Кузнец

Пролог



— Что ты здесь делаешь?

Эйслинн распахнула дверь своего кабинета и обнаружила, что ее младший брат Джеррод играет с одним из ее новых устройств. Джеррод виновато поднял глаза, надув нижнюю губу.

— Я просто хотел посмотреть, — сказал он в качестве извинения.

Эйслинн нахмурилась, переводя взгляд с Джеррода на свой новый инструмент. Это была хрупкая вещь, и на ее сборку ушло несколько дней. Стеклянные линзы, установленные в несколько рядов из металлических стержней, предназначались для увеличения старых текстов и всего остального, что было слишком маленьким, чтобы хорошо рассмотреть.

Она сама едва успела им воспользоваться, и уж точно не хотела, чтобы ее одиннадцатилетний брат испачкал его своими потными пальцами. Ей не нравилось, когда он появлялся в ее пространстве.

Их отец, лорд Меррик Дарроу, всего год назад предоставил Эйслинн комнату для ее кабинета. Эйслинн провела это время, заполнив ее своими любимыми вещами — книгами. Она собирала книги, фолианты и трактаты по математике, астрономии, архитектуре и многому другому. Она собирала и читала все, что могла. Кабинет быстро превратился в убежище из бумаги и чернил, маленькое убежище от суеты замка Дундуран.

И… с тех пор как их мать скончалась при родах, а вместе с ней и младенец-брат, два года назад, Эйслинн находила утешение в обществе книг и учебы.

Она не оценила вторжение, и Джеррод знал это. Однако, когда она не потребовала, чтобы он немедленно ушел, он опустил виноватый взгляд и вновь повернулся к устройству.

— Хорошо, — проворчала она, — только ничего не трогай.

Эйслинн обошла свой стол и села, не спуская глаз с брата. Он часто бывал небрежен, и многие чашки, тарелки и хрусталь разбивались под его неловкой рукой.

Взяв перо, Эйслинн начала набрасывать новую идею. Она разговаривала с одной из старших садовников, Морвен, о садах замка и фруктовом саде, и это навело ее на мысль об орошении. Морвен рассказала ей, что в последний раз ирригационную систему2 ремонтировали при прабабушке Эйслинн почти девяносто лет назад.

Она покинула кабинет меньше чем на час, чтобы найти книгу по ирригации в большой библиотеке отца, и, очевидно, не заперла за собой дверь.

Эйслинн взглянула на незваного гостя. По крайней мере, он держал руки сложенными за спиной, осматривая устройство.

Она прикусила щеку, жалея, что не может сказать ему, чтобы он уходил, но голос Бренны — шателен3 Дундурана — эхом отдался в ее голове. Будь добра к своему брату, он так много страдал.

Не больше чем я, она была и моей матерью тоже, часто ворчала она, но только про себя, поскольку такие мысли были эгоистичны.

Со стороны Эйслинн также было эгоистично возмущаться тем, что Бренна, которая приехала с их матерью леди Ройсин, когда выходила замуж за их отца, предпочла Джеррода ей. Джерроду всегда сходили с рук его выходки, в то время как Эйслинн ругали, напоминая, что леди Ройсин никогда бы так не поступила.

— У леди не бывает истерик, — любила говорить ей Бренна.

Однако Эйслинн не была леди. Не совсем. Не такая, как ее мать.

Ей не нравились вещи, которые были у ее элегантной матери, и она не думала, как она. Эйслинн не любила посещать придворные приемы. Ей не нравилось носить модные, строгие платья и часами выслушивать речи. Ей не нравилась игра слов и политические интриги. Она ненавидела приветствовать гостей, когда люди целовали ей руку, и держать язык за зубами, когда она предпочла бы просто сказать правду о том, что ей скучно.

Пока Ройсин была жива, она помогла Эйслинн узнать достаточно о придворном этикете, чтобы выжить. Ее мать понимала трудности Эйслинн и учила ее, как могла, и все это для того, чтобы бороться с бурлящими эмоциями, которые иногда переполняли девушку.

Бренна называла их истериками или припадками. Ройсин называла это чрезмерными чувствами.

