Автобиография Шэрон Стоун. Красота жизни, прожитой дважды

Моя тетя построила интересный дом со своей стороны леса. Современный и большой – для себя, своего мужа-итальянца и их дочери. Она была завидной партией. Один из ее бывших ухажеров как-то прилетел на вертолете и посадил его на заднем дворе у бабушки, чтобы пригласить тетю Вонн на свидание. Все гадали, кому же наконец удастся одомашнить мою дикую, подобную кошке, тетю. Едва ли кто-то предполагал, что это будет невысокий пухленький итальянец. Вот только он был потрясающим человеком и завоевал ее с потрохами, как говорят в тех краях, откуда я родом. Перед смертью она посмотрел на меня, вся в слезах, и сказала: «Знаешь, я все время забывала, что Джорджу надо изменять». Мы посмеялись, но обеих переполняла нежность и любовь к этому человеку. Моя тетя любила его всем своим существом, а он безвозвратно покорил ее.

Были люди, которые мыслили, как я, и говорили и делали то, что было мне интересно, что казалось мне ценным. Я им нравилась. Возможность жить рядом с ними казалась подарком.

Меня назвали в честь нее – мое второе имя Вонн, и во многом она заменила мне мать. Она всегда была предельно честна с собой, признавала все свои ошибки, сильные стороны, отстаивала убеждения. Думаю, она была гораздо лучше и гораздо глубже, чем казалась многим. Таково уж предубеждение насчет по-настоящему красивых людей, особенно когда красота идет рука об руку с истинным умом, как это было у моей тети. Но она всегда это преодолевала и добивалась своего. Она умела посмеяться над собой. Меж тем у нее было две магистерские степени, она выиграла конкурс красоты и успешно управляла двумя собственными бизнесами. Кроме того, она пережила две полных мастэктомии и вернулась к катанию на лыжах[29].

Разумеется, она была истинной дочерью своей матери. А моя бабушка Лила – это нечто. Хотя ростом она была всего пять футов[30], с такой силой надо было считаться. Для меня она была совершенством. Я хотела проводить с ней каждую минуту. Начиная с четырех или пяти лет я стала жить у нее каждое лето. Она и тетя Вонн забирали меня с собой. Не помню даже, чтобы я паковала вещи, хотя точно знаю, что мама никогда не собирала меня. Помню только восторг, с которым я садилась в машину, будто сбегая из дома, и мы ехали так быстро, и играло радио, и сначала было тихо, а потом мы начинали смеяться. У нас снова получилось улизнуть! Иногда они заходили, когда мамы не было дома, и мое сердце начинало биться чаще: как будто день становился ярче обычного, и время текло быстрее, и звуки были четче. Я слышала, как издалека подъезжает машина, как легкий ветерок колышет листву на деревьях. Потрясающее ощущение было. Я чувствовала себя такой нужной, окруженной такой невозможной любовью.

Лила сидела в кухне, как королева, и ждала, пока тетя Вонн соберет мои вещи в комнате наверху (полагаю, это было ее рук дело). Помню, мне казалось, будто я покидаю собственное тело и парю высоко в небе, вокруг зеленых яблонь, вниз по ручью в овраге рядом с домом, собирая нарциссы на берегу, чтобы потом поставить их в вазу на подоконнике в кухне. Записок я не оставляла – это был мой тайный знак маме, что я уехала с бабушкой и тетей, чтобы она не волновалась.

А потом мы уезжали, оставляя моих братьев и младшую сестру. Хоть для кого-то я была любимицей. Хоть где-то я чувствовала себя значимой. Были люди, которые мыслили, как я, и говорили и делали то, что было мне интересно, что казалось мне ценным. Я им нравилась. Возможность жить рядом с ними казалась подарком.

