Юго-западная Туркмения в эпоху поздней бронзы. По материалам сумбарских могильников

Наиболее существенно решить, однако, вопрос о том, имеем ли мы право привлекать эти предметы для подтверждения дат сумбарской культуры, столь далекой от Элама. Экспансия Элама на северо-восток, фиксируемая по табличкам с протоэламскпми надписями в слое IV Сиалка (у современного г. Кашана), началась в первые века III тыс. до н. э., во времена Древнеэламского царства. Затем Элам с 1500 по 1350 г. до н. э. находился под властью касситской династии Вавилона. С конца XIV в. до н. э. проникновение эламского влияния возобновилось в связи с началом политического подъема этого государства в среднеэламский период и происходило по традиционным маршрутам и направлениям. Именно в данный период своей истории Элам оказал общепризнанное влияние на своих северных соседей—племена будущей Мидии — и заложил те основы государства, которые через столетия были переняты Ахеменид-ским Ираном [Фрай, 1972, с. 91]. А по времени это соответствовало позднебронзовому веку Юго-Восточного Закаспия, и не исключено, что влияние Элама на далекие северо-восточные области способствовало началу там каких-то внутренних социальных процессов, приведших впоследствии к распаду первобытнородовых отношений, и это помогло более органичному вхождению закаспийских племен в государство Ахеменидов.

Рис. 12. Навершия посохов (булав) из Сумбарских могильников (1—3) и Элама (4—6).

На основании высказанных соображений представляется, что привлечение наверший из Элама, сходных во всем с сумбарскими, для подтверждения хронологических рамок сумбарской культуры является правильным. Именно эти предметы, которые не имеют признаков, характерных для керамики, изготовлявшейся в основном для внутреннего употребления, свидетельствуют о том, что предложенная датировка сумбарской культуры XIV—X вв. до н. э. может быть принята с еще большим основанием.

Бронзовые пластинчатые диадемы известны на поселениях подгорной равнины Копетдага в двух погребениях Намазга-Тепе времени Намазга VI [Массон, 1959, с. 111] и в погр. 7 так называемого Янги-Калин-ского могильника [Ганялин, 19566, с. 382], а также на некоторых памятниках Северного Ирана, в частности в Гиссаре III [Schmidt, 1937, pl. LV], и в Эламе — в Чога-Замбиле [Ghirshman, 1966].

Украшения

Украшения подразделяются на металлические, каменные и изготовленные из искусственных материалов.

Спиральные бронзовые кольца с четким назначением — украшения для волос — известны только в слое IIа1 Шах-Тепе [Агне, 1945, р. 300]. Лепестковые бусы в золотом исполнении найдены на Алтыъ Цепе [Массон, 1981, табл. XXII, 2), бронзовые — в. слое III Гиссара [Schuidt, 1937, pl. LXVI], Короткие булавки с рифленой головкой были обнаружены в Сапалли-Тепе [Аскаров, 1977, табл. X], булавки с крестовидным навершием — в Янги-Калинском могильнике [Ганялин, 19566, с. 379]. Каменные литейные формы для изготовления булавок с крестовидным навершием, совпадающих с сумбарскими, встречены в IV строительном горизонте поселения «Вышка» Намазга-Тепе [Щетенко, 1971, с. 431]. Есть соответствия в фаянсе и бронзе таким своеобразным предметам, как трехдырчатые пронизки: первые были найдены в слое IIа1 Шах-Тепе [Агне, 1945, fig. 601], вторые — в слое III Гиссара [Schmidt, 1937, pl. LXVI],

Наконец, есть очень интересные и важные соответствия некоторым предметам туалета, в частности бронзовым и глиняным флаконам. Большое количество этих изделий происходит из разграбленных могил северной подгорной полосы Гиндукуша [Сарианиди, 1977а], 11 штук — из могильника Сапалли-Тепе [Аскаров, 1977, табл. XXVI]. По одному флакону было найдено на Алтын-Депе [Кузьмина, 1966, табл. XVI, 45] и в слое III Гиссара [Schmidt, 1937, pl. LVII], Глиняные флакончики со вставленным внутрь бронзовым стержнем (кстати, бронзовый стержень вставлен и во флакончик с Алтына) известны из погр. 12 и 26 Дашлы 3 в Северном Афганистане [Сарианиди, 1976а, рис. 34, 8; 37, 18] и из слоя Па1 Шах-Тепе [Ате, 1945, fig. 403].

