Дополнительное расследование (т.2)

12

Тусклый свет спрятанной в зарешеченном колпаке лампочки и тупая тишина, какая бывает лишь в подвалах да на том свете, не мешали думать. Напротив, мысли текли, приобретали осязаемую округлость. Им не мешали ни звуки дождя, ни палящие лучи солнца, ни телефонные звонки, ни неожиданные визиты. Только вот спина стала такой же деревянной, как и крашенное густо-коричневой краской дощатое ложе, на котором предавался размышлениям Ефимов.

Он сменил позу.

Спрашивается, зачем всю жизнь суетился?.. Дачку отстроил — посмотреть любо-дорого. Для себя строил, чтобы на пенсии там жить, а не городским воздухом прокопченным дышать... А теперь? Конфискуют, поди, к чертовой матери... А на него наденут черную курточку, такие же брюки, сапоги кирзовые. На карманах куртки прямоугольничек из кожзаменителя нашьют: «Ефимов А. В. отряд №... бригада №...». Как-то приходилось ему по своим снабженческим делам в колонии побывать, видел тамошние порядки... Сколько же ему дадут?.. Пять?.. Десять?.. Могут и все двенадцать... Это же когда он выйдет?.. Э-хе-хе... Лет в семьдесят... Вернется в дом без гарнитуров. Да и на кой черт они нужны — гарнитуры? Пыль с них стирать... Дачи жаль... Строил-то, чтобы старость провести. Клубничку бы выращивал, смородину всякую... Корень золотой еще можно было посадить. Полезно, говорят, настой пить... Хорошая дача, хорошая... Все предусмотрел. Стены из бруса «на двадцать» — зимой не замерзнешь. Да и печь кирпичная для тепла, а для души — камин... Столовая, две спальни, кабинет с этим самым камином. Зачем ему кабинет понадобился? Не собирался вроде мемуары писать. Да и о чем писать-то? Как все нажил? Почитать такое охотники найдутся, но ведь печатать-то никто не будет. Да и не стал бы писать. Что он, следователь, что ли? Это их заботы — составлять жизнеописания таких, как он... А он как разведчик! Много чего знает, но никогда никому не расскажет, пусть хоть пытают... Вообще-то, если честно, боли он боится... Если бить будут, все признает... Говорят, только на Западе в полиции бьют, а у нас ни-ни... Хорошо бы, если так... Кто же его продал? Какая сука? Неужели эти два шабашника-дилетанта?.. Понятно, что Трошина подставили... Но вот когда? Что, если все заранее было подстроено? Подумать страшно... Может, бригадир?.. Сволочь-то еще та... Но, с другой стороны, сколько раз пользовался услугами... Почему сам-то не приехал? Заболел или только прикинулся хворым? А вдруг он звонил не из больницы, а из кабинета этого мента? Вдруг весь разговор на магнитофон записан... Дохлый номер! Не такой Ефимов дурковатый, чтобы в открытую по телефону лепить. Неискушенный ничего и не понял бы из их беседы. Ровным счетом ничего... Нет, надо молчать, свое гнуть... Пусть они ему свои козыри выкладывают, а он подумает... Они молодые, прыткие, их сроки расследования прижимают, на них начальство давит... А Ефимову что? А ничего — сиди да сиди... Он подождет, ему спешить некуда. Срок все равно идет, как утверждают опытные товарищи-граждане... Про вагон бы не пронюхали, вот еще заботы-то... Нет... Тут дело чистое... Хреново, что груз должен вот-вот подойти, если уже не поступил... Откроет кто-нибудь вагон и... Пошла писать губерния... Как начнут раскручивать!.. А он-то при чем? Попробуй доберись до него! Шиш!.. Да и поставщики, надо полагать, не идиоты... Ну, выйдут на них, что, расколются, что ли?! Южные люди. Их труднее разговорить. Они свою выгоду знают... А вагон-то вот-вот придет... Что-то предпринимать надо... Вот черт! Что он может-то из этого... узилища! Ни шапки-невидимки, ни сапог-скороходов, ни этого... кресала?.. Нет, огнива, чтобы кобеля какого-нибудь послать с известием...

