Саамские сказки

О саамах и их сказках

Как-то, еще в тридцатых годах, мне приходилось слышать от любителей сказок:

— Да, знаете ли, эти ваши северные сказки какие-то… Прочтешь, а в голове ничего не осталось.

— Скучновато?

— Да нет… Что-то тут то, да не то…

Собиратель северных сказок не может согласиться с такими отзывами — в северных сказках привлекают и особое знание жизни, и своеобразная фантазия. Однако в научной публикации они действительно звучат слишком на свой лад. Поясню примером.

Один музыковед делал доклад перед этнографами о своей поездке к ненцам. В тундре он записал пение их под балалайку и гармонь. Он сам пел нам под аккомпанемент этих же инструментов. Пение, иногда протяжное, иногда прерывистое или даже захлебывающееся, переходило в крик, порой до визга, а потом и рычание — певец был в гневе. Кончалась песня мягким самодовольным клекотом.

Таких песен было исполнено несколько.

— Все одно и то же, — сказали мы.

— Нет, песни не похожи одна на другую, — утверждал музыковед. Он повторил первую песню, объяснил ее содержание. Затем на ряде музыкальных иллюстраций пояснил различия между разными музыкальными ладами. И вот ту же песенку, но русскими словами, в звучании привычного для нашего слуха европейского лада, он исполнил в сопровождении все той же гармошки. Вот что мы услышали: «Она хороша, как молоденькая оленица, у которой глазки карие и копытца черные, а рожки в нежном бархате. Он хочет быть с нею. Но весною ее увезли в широкую тундру, на север, в далекие чумы. Напрасно он ищет ее: в тундре ее не найти, ее схватят другие руки. Но придет зима — в теплых зеленых лесах, среди елей, в чумах он ее найдет. Она будет в его чуме хозяйкой. Как тепло у очага, в ее красном пологе!»

Прозвучала нам попятная мелодия, хотя и в несколько необычном тембре, дважды ее звучание прерывали бурные аккорды. Песня произвела на всех большое впечатление.[1]

Вот этого перевода северных сказок, с их лада сказывания на знакомый нам и привычный, не хватало тому читателю, который жаловался на недоходчивость сказок народов Севера.

В нашем сборнике делается именно такая попытка перевода саамской сказки на наше звучание, на наше ее понимание.

На Крайнем Севере Европы живут люди, которые именуют себя «саами», «народ саами». Соседи же — русские, финны, шведы и норвежцы — называют их «лопари» или «лаппе». Во времена Древнего Рима называли их финнами. Это название народа дало наименование стране, в которой они обитали — Финляндии (впоследствии они были вытеснены оттуда другими племенами, предками нынешних финнов). Вот что пишет о них римский писатель Тацит (I в. и. э.):

«Финны чрезвычайно дики и до крайности бедны; они не имеют ни оружия, ни лошадей, ни домов; трава — их пища, шкура — одежда и земля — постель. Вся их защита — стрелы, заостренные, по недостатку железа, костями. Охота составляет занятие одинаково и мужчин и женщин: они отправляются вместе, и каждый имеет свою часть в добыче. Дети не имеют другого спасения от дождя и диких зверей, кроме шалаша из ветвей. Там укрываются и юноши и старики. Они считают себя счастливее тех, которые вздыхают над плугом, устают при постройке домов, мучаются страхом за свое имущество и жаждою чужого добра. Не боясь ни несправедливости людей, ни гнева богов, они достигли того, что более всего трудно: им ничего не нужно желать».[2]

В таких словах Тацит рисует первобытно-общинный быт, в условиях которого жили саамы в начало нашей эры.

Ныне саамы живут в горах Норвегии и Швеции, на севере Финляндии и у нас в СССР на Кольском полуострове, в Мурманской области. За границей находится около тридцати тысяч человек, в СССР около тысячи восьмисот человек.

Хозяйство саамов было настолько неразвито, что ведение его почти целиком подчинялось условиям природы, среди которой они жили. Дикий олень круглый год бродил по тундре. Саамы, пася свои стада оленей и преследуя диких, тоже передвигались вслед за ними. Рыба в реках и озерах тоже не стоит на мосте, и саамы ходили всем своим домом на те озера, где весною или осенью лучше всего ловилась рыба. Тут, на этих лучших местах, саамы строили себе шалаши из тесаных брусков, из бересты и дерева. Название этого жилища — вежа. Тут же, в амбарчиках, на высоких столбах, они хранили запасы продовольствия и некоторые инструменты. Жилище и все их имущество были приспособлены к подвижному, кочевому образу жизни. Они жили отдельными семьями, которые объединялись в роды.

Хлеб саамы не сеяли. Только четыреста лет тому назад они начали употреблять в пищу печеный хлеб. Муку им привозили из России. Как видим, к этому времени в их быту произошли большие изменения по сравнению с картиной, нарисованной Тацитом.

С IX века в течение многих веков саамы платили двойные подати: и русским князьям, и королям Норвегии. Тяжелым бременем легла эта дань на саамов. Неопределенность границ на Севере, походы скандинавских королей на Русь, при содействии папы римского, беспрестанно вызывали военные столкновения, при которых коренные жители, саамы, должны были покидать свои жилища, уходить в глушь и прятаться там в землянках. Подчас эти столкновения превращались в настоящие войны. Саамы эту эпоху называют «подземной войной». В 1250 году Александр Невский отправился походом на Север и на некоторое время установил там мир.

