Робер Сюркуф

ТУЛОН

Это было в день Рождества Пресвятой Богородицы 1793 года[1]. Уже несколько недель благословенные нивы Прованса жгло беспощадное солнце. Однако в этот день горизонт с самого утра затянуло плотными фиолетовыми тучами, желтые подбрюшья которых то и дело озарялись сверкающими зигзагами молний. Громовые раскаты сотрясали прибрежные скалы, тысячекратным эхом отражаясь от вспененных гребней волн.

Хлынул проливной дождь, никакой плащ не продержался бы против него более минуты. Одна надежда — спасительный кров, и все живое давно попряталось под крыши. Лишь одинокий путник, промокший до нитки, отважно шагал по дороге, ведущей через виноградники и оливковые рощи к городку Боссе. Пропитанная дождем легкая летняя одежда плотно облепила его стройную крепкую фигуру, но это, казалось, ни в малой степени не смущало спутника. Его моложавое лицо то и дело расплывалось в довольной улыбке, а танцующая походка была, ни дать ни взять, как у праздного гуляки, которому вовсе незачем куда-то торопиться.

На самом краю городка, у дороги, стоял небольшой дом. Над дверью его красовалась вывеска с полустертыми буквами: «Таверна дю руссийон». Не обращая внимания на дождь, путник не спеша подошел к дому, сдвинул шапку на затылок и, подбоченившись, внимательно стал разглядывать надпись.

— «Таверна дю руссийон», ишь ты! — воскликнул он. — Зайти, что ли? Может, там и на самом деле подают настоящий руссийон[2]? Да нет, больно домишко-то неказистый. Пойду-ка я лучше дальше, мокрее все равно не буду. Вода — чудесный дар небес, только бы вино ею не разбавляли. Итак, решено, рулю дальше и якорь бросаю не раньше, чем на рыночной площади.

Не успел он, однако, повернуться, чтобы продолжить свой путь, как дверь отворилась и на пороге появился человек, в котором сразу можно было угадать хозяина таверны.

— Куда же это вы? — прогудел из-под сизого носа сиплый пропитой голос. — Хотите захлебнуться в этом ливне?

— Ничуть, — ответил путник. — Непогода меня не одолеет, разве что ливень из ваших бочек…

— Тогда заходите скорее, потому как, похоже, у нас одинаковые вкусы, а я не из тех, кто травит добрых граждан дрянным вином.

— Ну что ж, поверю вам на слово и лягу в дрейф на пяток минут. О-ля-ля, а вот и новый парень на борту!

Последние слова он произнес, уже вступив в помещение и отряхиваясь, словно мокрый пудель. Хозяин услужливо придвинул ему стул, и путник уселся в ожидании обещанного вина.

Маленький зал таверны выглядел в высшей степени воинственно. Он был битком набит солдатами Конвента[3]. Не считая последнего гостя и самого хозяина, там был один-единственный штатский — миссионер Святого Духа[4]. Священник тихонько сидел в уголке и, казалось, целиком ушел в свои думы, не замечая окружающих. Маленький и скромный, был он, видимо, наделен недюжинным мужеством: появиться в сутане среди дикой солдатни — для этого требовалась отвага. Во Франции в те дни все духовные ордена были упразднены, и от всех лиц духовного звания требовали присяги на верность республике. С теми, кто эту присягу отвергал, поступали как с мятежниками. И не приходилось сомневаться, что храбрость маленького миссионера при подобных обстоятельствах в любую минуту могла обернуться для него крупными неприятностями.

К столику еще не успевшего обсохнуть незнакомца, слегка пошатываясь, подошел пышноусый тамбурмажор[5].

— Эй, гражданин, откуда путь держишь?

— С верховьев Дюранса[6].

— И куда же?

— В Боссе.

— Что тебе там надо?

— Навестить друга. Ты что-нибудь имеешь против этого?

— Хм-м-м! Может, и так, а может, и нет.

