На поверхности

Боже, это место не могло быть более неподходящим для нее.

— На нашу линию было наложено еще одно проклятие — сказала она прежде, чем я успела что-то сказать, прежде чем успела посочувствовать.

— Я знаю, — пробормотала я. — Наши единственные.

Ее взгляд метнулся ко мне, и на этот раз он был таким проницательным, что я замерла.

— Черт, — прошептала она, закрыв глаза.

— Что?

— Ты уже встретила его, не так ли? — прохрипела она, забыв про угощение.

— Д-да, встретила.

— Ты с ним? — потребовала она ответа.

— Нет. Он женат, — ответила я, не понимая ее волнения.

У мамы вырвался протяжный вздох, и она закрыла лицо дрожащими руками.

— Слава Богу, — пробормотала она.

Некоторое время она раскачивалась, а я просто смотрела на нее.

Интересно, почему это хорошо, что я была лишена своего джило? Разве не в этом был весь смысл джило? Чтобы ты был с ним?

Но, что бы я ни думала, мама не была с этим согласна, продолжая раскачиваться и пробормотав «Слава Богу» еще как минимум три раза.

Я хотела протянуть руку, прикоснуться к ней, обнять ее, привлечь ее внимание, но не стала этого делать, а просто смотрела на нее, ожидая, пока она справится с тем, что так сильно на нее подействовало.

Мой взгляд упал на старомодные часы, висящие над дверью, через которую я прошла, и увидела, что до конца нашего свидания осталось всего девяносто минут. Знаю, что это могло показаться долгим сроком, но мне нужно было наверстать восемнадцать лет.

Более того, мне пришлось смириться с тем, кем я была.

Кем она помогла мне стать.

— Никодимус был моим единственным, — пробормотала мама, заставив меня вздрогнуть, потому что она начала говорить неожиданно, ее лицо все еще было закрыто руками. — Твоя бабушка сказала, что мне не следует быть с ним, и я знала это, но я так любила его, Теодозия. Я была уверена, что для нас не закончится все плохо.

Закончится плохо?

Внезапно она схватила меня за руку.

— Ты никогда не должна быть с ним, — прорычала она.

Я вздрогнула, но не от ее прикосновения, которое ошеломило меня, не от ее слов, а от «Никаких прикосновений!», которое рявкнул нам охранник через комнату.

Она немедленно убрала руку, не удостоив охранника взглядом, а просто посмотрела мне прямо в глаза.

— Тебе нельзя быть с ним, Теодозия.

— П-почему?

Ее неоспоримость наполнила меня ужасом.

— Потому что вам не суждено быть вместе. Дар — знать, кто твоя вторая половинка, проклятие — никогда не быть с ним. Если ты с ним… дела идут плохо.

— Какие дела? — прошептала я, чувствуя, как во мне зарождается ужас.

— П-просто вещи. Никодимус был хорошим парнем. Он любил меня, и он любил тебя, но когда ты родилась, это было началом конца. Я поняла это и была благодарна за то, что мы так много переезжали, потому что это означало, что твоей бабушки не было рядом, чтобы сказать мне: «Я же тебе говорила».

— Это я была виновата? — Слезы навернулись мне на глаза.

— Нет, конечно, нет. Это была не ты. Это было проклятие, — быстро сказала мама.

— Проклятие, — повторила я безжизненным тоном.

— Да. Ты можешь мне не верить… — сказала она, поджав губы.

Но разве это не так?

Посмотрите, что произошло после того, как я встретила Адама?

Я плыла по течению, живя своей жизнью, не особенно счастливой или несчастной, просто проживая дни, используя бассейн как механизм выживания.

Затем он вошел в мою жизнь, распахнул двери настежь, и внезапно я в этом бассейне едва не утонула.

Каин оказался в тюрьме.

Из-за меня.

Большинство учеников в школе ненавидело меня, потому что думало, что это покушение на убийство было всего лишь неудачной шуткой, а у меня была слишком большая палка в заднице, чтобы признать это таковым. Потому что, конечно же, у меня была возможность контролировать, считает ли министерство юстиции что-то преступлением или нет

Но — и это было огромным «но» — можно ли считать проклятием, после жизни в бедности, где не питала особой надежды на будущее, за исключением обучения в местном колледже, которое я не могла себе позволить, внезапно оказаться в совершенно другом мире?

Я говорю не о богатстве и даже не о бесплатном поступлении в Стэнфорд.

Я говорю об Олимпийских играх.

Я знала, что смогу попасть в сборную. Как и тренер.