Если не считать легендарных времен, когда саамы сами вытесняли какое-то племя с земли Кольского полуострова, загадочное имя которого в легендах — тала, талы, то исторический период подземных войн саамы разделяют на три «нагона». Это деление указывает, что у саамов выработался своеобразный взгляд на свое прошлое. Конечно, это фольклор, а не история. И все же сведения эти интересны, и просто отбросить их фольклорист не может. Первый «нагон» — это столкновения с норманнами, первый крестовый поход 1157 года. Второй — 1240-1326 годы — время шведских войн с Новгородом, крестовые походы, «Ледовое побоище», поход Александра Невского в Поморье и далее на север, заключение Ореховецкого договора. Третий «нагон» более позднего времени, московский период, крещение саамов в 1526 году, походы и набеги отрядов датского короля и царских сборщиков дани. Этот период «подземной войны», по-видимому, был настолько разорителен, что в 1673 году потребовалось заступничество за саамов самого патриарха.

О каждом «нагоне» саамы складывали саги. Судя по общему духу, сказ о старце Няле можно отнести ко времени норманнов, сагу о Лаурикадже — ко второму периоду и, наконец, сагу «Красивая Катрин» — к третьему «нагону», когда в Коле бывало много иностранцев.

Кольский полуостров с давних времен был притягателен своими незамерзающими бухтами. Петр I, заинтересованный в укреплении Кольской окраины, заново отстроил крепость Колу, вооружил ее артиллерией, значительно увеличил гарнизон, разрешил морскую торговлю с Норвегией.

Во время шведской войны 1709 года, в частности в период Полтавской битвы, саамы сослужили Петру немалую службу. Они вели разведку в тылу врага, в Швеции.

Петр усиленно поощрял заселение мурманского берега. Подъем всего края сказался и на хозяйстве саамов — у них появились большие стада оленей.

Процветание Мурмана, правда несколько искусственное и бюрократическое, продолжалось на протяжении всего XVIII века. В начале XIX века Россия заняла прочные позиции на Севере. Внимание царского правительства теперь обратилось на Юг. Забота о северной окраине прекратилась, она оказалась забытой.

Во второй половине XIX века правительство усилило колонизацию Кольского полуострова. Многие исконные угодья саамов были заняты под новые русские поселения, саамам было разрешено бесплатное пользование лесом для построек домов, если они захотят перейти к оседлому быту. Когда же два брата-саама действительно перешли к оседлости и потребовали содействия властей, архангельский губернатор не поддержал их.

В 1887 году с Печоры на Мурман переселились оленеводы-ижемцы. Они пришли на богатейшие пастбища тундр Кольского полуострова со своими приемами ведения хозяйства, выпаса оленей, обычаями. И если крупные местные оленеводы вскоре установили контакт с пришельцами, то саамская беднота от нового соседства пострадала: пришлые оленеводы, по обычаю Большеземельской Тундры, присваивали себе вольно пасущихся саамских оленей, как бесхозяйных.

Известный этнограф конца XIX века Н. Харузин рисует удручающую картину нищеты саамов. В заключение он пишет:

«И бьется пока лопарь из всех сил… пока не придет ему помощь извне, которая укажет ему пути, как освободиться из-под тяжелой кабалы, не принудит его вести более правильно свои звероловные и рыболовные промыслы, не даст ему возможности покинуть свой полукочевой, вредно отражающийся во всех отношениях на лопаре, быт и перейти к полной оседлости, при которой он лишь может отдохнуть от своих вековых страданий».[3]

Война 1914—1918 годов, особенно интервенция, тяжело сказалась на благосостоянии саамов: оленеводство их было почти разорено.

Октябрьская революция дала возможность саамам навсегда покончить с тяжелым прошлым.

Одной из первейших задач советского правительства на Севере был подъем оленеводства. Оленеводы получили целый ряд льгот и преимуществ, были освобождены от обложения налогом, пастухов не брали на военную службу. В период нэпа было налажено кредитование оленеводческих хозяйств.

В 1929 году возникло движение за коллективизацию оленеводческих и рыболовецких хозяйств. Коммунистическая партия и Советское правительство оказывали широкую поддержку этому движению: рыболовецкие колхозы ссужались моторными ботами, оленеводческие — снаряжением чумов, рогатым скотом.

Коллективизация в корне изменила образ жизни саамов. Кочевание отошло в область преданий. Оседлый быт благоприятно сказался на жизни саамов. Исчезли богатые и бедные. При колхозах открываются мастерские по обработке шкур и изготовлению различных изделий из продукции оленеводства, в частности художественных изделий из оленьего меха, из бисера. Среди саамов появились люди новых профессий — доярки, мотористы, шоферы, счетные работники, учителя.

Научному изучению саамов положил начало уже упоминавшийся русский этнограф Н. Харузин. Его книга «Русские лопари» богата историческими и статистическими данными, сведениями о верованиях саамов, а также фольклорными записями. Собиранием фольклора саамов Кольского полуострова на русском языке занимались и другие ученые и писатели.