У бабушки было несколько подруг – настоящая банда. Среди них была высокая седая женщина в кошачьих очках в светло-серой оправе на светло-серой цепочке. Она носила серые платья и серые сумки, и моя бабушка беззаветно ее любила, хотя и говорила, что «она настолько любопытна, что готова нюхать наши пуки, лишь бы узнать, что мы ели на обед». Другая ее подруга носила туфли с загнутыми вверх носами и колокольчиками, штук двадцать бус и яркие шелковые штаны, а с ними – не меньше трех цветастых шелковых рубашек за раз. Я, бывало, сидела под столом, смотрела на их туфли и слушала, о чем бабушка беседует со своими приятельницами.

Я очень ясно помню, как проводила время под деревом возле южного крыльца в доме Лилы. Это была огромная голубая ель. Она была, наверное, футок сорок высотой[31] и футов двенадцать-пятнадцать[32] в диаметре, нижние ее ветви касались земли. Я заползала под эти ветви с книжками, подушкой и одеялом и сидела там весь день.

Потом приходила бабушка и говорила:

– Тук-тук-тук! Специальная доставка!

Я заливисто хохотала.

– Так, и что же это?

И она подсовывала крошечную (и украденную – погодите, скоро сами поймете) пиалку с вишней мараскино под шапкой взбитых сливок. Ничего вкуснее я не едала! Я хмелела от восторга. «Пожалуйста, входи, бабушка», – говорила я ей, она забиралась ко мне под дерево, и мы ели вишню. И не было в мире ничего прекраснее. У нее были белые волосы – такие красивые! Никогда прежде и никогда после я не встречала женщину красивее моей бабушки. И разумеется, не встречала никого, кто мог бы похвастать таким чувством юмора, таким озорством.

Она научила меня обчищать карманы и воровать со стола. О, я могла бы засунуть вам в сумку целый столовый сервиз, пока мы беседуем. Да и карманы обчистить, наверное, смогла бы, но тут нужно потренироваться. Старое доброе воровство. Моя бабушка была тем еще персонажем. На кухне у нее можно было найти фарфор из отелей со всего света, даже гигантскую двустороннюю салфетницу. Там были огромные солонки и перечницы, серебряные приборы с монограммами отелей. Недавно я купила комплект приборов, где на ложках было написано «ЛОЖКИ», лишь потому что он напомнил мне о бабушке.

Когда я стала постарше, она начала давать мне всякие странные задания. Заставляла достать все тарелки и бокалы, чтобы мы могли покрасить кухонные шкафчики изнутри. Мне разрешалось оставить себе всю мелочь, которую я найду. Я очень осторожно доставала бокалы и была поражена тем, сколько монет завалялось в чашках, и в стаканах, и в тарелках, и даже возле стенок. Поразительное открытие: чем больше я работала, тем больше обнаруживала мелочи! Бабушка была очень умна. Все это время она сидела на кухне и разговаривала со мной, радуясь моим находкам не меньше меня – каждая монетка или стакан с монетами восхищал и смешил ее так же, как меня, и становился поводом для очередной, еще более веселой беседы.

Как-то раз летом я должна была снять все зимние оконные рамы, отскоблить и покрасить их. Разумеется, я просунула руку через одну из них и порезалась. Пришлось заменить окно. В этом доме неженок не терпели. В тот день я усвоила еще один урок: «Будь внимательна». Мы были женщинами, а женщинам стоило научиться заботиться о себе.

Несмотря на попытки друга моего Дяди Бинера убить отца Пикси, мы оставались близкими всю нашу юность. Она, Линда Уистлер и Дэнни Уивер были моими лучшими друзьями. Трех мне было вполне достаточно.

Линда была очень башковитой, и мне нравилось проводить время с ней вдвоем. Она любила читать и, как мне казалось, знала все обо всем. Мы решили организовать ларек с хот-догами и продавать во время баскетбольных матчей. По крайней мере, таким было наше прикрытие. На самом деле мы проводили кампанию в поддержку демократов, раздавали значки, установили на складном столике, где стоял обжарочный аппарат для хот-догов, знак партии. Блаженное было время.

Моим родителям, особенно маме, казалось странным, что я готова часами болтать и болтаться с одной-единственной подругой. Моя сестра прыгала с крыши на крышу, чтобы выбраться из дома, да и ее лучшая подруга Лорна и другие их приятели, по мнению моей мамы, были куда более нормальными. Мама порой предъявляла мне список друзей сестры, находившийся рядом с телефоном на кухне, и спрашивала: «Почему ты не можешь чуть больше походить на свою сестру?» Вряд ли она считала поход за продуктами вместе с Дэнни встречей двух друзей.

