Маска лжи. Часть 1

Пролог

Матовый каменный шар, умещающийся на ладони, но для связи требующий установки на ровной поверхности, разгорался медленно. Внутри него начала пульсировать желтовато-теплая искра, разрастаясь и заполняя темное нутро артефакта. Однако сигнал остался без ответа. На вызов, по-видимому, реагировать никто не собирался. Я нервно побарабанил пальцами по резной кромке стола. Подобное проявление эмоций никак не могло мне помочь, но слегка снизило градус напряжения.

«Не ответишь через артефакт, оправлю к тебе своего гонца!» — подумал я. И тут же, словно в ответ на мое недовольство, шар полыхнул алым, и из его глубины раздался немного искаженный, но от этого не менее родной равнодушно-холодный голос.

— Мир твоей земле и твоему небу, отец.

Я прищурился, мгновенно решая, с чего начать этот важный разговор.

— Да стелются травы тебе под ноги, Зорян. Как твоя учеба?

— Замечательно. Ты интересуешься с какой-то целью, или это просто пустой треп, чтобы ослабить мое внимание?

— Это попытка прощупать степень твоего желания со мной общаться.

— Не прибедняйся, папа. Я давно остыл, и тебе прекрасно это известно. Говори, чего тебе от меня надо. Я спешу.

— Мне нужна твоя помощь.

— О как! — фыркнул Зорян. — Несгибаемый Аламир Калита сподобился признаться в слабости. У тебя там небо на землю рухнуло, что ли?

— Ты приедешь? — сдержанно переспросил я, стараясь не обращать внимания на сарказм глупого мальчишки.

Из парного артефакта донеслось неразборчивое бормотание и приглушенный звук удара, а потом алая искра погасла, превращая шар в темный и мертвый кусок шерла.

Я коснулся прохладной поверхности артефакта и устало вздохнул.

«А чего ты хотел, старый дурень? Сам же сделал все, чтобы мальчишка сбежал из Бухтармы на вольные хлеба. Теперь терпи молча!»

Сферит[1] давно погас и потемнел, а я все еще продолжал сидеть, уставившись на его матовую поверхность, раздумывая, как трактовать резкое окончание разговора. Пытаться связаться еще раз я даже не стал. Не хотел выглядеть навязчивым просителем, хоть и волновался о том, смог ли заинтересовать его, или в очередной раз за долгие годы потребуется переходить к осуществлению запасного плана. Сколько было их, обходных путей, маневров и импровизаций? Теперь, когда все нити моих интриг сошлись в моих руках и стали приносить плоды, когда план по освобождению соплеменников из-под власти ллаэрла[2] близился к успешному завершению, я не имел морального права позволить кому-либо — пусть бы и собственному сыну! — помешать мне.

Да, теперь, как и тридцать четыре года назад, главным действующим лицом разворачивающейся с моей помощью интриги должен был стать мой Зорян. Мой первенец. Тот, на кого я сегодня, как и без малого четыре десятка лет назад, возлагал все свои надежды. Именно ему предстояло в скором будущем продолжить мои начинания. Теперь же следовало убедить упрямого мальчишку, что ему и самому выгодно будет участие в тщательно разработанном замысле.

Как бы цинично это ни звучало, но иногда я сомневался: правильный ли сделал выбор, решив, что именно старший из моих сыновей близнецов должен остаться в живых, а младшего не спасти. Семнадцать лет я пытался уберечь их, а потом понял: если не оставлю эти попытки, то потеряю обоих. Что может испытывать мужчина, более того — отец, вынужденный похоронить собственного сына? Вероятно, боль. Я, отправивший своего ребенка на смерть, фактически вложивший в его руки оружие, которым он прервал собственную жизнь, ощущал не просто боль, но беспощадное пламя, в котором горел ежечасно, ежесекундно. Этот костер, на котором я оказался распят, был сложен из воспоминаний. О том, каким он был — мой младший сын. О том, как достойно он принял решение спасти собственного брата. Бесконечный калейдоскоп картинок прошлого. Память — все, что мне осталось.

Закрыв глаза, я позволил себе пару мгновений слабости. Окунулся в тот день, когда впервые взял своих мальчиков, своих первенцев-близнецов на руки. Сыновья — залог моего бессмертия, ибо для мужчины не может быть ничего важнее, чем собственное продолжение в веках. Я сохранил в памяти их безусловную любовь. Она и теперь казалась мне реальной, словно каким-то образом мне выпал шанс вновь вернуться в прошлое. Будто я не потерял их обоих, пусть каждого по-разному. Со вздохом отстранившись от иллюзий, я открыл глаза. Отполированный матовый шар, выполнив предназначение, уже больше ничем не мог помочь. Магическая вещица продолжала хранить молчание.

Когда-то давно, воспитывая сыновей, я видел в старшем изъян. Слишком неуступчив и упрям, так мне казалось. В отличие от младшего брата, он с раннего детства рос самодостаточной личностью. Вот и теперь попытка поговорить с ним завершилась ничем. О результатах этой короткой беседы я, к сожалению, узнаю в лучшем случае через десятицу.

Время, впрочем, все расставит по местам. День за днем, год за годом Зорян доказывал, что я не ошибся. Да, по силе и духу мои мальчики были равны, но там, куда в итоге отправился младший, требовались не упорство и решительность, а бесконечное терпение. Мне же стоило позволить сыну выдохнуть, успокоиться и выполнить мою просьбу о помощи. Тяжело вздохнув, я поднялся из-за стола и подумал, что стоит сообщить жене, что ее старший сын, возможно, скоро приедет с ней повидаться.

