостоянство (Хэйучан).

Наконец, эти же представления лежат в основе ритуальных противоборств в многочисленных играх-сражениях (камнями, факелами), состязаниях, бегах. Наиболее полно эти ритуальные противоборства представлены у корейцев, китайцев и тибетцев. У японцев их следы можно заметить в обычае устраивать во время зимнего солнцестояния или в первые дни Нового года состязания в сумо. Правда, в наши дни это характерно только для отдельных районов Японии и даже для отдельных храмов.

Для сравнения можно вспомнить мотив терзания оленя или копя грифонами, столь характерный для древнего искусства скифов, который многие исследователи трактуют как выражение ритуального противоборства на стыке старого и нового годов.

Надо упомянуть еще об одной функции обрядов и обычаев новогоднего праздника китайцев, корейцев, японцев, монголов и тибетцев, о функции, пожалуй более, чем все остальные, связанной именно с этим праздником.

Мы имеем в виду обряды и обычаи, восходящие к инициальной магии, поэтому, наверное, и функцию этих обрядов и обычаев следует именовать «инициальной». Инициальная магия, или магия «первого дня», известна многим народам мира. В новогодней обрядности китайцев, корейцев, японцев, монголов и тибетцев она занимает одно из центральных мест. Можно предположить, что к магии «первого дня» восходит бытующая у многих народов Восточной, Центральной и Юго-Восточной Азии традиция прибавлять возраст человеку с Нового года, считать новогодний праздник всеобщим днем рождения.

Традиция эта живет и в наши дни. И, только зная о ней, можно в полной мере понять поэтический образ, метафору, встречающуюся в одном из стихотворений известного современного монгольского поэта Бэгзийна Явухулана. Поэт воспевает красоту своей родной Монголии, ее горы, степи, пустыни. Чувства гордости и счастья наполняют его душу, и поэт рад тому, что он живет в такой прекрасной стране,

Где все четыре времени в годуОдновременно мне считают годы (цит. по[884]).

У японцев бытует обычай в первые дни Нового года собираться людям (из числа родственников, хороших знакомых), которые родились под одним знаком зодиака. Среди тибетцев сохраняются обычаи, имеющие своей целью отвести неприятность наступления «несчастливого» возраста (по представлениям тибетцев, это годы, кончающиеся на цифру «девять», а также восемьдесят первый год).

Среди обрядов и обычаев с инициальной функцией у изучаемых нами народов можно выделить по крайней мере, три хронологических пласта, имея при этом в виду, что в исторической ретроспективе их было значительно больше. Наиболее архаическими были обряды и обычаи, приходившиеся действительно на первый день Нового года. Таковы обычай «первого выхода» из дома, так называемая небесная прогулка у китайцев; обычай «первого шага» при выходе из юрты утром у монголов; обычай первого гостя у корейцев. У китайцев, японцев, тибетцев бытует обряд зачерпывания утром «молодой воды», которой приписывалось магическое значение. Широко распространены обычай магии «первого слова» и связанные с ним многочисленные табу на плохие, неблагозвучные и тем более на бранные слова.

Два других пласта обычаев и обрядов инициальной магии восходят к несколько более поздним, хотя также довольно древним историческим пластам. Это обычаи и обряды с инициальной функцией, которые приходятся на последующие после первого дня Нового года дни. У корейцев, например, это целый праздничный цикл — первый день мыши, первый день быка, первый день зайца, первый день дракона, первый день змеи, первый день свиньи — цикл, восходящий к традиционной шестидесятиричной системе летосчисления. В каждый из этих «первых дней» в наступившем году «впервые» выполнялись соответствующие обряды. У японцев на первые десять-одиннадцать дней Нового года приходятся «первые дела», причем почти каждому дню соответствует свое «первое» в этом году дело, хотя наибольшее число «первых» дел падает на второй и третий день.

Необходимо обратить внимание и на то, что среди «первых дел» у японцев, например, имеются «дела», различные по своему назначению, а также по времени и по социальной среде их возникновения (ср. «первая проба кисти» и «первая мотыга»).

Наблюдаемые у китайцев, корейцев, японцев и тибетцев временная протяженность «первых дел», а также бытование важных обычаев и обрядов, приходящихся у китайцев, корейцев и японцев по крайней мере, на две первые недели, а у тибетцев на первые два месяца, свидетельствуют о том, что еще в недалеком прошлом новогодний праздник охватывал более значительный временной промежуток.

В конце XIX — начале XX в. у китайцев, корейцев, японцев и тибетцев подобная временна́я протяженность обычаев и обрядов новогоднего цикла была связана с тем, что в этом праздничном временно́м потоке помимо 1-го дня нового года были и другие важные даты.