— О-о-о! — с едва скрываемой иронией протянул незнакомец. Он положил ногу на ногу, скрестил руки на груди и устремил на тамбурмажора взгляд, в котором можно было прочесть все, что угодно, кроме восхищения. Этому молодому человеку было никак не более двадцати двух — двадцати трех лет, но высокий лоб, густые брови, властный взгляд, орлиный нос, энергично очерченный рот, крепкая загорелая, не привыкшая к воротничкам шея, широкие плечи при гибком телосложении — все это производило впечатление независимости, некой необычности и невольно внушало уважение.

— Чему ты удивляешься, гражданин? — спросил унтер-офицер. — Уж не полагаешь ли ты, что к главной штаб-квартире в Боссе может пройти любой, кому заблагорассудится?

— Нет, не полагаю. А вот ты, гражданин тамбурмажор, похоже, полагаешь, что тебе позволено лезть к любому со своими расспросами?

— Молчать! Каждый солдат обязан охранять безопасность своей армии! Как твоя фамилия, гражданин?

— Сюркуф[7], — ответил спрошенный с легкой ухмылкой в уголке рта.

— Имя?

— Робер.

— Кто ты?

— Моряк.

— А-а-а, так вот почему ты, словно утка, столь беззаботно плескался там, на улице! Кто тот друг, которого ты хочешь навестить?

— Гражданин гренадер Андош Жюно.

— Андош Жюно, адвокат?

— Да, тот самый.

— Да это же мой добрый приятель! Откуда ты его знаешь?

— Мы встречались с ним в Бюсси ле-Гран, где он родился.

— Точно! Ты не врешь, гражданин Сюркуф. Жюно служит в нашей роте. Я провожу тебя к нему. Но прежде ты должен выпить с нами.

— А что вы пьете?

— Здесь только один сорт, как на вывеске, — руссийон. Вино крепкое, хотя и очень мягкое. Попробуй-ка!

Хозяин притащил большой кувшин своего фирменного напитка, и все солдаты дружно протянули стаканы, предвкушая удовольствие выпить за счет моряка.

После первого тоста Сюркуф предложил всем наполнить еще по стакану и снова выпить. Однако, заметив постную физиономию усомнившегося в его платежеспособности хозяина, он вытащил из кожаного бумажника пачку ассигнаций и швырнул ее на стол. Жест этот был встречен всеобщим ликованием: денег хватало с лихвой, и хозяин еще раз наполнил кувшин. На сей раз не обошли вниманием и миссионера, которому до этого не перепало еще ни глотка. Тамбурмажор подошел к его столику и потребовал:

— Встань, гражданин, возьми стакан и выпей за здоровье Конвента, выкинувшего папу римского из страны!

Священник поднялся и взял стакан. Однако вместо требуемого тоста тихо, но твердо сказал:

— Не для богохульства дал нам Господь эту благодать. В вине — истина, и я не хочу произносить слова лжи. Я пью за здоровье святого отца в Риме. Да хранит его небо!

Не успел он, однако, поднести вино к губам, как кулак тамбурмажора вышиб стакан из его руки, так что осколки брызнули по полу.

— Что ты это себе позволяешь, гражданин святоша? — взревел унтер. — Ты что, не знаешь, что в нашей прекрасной Франции прежние святые отцы упразднены? Еще немного, и всех вас вышвырнут отсюда вон со всей вашей ерундой, в которую вы заставляли нас верить! Я призываю тебя отказаться от своего тоста!

— Погоди-ка, старина, — перебил тамбурмажора другой солдат. — Зачем ты разбил его стакан? Гражданин хозяин, дай ему новый да налей пополнее! Этот поп явно из тех, что отказались от гражданской присяги. Вот мы и устроим ему сейчас проверку, и пусть он пеняет на себя, если ее не выдержит!

Хозяин принес требуемое. Тамбурмажор втиснул в ладонь священника полный стакан и приказал:

— А теперь пей, гражданин, и кричи громко: «Да здравствует республика! Долой папу!»

Лицо миссионера побледнело, но глаза его сверкали. Он поднял стакан и крикнул:

— Да здравствует святой отец! Долой врагов Франции!

