Бурные страсти тихой Виктории

Глава седьмая

Пришла в себя Вика от того, что ее равномерно покачивало и глаза на запрокинувшемся лице видели высокое голубое небо. Немного погодя она поняла, что ее несут, и ощутила знакомый запах — так пахнуть мог только Санька.

— Я ее не трогала! — вскрикивал рядом женский голос. — Я пальцем к ней не прикасалась!

— Санька, — тихо сказала Вика, — поставь меня на землю, уже все прошло.

Она увидела близко-близко его обеспокоенные голубые глаза.

— На этот раз ты упала как следует, правда, Тростинка?

Так он звал ее в самые интимные минуты их жизни, потому что Вика была, по его мнению, очень худенькой, и все говорил, что ему как мужу придется-таки ее посадить на жирную, богатую белками пищу.

— Споткнулась, — призналась Вика, слегка отстраняясь от него — что же это, на виду у всех…

Но оказалось, что поблизости уже никого нет, а Лизавета вообще испарилась, будто всего лишь от звука Викиного голоса. Наверное, стала удирать со всех ног, потому что Вика своим возвращением из глубины обморока сняла с нее обвинения чуть ли не в убийстве жены старшего менеджера.

— А чего это ты так вырядилась? — спохватился Санька, ставя ее на землю и слегка отодвигая от себя, чтобы получше рассмотреть.

— Ну, это… поговорить, — нехотя созналась Вика.

Теперь ей казалось, что она совершила ужасную глупость, придя к мужу на работу в таком виде. Коллеги Петровского скажут, что у его жены не все дома. И сама же на себя разозлилась: чего в самом деле она мямлит? Кто создал эту ситуацию? Разве не Санька виноват в том, что его любовница звонит им домой и позволяет себе говорить всякие гадости!

— И почему ты не на работе? — строго спросил он, словно был ее начальником. Наверное, и Саньке было не по себе, вот он и пытался отвлечься. Точнее, как всегда, наехать на нее.

— Я взяла отгул, — сказала Вика. — Накануне ночью я не выспалась, вот и решила отдохнуть.

Но оказывается, он не так уж и был этим озабочен, а просто как бы брал разбег, чтобы ей признаться.

— Знаешь, когда ты лежала на земле, без сознания, — вдруг сбивчиво заговорил Санька, — я почувствовал, что у меня внутри — он прижал руку к сердцу, — будто что-то оборвалось. Ты лежала такая худенькая, несчастная… Я готов был убить Лизавету. Я, кажется, даже молился Богу, просил прощения за то, что позволил себе так обидеть свою любимую женщину…

Любимую! Вот тот бальзам на душу, который ей так необходим. Любимая! От одного этого слова внутри у Вики потеплело, к глазам подступили слезы. Вообще-то она вовсе не из плаксивых, но в последнее время что-то в ней не то чтобы сломалось, а сдвинулось с привычного места. Вот слезы и подошли так близко к глазам…

— Мне, между прочим, Лизавета не понравилась, — сказала Вика, — если в твоем вкусе такие женщины, как она, зачем ты женился на мне?

— Мне нравишься ты, — сказал Санька с некоторой тоской, — хотя после происшедшего ты, наверное, мне больше не веришь. Я не знаю, что делать, как просить у тебя прощения… Давай договоримся: если ты меня простить не можешь, ну что ж, придется мне уйти, потому что не разговаривать с тобой или спать в соседней комнате — выше моих сил. Или — или, понимаешь?

— Понимаю, — вздохнула Вика.

— У тебя красивые ноги, — сказал Санька, — но эта юбка…

— Я знаю, эта юбка лежала на антресолях. Я достала ее для тропы войны.

— Со мной?

— С Лизаветой. Ты не думай, она мне сама позвонила. Обзывалась, ну я и не выдержала. Когда тебя опускают ниже уровня городской канализации, кому это понравится?

— Я понимаю, — сказал Санька, — но ты мне не ответила.

— Я выбираю первое.

— Не понял?

— Прощаю и обещаю больше об этом не вспоминать.