Следовательно, украшения, так же как и некоторые инструменты, могут быть показателем относительной синхронности разнокультурных памятников.

* * *

Из сопоставлений (рис. 13; см. вкл., с. 40—41) видно, что разные по назначению вещи «ведут» себя по-разному. Так, предметы вооружения не являются показателем принадлежности памятников к одной культуре, а свидетельствуют об относительной синхронности памятников с одинаковыми вещами: наконечники стрел и дротиков с ребром и упором из Сумбарских могильников и поселений подгорной полосы Копетдага говорят о принадлежности памятников соседних территорий к одному историческому периоду. Но эти стрелы могли существовать долгие годы с момента их изготовления, что подтверждают подобные предметы с Ма-дау-Тепе и из хорезмского поселения Якке-Парсан 2. Столь же долго могли существовать одинаковые по форме мечи в поселениях архаического Дахистана; конструкция кинжала из Сумбарского могильника времени поздней бронзы соответствует конструкции меча с Мадау-Тепе периода раннего железа.

Орудия производства можно объединить в две группы. В первую включены предметы, распространенные широко и не столько имеющие вследствие этого хронологическое значение, сколько служащие показателем одинакового уровня экономики. Таковы ножи с длинным лезвием, известные практически на всех поселениях и могильниках от Каспия (Сумбар) до Среднеазиатского междуречья (Сапалли, ранний Тулхарский могильник); биконические пряслица, столь же широко распространенные по южной земледельческой зоне. Во вторую группу объединены те предметы, которые, наоборот, показывают не только одновременность памятников, но и принадлежность их к одной культуре, возможно к разным ее вариантам. К таким инструментам относятся ковровые ножи с ручками, обтянутыми фаянсовыми обоймами, фаянсовые штампы для воспроизведения орнаментальных композиций — вещи, определяющие сумбарскую культуру. Весь набор перечисленных предметов происходит также из слоя Па1 Шах-Тепе; наряду с некоторыми керамическими формами эти предметы не столько ставят вопрос о синхронности названных памятников, сколько позволяют говорить о том, что данные памятники принадлежали к одной культуре позднего бронзового века, распространенной на северных предгорьях Эльбурса и в Западном Копетдаге.

Особым видом изделий надо считать предметы престижности, а именно навершия из камня и бронзовые диадемы. Они особые потому, что являются индикатором не столько синхронности памятников или наличия дальнего либо ближнего обмена, сколько принципиальной одинаковости общественной структуры в смежных или дальних культурах, т. е. у соседних пли отдаленных друг от друга народов. Это позволяет говорить, что у населения Северного Ирана, Юго-Западной Туркмении и северной подгорной равнины Копетдага в эпоху поздней бронзы фиксируется не только единообразие в экономике, но и один уровень общественного развития, при котором оказалось необходимым выделить каких-то людей, обладающих публичной властью; ее субстанция была заключена в специальные предметы, в частности в посох или жезл определенной формы и материала.