Что бы это ни было, Эйслинн ненавидела свои всплески эмоций.

Без помощи матери она старалась избегать того, что ей не нравилось, или что легко подавляло ее. Эйслинн проводила время за чтением и самостоятельной учебой, поскольку репетиторы уже мало чему могли ее научить, хотя ей было всего четырнадцать.

Однако она была нужна отцу. Он поставил своей миссией искоренить ужасную работорговлю, которая пустила корни в южном Эйреане, во время жестоких войн за наследство пятнадцать лет назад. Кто-то должен был присматривать за Дундураном, и хотя Джеррод, как сын, был наследником, Эйслинн была старше и умнее.

Бренна в роли шателен справлялась со многими обязанностями, но Эйслинн росла и была более чем способной, как выразился ее отец. Она хотела, чтобы он гордился. Все, что угодно, лишь бы уменьшить опустошение в его глазах после потери Ройсин.

Эйслинн вздохнула, в стотысячный раз желая, чтобы ее мать не забеременела, чтобы она все еще была…

Это дым?

Подняв глаза, Эйслинн увидела Джеррода, направившего в самую большую линзу устройства луч солнечного света из окна. Концентрированный конус света падал на открытую книгу, тонкая струйка дыма поднималась от темнеющей бумаги.

— Что ты делаешь? — взвизгнула Эйслинн.

Джеррод резко поднял голову и уставился на нее широко раскрытыми глазами, оставив фокус линзы на бумаге. Через мгновение со страниц вырвалось пламя.

Эйслинн вскочила и помчалась через кабинет.

Джеррод взвизгнул, врезавшись в устройство. Оно с грохотом упало на пол, разбив стекло вдребезги.

Эйслинн накрыла горящую книгу запасным одеялом и била по ней руками, пока маленькое пламя не погасло. Ее руки горели от жара, и кабинет наполнился дымом.

Слезы текли по ее раскрасневшемуся лицу, Эйслинн повернулась к Джерроду. Он уставился на нее своими серо-голубыми глазами. Глазами их матери.

Они всегда выглядели неправильно на его лице. Слишком нежные, слишком теплые, когда Джеррод не был ни тем, ни другим.

— Извини, — сказал он.

Он не имел этого в виду.

Он никогда не имел в виду того, что говорил.

Внутри нее кипело разочарование, подавляющее и всепоглощающее. Оно горело жарче, чем пожар, который он почти разжег, ее терпение лопнуло.

Эйслинн толкнула его.

Он отшатнулся назад, слезы навернулись ему на глаза, и он взвизгнул.

Она сжала со всей силой в кулаках его тунику и встряхнула Джеррода, ее ярость выплеснулась наружу в виде слез и криков. Она не знала, что говорила — на самом деле это не имело значения.

Как он посмел вторгнуться в ее пространство, ее убежище? Как он посмел разрушить ее устройство?

Он всегда все портил.

Я ненавижу его! Я ненавижу его, я ненавижу его, ненавижуненавижу…

— Эйслинн!

Ее оттащили от Джеррода, который остался хныкать в углу. Эйслинн вцепилась ногтями в руки, которые пытались удержать ее, брыкаясь и визжа, как пойманное животное.

Воздух покинул ее легкие, и Эйслинн беззвучно закричала, пытаясь освободиться.

Кто-то, удерживавший Эйслин, ударил ее по ушам, оглушив.

Тяжело дыша, Эйслинн посмотрела в искаженное ужасом лицо Бренны.

— Прекрати немедленно! — шателен отвесила еще одну пощечину Эйслинн, недостаточно сильную, чтобы причинить боль, но достаточную, чтобы вернуть внимание Эйслинн в кабинет, подальше от ее гнева.

Она держалась очень тихо, не желая, чтобы ее снова ударили.

Бренна долго ждала, прежде чем поспешить на помощь Джерроду. Она ворковала и кудахтала над ним, помогая встать.

Эйслинн обхватила себя руками, ее начало трясти.

Что я наделала? Что я наделала?