Не слишком ли опрометчиво давать такие обещания?

Но Санька страшно обрадовался и опять поцеловал ее на виду у всех. То есть никого поблизости не было, но отчего-то Вика была уверена: из окон административного здания на них смотрит не одна пара глаз.

— Ты — лучшая женщина на свете!

— Хочешь, я сегодня на ужин отбивнушки сделаю?

— Хочу, — оживленно согласился Санька. — Знаешь, я, наверное, неделю не ел.

— Ты что? Не больше суток.

— А разве это мало?

Они стояли посреди штабелей с лесом, огромных грузовых машин и прочей техники, и Санька поддерживал Вику за плечи и говорил с ней о всякой ерунде, потому что это значило главное — примирение.

— У тебя голова не кружится? — заботливо спросил он.

— Немного.

— Давай я отвезу тебя домой.

— Не надо. Здесь же рядом. Коленку вот сбила, но это ничего, дома зеленкой намажу… У меня шишка на лбу? — Она потрогала пальцем какое-то новое, весьма болезненное образование.

— Небольшая. Как придешь домой, приложи лед.

— Хорошо. Так я пошла?

— Иди. Но, пожалуйста, будь осторожна. — Он поцеловал ее. — Совсем ты у меня девчонка. В этом прикиде вообще как школьница. Странно, тебе даже эта черная помада идет.

— Она не черная. Она темно-коричневая.

Вика, не замечая охранника, прошла через проходную. У нее было такое чувство, будто своим приходом сюда она от чего-то освободилась. То ли удачно головой ударилась, то ли посмотрела на соперницу — эта Лизавета нормальная женщина, у которой все лучше, чем у нее самой? — и успокоилась.

Вика шла, не глядя по сторонам, — опять задумалась. В голове у нее немного шумело, и она еще некоторое время чувствовала спиной обеспокоенный взгляд мужа, потому не выдержала, обернулась и махнула ему, мол, не волнуйся, со мной все в порядке.

Вот странно-то, любовь вернулась к ее мужу через жалость. Через сострадание… Нет, получается не очень убедительно. Но он же сам сказал, что когда увидел ее лежащей, без чувств…

А может, истинные чувства именно так и проверяются? Экстремальностью?

Еще некоторое время Вика медленно шла в полной прострации, пока ее кто-то сзади слегка не толкнул. В бедро. Она так изумилась, что не сразу повернулась — ребенок, что ли?

Перед ней стоял огромный черный пес и смотрел на нее. Вике показалось, что она вроде слышала чей-то крик: «Девушка, бегите, собака!», но не обратила внимания. Чего ей бежать? Собак она никогда не боялась. И вряд ли по улице за ней мчалась бешеная собака.

Обычно для спокойного обдумывания какой-нибудь проблемы Вика как бы отключалась, но так, что звуки извне до нее все-таки доносились и потом она могла при необходимости их проанализировать.

Неужели этот пес некоторое время за ней бежал, а она и не слышала?

Пес был крупный, Вика даже сказала про себя — высокий. Ей выше пояса — это если иметь в виду туловище, а головой он, наверное, и до плеча ей доставал. Понятно, что люди такого пса боялись. Другие, но не Вика.

Вон, у него даже ошейник есть. Не бродяжка какой-нибудь. Хотя… Некоторое время, видимо, собака провела без хозяйского догляда, потому что шерсть на ней была довольно грязная, а глаза по-человечьи усталые.

— Ты потерялся? — спросила его Вика и погладила по голове. — Как же тебя звать-то? Черныш? Нет, это больше для дворняжки подошло бы, а ты у нас благородных кровей… Блэк!

Пес шевельнул ушами. Вика оглянулась. Поблизости никого не было из тех, кто выглядел бы хозяином такого великолепного пса.

Вика никому не говорила, но маленьких собак она не очень любила и всегда мечтала вот о таком, самом большом. Он был как ожившая мечта юной Вики Хмельковой. Раньше она представляла себе, как вечером будет гулять с ним по набережной и встречные девчонки и мальчишки станут ей завидовать. А ее пес, большой, черный, будет спокойно идти рядом, и им вслед — оглядываться люди.