Анализ обычаев и обрядов Нового года, прежде всего, у земледельческих народов позволяет выявить два основных своеобразных пика: первый приходился на канун и особенно на 1-й день нового года, а второй — на 15-й день 1-го месяца и особенно на ночь первого полнолуния. Обычаи и обряды всего новогодней цикла как бы распределяются между этими двумя важнейшими датами. Не случайно день полнолуния у некоторых народов (например, у корейцев и японцев) называется Малым Новым годом. К полнолунию, как и к первому дню, готовится специальная пища, многие обряды первого дня имеют свои аналоги в обрядах 15-го дня.

Но выявляется одно очень существенное различие. Выше мы попытались определить функциональную направленность обрядов и обычаев новогоднего цикла и выделили восемь основных функций: функцию магии плодородия, примет и гаданий, процветания семьи, очистительную, оградительную, искупительную, противостояния (или защитительную функцию), инициальную функцию.

Материалы новогодней обрядности изучаемых народов показывают, что почти все эти функции еще в конце XIX — начале XX в. имели по крайней мере, два уровня. Один отражал заботу о благосостоянии в новом году семьи и домочадцев, другой имел своей целью заботу о процветании и благополучии в наступившем году общины, селения, большого коллектива.

Примечательно, что эти два уровня соотносились с двумя важнейшими временными кульминационными точками в новогодней обрядности. В самой общей форме (поскольку в реальной жизни эти взаимосвязи и соотношения имеют более сложный характер) можно сказать, что канун и первый день Нового года (а также прилежащие к нему дни) заполнены в основном обрядами, призванными обеспечить благополучие семьи (патронимии, рода) и ее членов, а день полнолуния (и прилежащие к нему дни) посвящен, прежде всего, обрядам, связанным с магией плодородия, с процветанием общины и селения[885]. Наблюдаются различия и в числе участников обрядов каждого из этих уровней, а также в форме и характере их выражения.

Обычаи и обряды кануна и первого дня Нового года у всех изучаемых народов посвящены процветанию семьи (в прошлом, очевидно, патронимии), патриархальной по своему характеру. В центре этих обрядов поклонение божеству очага (например, у китайцев обряды, связанные с проводами, а затем с возвращением Божества очага — Цзаована, у тибетцев, почитание Бога домашнего очага — Тхэблха). Выполнять эти обряды у китайцев могли только мужчины. В некоторых районах Японии женщинам запрещалось заходить в помещение, где находился алтарь Божества Нового года — Тосигами. К обряду поклонения домашнему очагу, очевидно, восходит традиция, в течение многих веков соблюдавшаяся китайцами, корейцами и японцами: непременно встречать Новый год дома, в кругу своей семьи, в кругу своих родственников. Стремление встретить приход Нового года под родительским кровом объясняется и древним культом предков, представлением о том, что в новогоднюю ночь предки возвращаются в дом, а с их «приходом» вновь и вновь утверждается неразрывная связь поколений. Так, на о-ве Чечжудо (Корея) в утро Нового года родители будили детей словами: «Сегодня наши предки возвращаются к нам».

Обрядами поклонения предкам у китайцев, корейцев, японцев, тибетцев руководил глава семьи. Женщины не имели права даже присутствовать на этих церемониях. Во время исполнения обрядов, да и вообще во время «прихода» предков как бы осуществлялась коммуникативная функция новогоднего праздника, воссоединявшая прошлое, настоящее и будущее семьи. Обряды поклонения предкам были сложными: здесь были и угощения, и моления, и почитание. Они продолжались в течение первых дней Нового года.

При этом семья решительно отгораживалась от остального мира. У китайцев даже существовал обычай вечером, в канун Нового года, опечатывать ворота.

Все многодневные труды по убранству и украшению жилищ, приготовлению угощений, а также различные обряды, связанные с Новым годом, у китайцев, корейцев, японцев, тибетцев и монголов имели своей целью способствовать дальнейшему процветанию и благополучию семьи. Украшения из веток вечнозеленых растений (кипарис, сосна, бамбук, можжевельник) и растений, имеющих благоприятную символику (слива, персик), в различных комбинациях (сосна и бамбук в кадомацу у японцев, можжевельник у тибетцев, персик, сосна, кипарис у китайцев) обещают долголетие и процветание членам семьи. Разнообразные по происхождению и сюжету новогодние картинки (няньхуа у китайцев, сэхва у корейцев) оберегают жилище в целом, а также отдельные комнаты и хозяйственные постройки от злых духов, нечисти, болезней; желают домочадцам долголетия, счастья, почета, богатства и особенно многочисленного мужского потомства. С пожеланием потомства была связана символика многих блюд новогодней трапезы. Здоровью и благополучию детей у корейцев, например, должна была способствовать и специально сшитая к празднику одежда, дополненная оберегами. Роль оберегов выполняли специальные «точки» из красной ткани или красных нитей, помещенные на детской одежде, красные ленты с благопожелательными иероглифами, разноцветные или, правильнее сказать, сшитые из тканей разного цвета рукава детских кофточек, особый магический смысл имело и использование иголки в ходе изготовления этой одежды.