Украшения и предметы туалета обладают разными свойствами. Часть их совпадает по уровню информативности с уникальными орудиями производства и подчеркивает принадлежность к одной культуре тех памятников, где они были найдены. К ним относятся бронзовые проволочные спиральные кольца для волос, стеклянные и фаянсовые трехдырчатые пронизки, найденные в слое IIа1 Шах-Тепе. Кстати, данные предметы полностью отсутствуют в памятниках северной подгорной равнины Копетдага. Другая часть, реже встречаемая в сумбарских могилах, является указателем синхронности — это булавки с навершиями. Булавки с крестовидным навершием, найденные в Янги-Кале и на «Вышке» Намазга-Тепе (формы для отливки), доказывают синхронность названных памятников, несмотря на их принадлежность к разным культурам; короткие булавки с ребристой головкой, известные в Сумбарских могильниках и в могильнике Сапалли, также указывают на синхронность. Такую же роль играют бронзовые флаконы идентичной формы из нижнего слоя Сапалли, из Сумбарского могильника и из могильников Бактрии — независимо от места своего изготовления они подчеркивают синхронность этих памятников. То же относится и к глиняным флакончикам из Сумбарского и Дашлинского могильников, а также из слоя IIа1 Шах-Тепе, причем тут важна не столько их форма (в отличие от бронзовых флакончиков они могли изготовляться во многих местах, как подражание им), сколько сочетание с бронзовым стержнем, вставленным в узкое горло; синхронность Сумбарского и Дашлинского могильников, а также слоя IIа1 Шах-Тепе, принадлежащих к разным культурам, не вызывает поэтому сомнений.

В сложном вопросе датировки и синхронизации памятников юга Средней Азии между собой и с памятниками Северного Ирана еще много неясного. Кое-что, однако, уже можно считать стабилизированным. Так, можно с уверенностью говорить о синхронности Сумбарских могильников и памятников оседлоземледельческой культуры эпохи поздней бронзы Намазга VI на северной подгорной равнине Копетдага. Далее, уже давно установлена синхронность памятников земледельческой зоны Южной Туркмении эпохи бронзы и поселений Гиссар IIIВ, IIIС и Шах-Тепе Па. Может быть, именно потому, что памятники Южной Туркмении были в свое время датированы па основании сходства с памятниками Ирана, в настоящее время существуют большие неувязки, так как, с одной стороны, период Намазга VI относится к ЖВ-I Ирана, а период Намазга V, с другой стороны, продолжает быть привязанным к традиционным абсолютным датировкам синхронных слоев Гиссара и Шах-Тепе. Поскольку материал могильников Сумбарской долины является новым и объективным археологическим источником, то целесообразно посмотреть его соотношение с принятыми датами.

На основании давно известных соответствий археологических комплексов с памятников Южной Туркмении и Северного Ирана, на основании отнесения комплекса сумбарской культуры к XIV—X вв. до н. э., на основании твердой стратиграфии поселений Южной Туркмении, согласно которой между периодами Намазга V и VI нет временного перерыва, можно предложить датировать памятники подгорной равнины Копетдага эпохи бронзы следующим образом: период Намазга VI — XIV— X вв. до н. э., а подстилающие его слои периода Намазга V — соответственно XVII—XIV вв. Культурные слои предшествующего периода (Намазга IV) настолько мощны, что с легкостью поднимутся вверх по хронологической шкале и заполнят мнимый разрыв между Намазга V и IV, войдя тем самым во II тыс. до н. э. [Хлопин, 1977а, с. 152].

Такие даты памятников эпохи бронзы Южной Туркмении не могут не затронуть дат культур эпохи поздней бронзы Северного Афганистана и Южного Узбекистана, открытых и введенных в научный оборот в те-ченпе последних 10 лет.

В. И. Сарпанидп правильно определил даты освоения северной подгорной равнины Гиндукуша земледельческим населением и общие рамки существования культуры эпохи поздней бронзы. Он считает, что заселение этих мест произошло в середине II тыс. до н. э. и памятники не выходят за рамки второй половины II тыс. [Сарианиди, 1976а, с. 83], хотя слой Тилля 1, отнесенный им к эпохе поздней бронзы, был определен сперва более точно — 1300—1000 гг. до н. э. [Сарианиди, 1972а, с. 24]. В полном издании памятников Дашлинского оазиса исследователь придерживается этой же даты [Сарианиди, 1977а, с. 74]; попутно отметим, что в связи с совпадением многих черт культуры дашлинских поселений с Гиссаром ШВ и ШС он вполне твердо уверен в необходимости пересмотра традиционной дабы Гиссара с тем, чтобы поднять ее до середины и второй половины II тыс. до н. э.