— Таким большим собакам не разрешается разгуливать по улицам в одиночку, — сказала Вика.

Блэк лизнул ее в руку. Возможно, его звали не так, а как-нибудь вроде Монтгомери фон Брауншвейг, но поправить ее было некому, а оставить пса одного — он явно был растерян и нуждался в поддержке — у нее не поднялась рука.

В общем, Вика подумала, а потом сняла с юбки узкий черный ремешок, привязала к ошейнику и слегка потянула пса за собой. Он покорно пошел за ней следом.

Хорошо, что в это время дня трамваи шли почти пустые, так что Вика устроилась с Блэком на задней площадке и кондуктор ничего по поводу собаки не сказала — мол, без намордника нельзя, потому что Вика на всякий случай взяла билет и на него.

До дома Вика с Блэком дошли без приключений. Только соседка, баба Глаша, спросила ее из-за забора:

— Вика, никак, вы собаку завели?

На что Вика буркнула нечленораздельно — пусть понимает, как хочет.

— Сейчас я тебя покормлю, — уверенно сказала Вика, соображая, что бы ему дать, и вспомнила: пицца! До сих пор никто к ней и не прикоснулся.

Она вынесла пиццу и налила воды в небольшой старый тазик. Блэк неуверенно обернулся на нее.

— Ешь, — сказала Вика, — пицца только с виду не слишком аппетитная, а положила я в нее все лучшее и свежее.

Пес деликатно попил водички и только потом осторожно ткнулся носом в Викин кулинарный изыск.

Одним щелчком гигантских челюстей откусил половину и проглотил. Опять оглянулся на Вику, не сердится ли новая хозяйка на то, что он такой голодный. И вторым щелчком прикончил огромную — на весь противень! — пиццу.

Вика даже растерялась.

— Вот сколько еды тебе нужно, — задумчиво сказала она, — этак я тебя, пожалуй, и не прокормлю. Например, если Санька влюбится еще в какую-нибудь Лизавету и уйдет. Я получаю не слишком много. А то, может статься, он откажется тебя содержать.

Позицию мужа в этом вопросе она не могла даже представить. Санька… он такой рафинированный, как англичанин. Собственно, вживую Вика англичан не видела, но по книжкам представляла их именно такими. Он консерватор, и почти в любом вопросе у него есть свое, прочно утвердившееся понятие. Как он ухитрился жениться на Вике? Если подумать, она — полная ему противоположность. Ему бы подошла какая-нибудь врачиха или медсестра, которая чистила бы картошку в резиновых перчатках.

От нарисованной картины Вика хихикнула, и пес с беспокойством на нее посмотрел. Она успокаивающе положила руку ему на голову.

— Если Санька от нас уйдет, ты станешь есть хлеб?

Пес посмотрел Вике в глаза и как будто кивнул. На самом деле не кивнул, конечно, просто у него были такие выразительные глаза, словно он понимал человеческую речь и не мог ответить только по причине своей несовершенной собачьей природы, непредусмотренной для произнесения человеческой речи.

— Тогда мы будем за тебя бороться до конца. Не станет же Санька говорить: «Выбирай — или я, или Блэк». Не такой он глупый. Собака — это собака, а жена… Надо позвонить папе.

Отец Вики, Павел Данилович Хмельков, был человеком обеспеченным. Он мог многое, но ему было некогда. В новой семье у него имелась еще одна, совсем маленькая дочь и к тому же молодая жена, а о Вике он вспоминал в день ее рождения и на Восьмое марта.

Но Вика на отца не обижалась. Говорила себе, что он все равно ее любит и, если что, всегда ей поможет. Не то чтобы она хотела к отцу с какой-нибудь просьбой обратиться, а просто приятно было осознавать, что человек такой на свете есть.

Денег у отца Вика принципиально не брала и ужасно смущалась, когда в день рождения шофер Павла Хмелькова по имени Арнольд привозил ей дорогущую корзину с цветами и коробочку с серьгами или кольцом. Тоже дорогими.