Ефимов заерзал на досках, снова перевернулся на спину.

— Остается одно — молчать и ждать... ждать и молчать... Хоть сдохни... Про Арину Родионовну он здорово ввернул, к месту, главное... Ушастый лейтенантишка аж рот раззявил... С майором хуже... Тертый калач, зря большую звезду не дают, выслужился на таких, как он, Ефимов... Так своими глазенками-шилами в душу и залазит... И нос длинный, как у Буратино... Таким носом только и соваться куда надо и не надо!.. М-да... Странно все как-то устроено... странно... Вчера все было. Сегодня — ничего. Ремень из брюк и тот вытащили... Он его в Болгарии покупал, на Золотых песках... Хорошо... «Плиска» дешевая, «Златый бряг»... Бабешки безмужние, тоскующие... Хорошо, хоть в этом изоляторе ходить-то особенно некуда... А то бы придерживал штаны локтями... Все удобства тут... Параша вон стоит... чистенькая, хлорной известью присыпанная... Черт ее знает, может, и не надо было... всего этого? Сидел бы на своих ста семидесяти плюс премия. Домик бы садовый из рухляди соорудил, как его сосед Иван Борисович... Этот ни дать ни взять кум Тыква... Вроде главным инженером проекта в каком-то институте... Башковитый мужик! Очки нацепит, журнал в зубы и сидит перед своей халупкой... Ничего его не волнует: ни сорняки, ни урожайность, ни чего соседи про его избенку скажут... И жена его, говорят, сама себе платья всякие шьет. И ничего: живут, не жалуются... Вагон придет, меня нет... Плохо... Чего-то там, на верхах, не продумали... Людей так воспитывать надо, чтоб малым довольствовались... Без излишеств... А то... Телевизоры цветные по семьсот-восемьсот рублей, радиоаппаратура по две-три тысячи, гарнитуры по восемь... А машины сколько стоят?! То-то! И все хочется, и всего хочется! А зарплата-то?! Вот оно — противоречие между трудом и капиталом... Воспитывать надо, воспитывать... Не сидел бы он тогда в этом подземелье на втором этаже... Честным был бы... А... Крутишь-выкручиваешь, потом — бац! хлоп!.. Закрыли чемодан, замочками щелкнули... Сиди теперь, Аркадий Владимирович!.. И на кой бес ему все это надо было?!.

От охватившей его тоски Ефимов невольно застонал.

— Ты чё, папаша? — заворочался, проснулся сосед по камере.

Сутки Ефимов в камере сидел один. То ли никого не задерживали, то ли опекавшие его милиционеры позаботились об его отдыхе. Парнишку этого — лет семнадцати, пухлогубого, с волнистым чубом — подселили вчера вечером. Он только пьяно плакал и не мог сказать ничего вразумительного. И сегодня все утро спал как убитый, даже не завтракал.

От едкого перегара, пахнувшего на него, Ефимов поморщился, чуть отодвинулся.

— Давай, папаша, знакомиться, — предложил сокамерник. — Меня Лешкой зовут. А тебя?

— Аркадием Владимировичем.

— Меня за драку забрали, а тебя? — сообщил парень, но ответа не стал ждать, продолжил: — Нажрались мы на дискотеке. Чья-то физиономия не понравилась... Пластаться стали. Чё по чем, я так и не понял... Кажись, из-за девчонок завязалось...

— Кто же вам спиртное продал? — с ноткой возмущения спросил Ефимов. — Видно же, что нет двадцати одного! И дают вино!

— С вина бы меня так не растащило, — с унылой рассудительностью отозвался парнишка. — Колян бражку поставил. Вмазали, сначала вроде и ничего, а потом крыша поехала... Ничё не помню... Вот ужрались!

Ефимов посчитал необходимым одернуть парня:

— Где ты только таких слов нахватался?!