Я знал, что эта новость обрадует ее. Так же, как знал, что смерть Межи ее почти уничтожила. Но не зря у нас родился такой упрямец! Ему было от кого унаследовать эту черту характера. Выходя из кабинета, я с улыбкой вспоминал те дни, когда пытался завоевать эту невозможную женщину, свою жену. И день нашей первой встречи — тоже.

Она была странной, выбранная для меня невеста. С виду застенчивая и покорная воле родителей кукла: красивая, ухоженная, и слишком предсказуемая, похожая на всех предыдущих. Никакого простора для фантазии, одежда, пожалуй, даже чересчур строгая. А потом — как удар под дых: на внутренней стороне запястья яркий рисунок, который иглой наносили сторонники возвращения власти в руки потомков правящего рода. Ни мать, ни отец, по всей видимости, не догадывались о политических взглядах потенциальной невестки, а ведь именно наша семья имела самое прямое отношение к желающим сменить правящую верхушку. Предки с отцовской стороны являлись единственными прямыми потомками давно убитого кнеса.

С первого взгляда, еще когда не заметил крохотный трохидов[3] рисунок на запястье, я твердо решил, что церемониться с этой девчонкой не буду. Я хорошо разбирался в людях, и мне совсем не хотелось видеть своей женой запуганную и забитую паиньку, не заслуживающую ни минуты моего внимания. Впрочем, как и любую другую одобренную матерью кандидатуру.

Мало того, пришедшая в мой дом в сопровождении родителей девушка показалась мне не просто болезненно робкой, но совершенно пустоголовой, к тому же, твердо уверенной, что после обряда станет мне ровней. Мне, у которого за плечами остались десяток лет службы при дворе ллаэрла и многолетняя школа интриг в Совете Предиктов[4]. В чем равной мне могла стать эта домашняя девочка, если с самого ее появления на нашем пороге было видно, что она полностью лишена собственного мнения, во всем полагается на суждения и вкусы родителей. Даже на смотрины и то вырядилась в унылую до оскомины черно-серую поневу, волосы заплела в косу столь туго, что ни единой волосинки не выбилось, и свято верила, что я обращу на нее свое внимание.

Большую часть вечера я только подтверждал свое первое впечатление, пока случайно не встретился взглядом с кандидаткой в супруги. Заглянул в ее глаза и понял, что меня так злило и раздражало на протяжении всего ужина. Ее глаза… Они будто принадлежали совершенно иной личности, будто в плоском пыльном портрете кто-то прорезал смотровые оконца, и теперь через эти отверстия заглядывала в мир огненная саламандра. Взгляд Чаяны меня обжег. И я далеко не сразу осознал, что они походили на бешенные глаза раненного, загнанного в клетку дикого зверя, который дошел до той степени отчаяния, что готов рвать любого ради глотка свободы.

Родители тем временем смотрели на меня просительно, не решаясь выказать недовольства моей отстраненностью — характер у меня был не сахарный. И я сдерживался, молчал, изучал эту гостью, знал, что родители правы, что мне давно пора обзавестись семьей, что они желают мне добра. Ни родители, ни старшие сестры не понимали, что для меня важнее всего не преданная молчаливая супруга, не целый выводок детей от нее, что в моей жизни есть цель гораздо более глобальная и значительная, что мне плевать на житейские мелочи. И на девушек, готовых ради «простого женского счастья» принести себя в жертву моим амбициям, мне тоже начхать.

Как же я их всех презирал! Вот таких, закованных в строгие рамки этикета — белоснежная нательная сорочка, верхняя рубаха, цветастая понева, подпоясанная неизменным кушаком, коса (куда уж без нее!) — правильных до самодовольства, малахольных идиоток. Родители поставляли их для смотрин с тягостной для меня периодичностью. Ради скучных этих свиданий приходилось то и дело отказываться от действительно необходимых встреч, менять собственные планы, отвлекаясь от того, что я считал по-настоящему важным. А уж сколько сил и времени я каждый раз тратил, чтобы без конфликтов избавиться от очередного навязанного знакомства… В первое мгновение показалось, что с Чаяной будет гораздо проще. Девушка не производила впечатления опасного противника, казалась всего лишь очередной восторженной дурочкой. Переломить ее интерес и первую увлеченность было делом плевым. Пять минут беседы, правильно подобранные слова — и любые положительные эмоции превратятся в страх.

Грубить я не любил, однако с некоторыми молодыми девушками завуалированное хамство приносило самые впечатляющие результаты. Вот и в этот раз я резонно решил прибегнуть к давно зарекомендовавшему себя методу — указать невестушке на ее место в нашей будущей семье. Как же я ошибался. За маской трогательно-безобидной лани скрывалась тигрица. Мало того, что она не просто не испугалась, она прилюдно осмелилась огрызнуться и напасть.

Удар этой крепкой ладошки вряд ли мог причинить мне боль. Даже самую малую. Но те капельки крови, что остались на ее пальцах, сорвали в моей голове последние ограничители. Я впервые в жизни почувствовал не просто азарт, а настоящий охотничий инстинкт, почувствовал, что хочу поймать того, кто посмел мне перечить. Поймать и… что? Уничтожить? Нет! Заставить признать мое превосходство? Возможно. Присвоить себе? Несомненно! Все эти эмоции кипели во мне, а молоденькая девчонка, которая не имела представления о том, что на нее открыли сезон охоты, при взгляде на меня неприязненно морщилась.

Растерянное восклицание матери привело меня в чувство, заставило затолкать поглубже желания и инстинкты и успокоиться хотя бы до конца вечера. Медленно до меня стало доходить, что она пустила кровь ненарочно, всего лишь царапнула щеку выпуклой завитушкой на резном браслете. Дошло и то, что она задела меня за живое совершенно случайно, что не было никакой попытки взять надо мной верх. Просто так сложились обстоятельства. Однако, в целом эта простая истина ничего не поменяла — усмирять внутренний азарт я не собирался.