А вот мы с Дэнни определенно считали. Дэнни стал моим первым другом-геем. Мы обожали вместе ходить по магазинам, наши мамы частенько не успевали этим заниматься. В супермаркете мы танцевали. Поскольку родители любили смотреть «Шоу Лоуренса Велка»[33], мы прекрасно знали про Бобби и Сисси[34] и понимали, что это вам не Фред и Джинджер[35]. Нет. Танцы Бобби и Сисси напоминали порно с участием двух манекенов. Мы с Дэнни считали, что это очень смешно, и могли повторить все их номера. И правда повторяли – под фоновую музыку магазина.

Мы столько всего интересного делали вместе. Мы сбегали из школы и ездили в Питтсбург, чтобы покататься на эскалаторе. Неоднократно. Не знаю, способны ли вы в полной мере осознать, какой королевой красоты из захолустья я себя чувствовала, поднимаясь и спускаясь на эскалаторе снова и снова, снова и снова, а вот я помню, насколько была преисполнена энтузиазма.

В тот день я усвоила еще один урок: «Будь внимательна». Мы были женщинами, а женщинам стоило научиться заботиться о себе.

Дэнни впоследствии стал продюсером «Шоу Фила Донахью»[36] и создал программу психологической поддержки для гостей и участников шоу. Он получил несколько наград за свою работу, ставшую настоящим прорывом. Он стал священником в своей церкви и состоял в отношениях с одним и тем же человеком более тридцати лет, до самой своей смерти от черепно-мозговой травмы в 2018 году. Я пишу об этом, а сердце мое разрывается. В конце ему пришлось нелегко. Он был хорошим человеком. Прекрасным человеком. Я его очень любила.

Эта любовь утешает меня. Я знаю, что бальзам, которым любовь становится для моей души, несмотря на всю горечь утраты, останется со мной и однажды превратит скорбь в нечто иное.

Будучи средним ребенком в семье, я никогда не носила новых вещей – у всех остальных они были, и мне тоже отчаянно хотелось. Но приходилось ждать. Я донашивала не только за старшими, но и за младшими. Впрочем, я была умной и стильной.

Стиль – это то, во что ты превращаешь свои недостатки. Нос Барбары Стрейзанд[37], уши Кларка Гейбла[38], габариты Дэнни ДеВито[39], Шер[40]. И давайте признаем: у каждого из них есть свой неповторимый стиль. Четкий, лаконичный, бросающийся в глаза стиль, отточенный до совершенства.

В детстве ты страдаешь до слез, когда не получаешь того, что кажется тебе таким важным, и тихо, но уверенно стараешься постичь, как же превратить то, что тебе достается, в нечто совершенно невероятное, в то, что тут же захочется получить остальным. Вот только ни у кого, кроме вас, такого не будет. Некоторые из нас долго выезжали на этой фишке, а теперь это и правда стало фишкой. Слава богу, мир здорово изменился.

Маленькой я не пользовалась успехом. Не входила в этот магический узкий круг. Но помню, как наблюдала за девочками, и среди них всегда была та самая.

Я очень хорошо помню, как однажды, когда мы учились в пятом классе, ко мне подошла такая девочка. Пока она шла, меня переполняла надежда. Это ужасное желание приобщиться. Ее волнистые волосы подсвечивало солнце; она улыбалась той особой улыбкой, которая сияет и манит, подобно сирене. Подруги окружали ее как греческий хор, что поет и смеется, порхая над землей.

Мои же ноги, напротив, казались отлитыми из бетона, а может, погруженными в бетон площадки. Голова у меня была большая, очень-очень большая, огромная, похожая на луковицу. Я была одиночкой, у меня были только друзья – такие же одиночки – и книги. Мы в изумлении таращились на группу прекрасных созданий, которые двигались по направлению к нам. Что они такое делали?