— А чё? — непонимающе посмотрел Лешка. — Нормально говорю, не матерюсь же...

Ефимов вздохнул. Лешка немного подумал и обиделся:

— А ты, папаша, чего мораль читаешь? Сам, поди, ни за что сюда попал?

— В том-то и дело...

— Как это? — удивился Лешка.

— Понимаешь, Алексей, — усаживаясь на нарах, чтобы видеть собеседника, веско проговорил Ефимов, — во всякой работе бывают ошибки. И в работе правоохранительных органов тоже...

— Это кто — правоохранительные? — переспросил парень.

— Ну, в работе милиции... Они же тоже торопятся, план их поджимает...

Парень взглянул недоверчиво:

— Какой план?

— По преступности, — не моргнув глазом, подтвердил Ефимов. — Начали, к примеру, бороться с нетрудовыми доходами. Приходит им разнарядка — арестовать столько-то расхитителей, столько-то взяточников. Вот и арестовывают... Начальство давит: давай, давай! И спешат обэхээсники, спешат... Хватают всех подряд, ошибаются.

Лешка выпятил губу:

— А ты, папаша, кто — расхититель или взяточник?

— Я по ошибке сюда попал! — с досадой повторил Ефимов. — Понимаешь?! По о-шиб-ке-е!

— Да ты, папаша, не обижайся, — смутился Лешка. — Я спросить хотел, чего на тебя вешают. И все...

— Обвиняют меня в том, что я якобы... Смех, да и только!.. Что якобы я вымогал взятку, — с горечью глядя в потолок, ответил Ефимов. — Какой-то идиот обронил в сортире деньги, я зашел туда, чтобы отлить, не успел ширинку расстегнуть, ломятся. Заходят, показывают на пол. Смотрю, конверт...

— Может, подстроили? — быстро предполагает Лешка.

Ефимов смотрит на него осуждающе:

— Я верю в нашу милицию... Просто произошла роковая ошибка... Да. Роковая ошибка...

Беседу прервал скрежет отодвигаемого засова. Распахнув дверь, сержант окликнул:

— Манютин! Очухался?

Лешка торопливо кивнул:

— Ага!.. А чё?

— К следователю! — сказал сержант.

Лешка засуетился, сполз с нар, успел шепнуть Ефимову:

— Чего говорить-то?

— Правду, Алексей, только правду, — с пафосом напутствовал Ефимов.

Всовывая ноги в лишенные шнурков кроссовки, Лешка огорчился:

— Не помню же ничё... Хоть убей...

— Так и объясни. Вину всегда признавать надо. Люди зря наговаривать не станут, — больше для сержанта, чем для сокамерника, сказал Ефимов и назидательно закончил: — Кайся, Алексей.

— Ага, — кивнул тот.

Когда минут через двадцать он вошел в камеру, лицо его было донельзя довольным. Дверь закрылась, и он сообщил:

— Под подписку следователь отпускает! Прокурор санкцию на арест не дал, говорит, пусть лучше в армию осенью идет.

— Вот видишь, — раздумывая над этой информацией, пробормотал Ефимов.

— Ну... Я, оказывается, только и успел, что одному малолетке по сопатке съездить. И всё! Сказал, мать должна за мной приехать. Как приедет, так выпустят...

— Рад за тебя, Алексей! — улыбнулся Ефимов, потом притянул парня к себе: — Слушай, окажи маленькую услугу. Меня тоже скоро освободят, в долгу не останусь... Сбегай на рынок, там в «Бюро добрых услуг» племянница моя работает, Леной зовут. Передай, где меня видел, скажи, что я вот-вот должен был посылку с луком получить от родственников из Узбекистана, она знает... Пусть сходит на почту, уломает начальство, чтобы ей выдали. Как бы не протух лук, не испортился. Запомнил? Сделаешь?

Слегка озадаченный подобной таинственностью, а главное, жаром, с каким звучала простенькая просьба, Лешка мотнул головой:

— Не боись, папаша, схожу.