На моих соревнованиях уже присутствовали наблюдатели. Я знала, что интерес ко мне был большим.

Если бы Олимпийские игры состоялись в тот год, когда я только начинала делать себе имя на этом поприще, не сомневаюсь, что уже была бы в команде США. Как бы то ни было, Токио был конечной целью, и в глубине души я знала, что способна достичь этих головокружительных высот.

Более того, я знала, что способна завоевать золото.

Размышляя над всем этим, я потерла рот рукой.

— Многие избитые женщины защищают своих мужей, — сказала я.

— Они не защищают их после того, как убили, — фыркнула мама. — Я знала, что должна была это сделать. Как только он избил тебя, — она покачала головой. — Я поняла, что пути назад нет. Я приговорила его, как только приняла его в свое сердце и позволила себе любить его. Это была моя вина.

Было ясно, что мама верила в то, что говорила. В ее глазах даже стояли слезы, и это поразило меня, потому что я знала, что эти слезы были не о ней или обо мне, а о нем.

Ее обидчике.

Это было неправильно. Так неправильно, что я не знала, с чего начать.

Но она верила в это.

Я могла понять, что она имела в виду в отношении дара и проклятия, и это беспокоило меня еще больше.

— Несколько лет назад я пытался кое-кого исцелить.

После я повторила это с девушкой в школе, но результат для меня не был так ужасен. Не так, как с Луизой.

— Ты пыталась исцелить? — спросила мама, удивленно приподняв брови, а затем нахмурилась. — Все закончилось плохо?

— Да.

— Не удивлена, если честно. Мама говорила, что ее первое исцеление было самым худшим. Она «перегорела» на пять лет, но ей удалось вернуть свои силы только тогда, когда…

— Когда что?

— Когда она встретила своего единственного.

Я уже встретила Адама, так что не было похоже, что это возродит мои силы… но, хотела ли я вообще, чтобы они вернулись на полную мощность? Исцеления той девушки в школе хватило для того, чтобы выжать из меня силы на неделю. Я не хотела этого в своей жизни, эгоистично это или нет, но я не хотела такой ответственности.

— Я-я узнала о тебе только от женщины по имени Лавиния, — неуверенно сказала я.

— Винни никогда не умела держать свой рот на замке, — пробормотала Женевьева, но в ее словах не было раздражения.

— Она сказала, что бабушка знала его, но они не поженились.

— Нет, не поженились. Она была умной. Я — нет. Оставшись с ним, ты разрушишь не только его жизнь, Теодозия. — Мамин взгляд скользнул по стенам. — Но и свою тоже. Мне бы не хотелось, чтобы ты стала таким же подобием живого человека, как я. Жаждущим того, кого потеряла, кого обидела своим эгоизмом.

На секунду мой рот просто открывался и закрывался. У меня не было ответа на этот вопрос. На это не было ответа. Что я должна была сказать?

Как я должна была отреагировать?

Проблема состояла в том, что я знала каково это — иметь Адама в своей жизни. Не только рядом со мной, но и в моей постели. В моем теле.

Это было блаженством.

Пока жизнь не встала у нас на пути.

Может, проклятием была жизнь, а не особенность нашей линии.

— Я хочу, чтобы ты мне кое-что пообещала, Теодозия. Я не была для тебя матерью, потому что мои решения лишили меня этого. Я никогда не узнаю тебя так, как должна, и буду горевать об этом до самой смерти…

— Теперь у нас есть время, — вставила я, но она проигнорировала меня.

— Времени у меня много, ты права. Но правда в том, что даже если мы станем друзьями, у нас никогда не будет таких отношений, для которых мы были рождены. Как это было бы возможно? Все годы, которые я должна была воспитывать тебя, я провела, застряв в этом месте. Так что, хотя я не имею права говорить тебе это, не имею права просить тебя об этом, я все равно сделаю. Это мой единственный шанс стать для тебя матерью, и я попрошу тебя прислушаться к тому, что я скажу… — она тяжело вздохнула. — Держись от него подальше. Избегай его, как чумы, потому что для тебя, дитя, он ею и является. Он у тебя в крови, и я знаю, как это больно. Мы — женщины рода Кинкейд, нам суждено встретить наших джило, и нам суждено встретить их молодыми, поэтому мы знаем, как больно хотеть их и никогда не иметь, проживать свою жизнь без них рядом с нами. — Ее голос стал тише, а пальцы перестали теребить фантик от батончика. — Поверь мне, Теодозия, нет ничего более мучительного, чем знать, что твой единственный больше не ходит по этой земле, и это произошло потому, что он погиб от твоих рук.