Полупьяная орава разразилась дикими криками, и десятка два рук потянулось к мужественному приверженцу своей веры, чтобы жестоко проучить его. Но не тут-то было: в ссору вмешался незнакомец. Никто и не заметил, как он подошел, только вдруг Сюркуф оказался перед священником, прикрыл его своим телом и крикнул с веселой улыбкой:

— Граждане, не сделаете ли мне одолжение?

— Какое?

— Будьте так добры, выжмите, пожалуйста, воду из моего бушлата, прежде чем посягать на этого божьего человека!

Усмешка в глазах моряка и дружелюбность тона сбивали с толку, однако в глазах этих и в его тоне было нечто, что настораживало.

— Твой бушлат? — слегка растерянно спросил тамбурмажор. — Что ты выдумал? Нам-то какое до него дело? Отойди-ка в сторонку, гражданин Сюркуф. Мы хотим вдолбить этому ханже литанию, да так, чтобы он до последних своих дней ее не позабыл!

— Разрешите мне, по крайней мере, хотя бы выпить с ним по доброму глотку.

Моряк взял из рук священника стакан и спросил:

— Как тебя зовут?

— Я зовусь братом Мартином, — ответил тот.

— Отлично, брат Мартин. Позволь мне выпить с тобой — за твое здоровье, за здоровье всех мужественных людей, которые не боятся стоять за правду, за процветание прекрасной Бретани, моей родины, за здравие моего отечества и здоровье всех достойных уважения служителей церкви!

Сюркуф поднес стакан к губам и осушил его до дна. Несколько секунд в комнате царила мертвая тишина, а потом разразился шторм. Все глотки орали, все кулаки сотрясали воздух, к моряку протискивались разъяренные солдаты, но долговязый тамбурмажор широко расставил руки и оттеснил их назад.

— Стой, гражданин! — прокричал он. — Этот человек, назвавший себя гражданином Сюркуфом, сдается мне, вовсе не моряк, а тайный эмиссар папы. Потому разложим-ка его на скамейке и расспросим хорошенько с помощью палки. А ну-ка — взять его!

Два дюжих солдата протянули было руки, чтобы схватить Сюркуфа, но тут же один из них отлетел в ближайший угол, другой — в противоположный, да так быстро, что никто и не понял, как это произошло. Крики ярости слились в один устрашающий рев, и вся осатаневшая команда ринулась на приступ. Вдруг раздался громкий треск. Это Сюркуф отломал ножку от стола и принялся орудовать ею с таким проворством, что тотчас же двое нападавших с разбитыми головами повалились на пол, а остальные в беспорядке попятились.

— Ну, теперь убедились, что я — моряк? — спросил Сюркуф. — Нам, корабельным парням, с вымбовкой[8] обходиться дело привычное! И это ваша благодарность за то, что пили мое вино? Эх вы трусы: отважились навалиться на двоих, когда вас больше трех десятков! Ну, подходите же и разложите Робера Сюркуфа на скамейке, если сумеете!

— Взять их! — вновь взревел тамбурмажор.

Сюркуф снова пустил в ход ножку от стола, однако задние солдаты напирали на передних, и дела обороняющихся, пожалуй, сложились бы печально, если бы чей-то голос — резкий, повелительный — не прокричал вдруг с порога:

— Сейчас же прекратить! Что здесь происходит?

Снаружи, под окном, остановилась небольшая группа всадников, а в дверях таверны стоял тот, кто задал вопрос. Ростом он был невелик и сложением на первый взгляд довольно хрупок. У него было худощавое, резко очерченное лицо бронзового отлива, на широкий лоб надвинута обшитая галуном треугольная шляпа, с плеч свисал мокрый плащ. Завидев этого человека, солдаты испуганно попятились и с глубоким почтением приветствовали его. На вид этому человеку было не более двадцати пяти, безусое лицо его было неподвижно, как маска, только глаза властно сверкали из-под насупленных бровей, оглядывая теплую компанию, пока не задержались, наконец, на старшем по званию:

— Гражданин тамбурмажор, доложи!

У того от страха на лбу выступили капли пота.

— Здесь поп, мой полковник, и еще папский эмиссар. Они нас оскорбили… — слегка запинаясь, начал тамбурмажор.