Ее желудок скручивало от пульсирующей боли в ладонях после каждого удара Джерроду, и она сжала дрожащие руки в кулаки.

Эйслинн ненавидела насилие. Она никогда не наблюдала за рыцарями на турнирах или на тренировочном поле. Она всегда убегала, когда Джеррод пытался подраться со своими друзьями, и она никогда не смеялась, когда шуты били друг друга ради дешевой комедии.

Как я могла это сделать?

— Что ты наделала? — спросила Бренна, прижимая Джеррода к себе.

— Он сломал мое новое устройство и устроил пожар. Он мог сжечь замок дотла, — ответила Эйслинн, но без особого энтузиазма.

Бренна фыркнула.

— Я уверена, он не хотел.

— Я сказал, что сожалею, — надулся Джеррод из-под юбок Бренны.

Шателен бросила на Эйслинн взгляд, полный глубокого неодобрения.

— Леди не поднимают руку. Если твои припадки станут жестокими, мне придется сказать твоему отцу, что тебе нужна изоляция.

— Нет! — Эйслинн боялась этого больше всего. Хотя она не испытывала особого удовольствия от общения с другими людьми, она не могла вынести заточения.

Она любила свой дом. Дундуран был красив, построен из местного светлого известняка и увенчан серо-голубыми шиферными крышами. Голубые знамена Дарроу развевались на шестах на вершинах конических башенок. Розовый сад ее матери все еще цвел, а весной густо росли глицинии. Река Шанаго извивалась на юге, идеально подходя для катания на лодках и прогулок вдоль берега. Она любила замок и его прислугу. Они были ее друзьями.

— Тогда ты не должна вести себя как дикое животное, — упрекнула Бренна.

Взгляд Эйслинн метнулся в сторону. Она не могла смотреть на Джеррода, когда сказала:

— Мне жаль.

Долгое мгновение прошло в тишине, наконец заставив Эйслинн неохотно вернуть к нему взгляд.

Со своего места рядом с Бренной Джеррод проницательно рассматривал ее глазами, которые были и не были глазами ее матери, с легкой ухмылкой на губах.

— Хорошо, — наконец сказал он.

— Молодец, — похвалила Бренна, потирая его руку. — Теперь убери это, юная леди. А потом пора мыть руки к ужину.

Взяв Джеррода за руку, Бренна проводила его к двери кабинета.

— О, и я не думаю, что есть какая-то причина рассказывать об этом твоему отцу, — сказала Бренна. — Несчастные случаи бывают.

Наконец, оставшись одна в своем кабинете, Эйслинн крепче обхватила себя руками.

Ей было невыносимо смотреть на сломанное устройство, все линзы которого были разбиты, а металлические детали повреждены. В комнате пахло дымом, и, вероятно, так будет еще несколько недель.

Тяжелые слезы брызнули у нее из глаз. Очередная волна эмоций подступила к горлу, и она быстро заперла дверь кабинета.

В уединении своего убежища у нее случился очередной припадок, она кричала и рыдала. Эйслинн рвала на себе волосы и била в грудь, ее переполнял гнев. То, что она натворила, угроза заключения, ее сломанное устройство — все это хлынуло из нее вихрем.

К счастью, приступ был несильным, большая часть ее энергии уже была израсходована, и Эйслинн в изнеможении опустилась на пол, когда все было закончено.

Окруженная своими книгами, Эйслинн в конце концов, как могла, вытерла слезы и начала собирать осколки.

1



Пятнадцать лет спустя

Несмотря на все, что бабушка и дедушка Хакона сделали для него: подарили ему любящий дом, научили всему, что знали в кузнице и за ее пределами, он не мог оставаться в их доме дольше двух недель.

Это было не что-то одно, а целая серия мелких трудностей, которые свалили его любимую бабушку — ломота в суставах, сильный кашель и сильный ливень. Несмотря на то, что она была уже немолодой, даже для орка, она была бодрой и здоровой, но быстро заболела. Она мирно скончалась двенадцать дней назад. Дедушке не потребовалось много времени, чтобы последовать за ней, его собственное здоровье пошатнулось под стук дождя по шиферной крыше.