Геката

- Автор: Анна Глазова
- Жанр: Поэзия
- Дата выхода: 2024
Читать книгу "Геката"
Несложное непростое
Поэзия — «истинностная процедура»[1], способ мышления, исследования мира, оперирующий, в отличие от науки, не предустановленной, формализованной и универсальной логикой, а особой внутренней логикой поэтического текста, тем, что называют поэтикой, явленной в нем самом и неотделимой от него, не имеющей формальных рамок, изменяющейся не только от культуры к культуре, от века к веку, но и от автора к автору и от текста к тексту. В ход может идти что угодно, например, этимологическая близость слов или их созвучие, и, когда Анна Глазова говорит нам:
разница между
отражением и
взаправдашней разницей —
не толще чем между
«навсегда» и «всегда»
— мы верим этому: сам язык доказывает, или, скорее, показывает нам это.
Поэтическое высказывание тогда художественно убедительно и точно, когда читатель, в процессе прочтения стихотворения, понимает и принимает эту логику, чувствует ее когерентность, когда поэтическое высказывание, разворачиваясь в сознании, подобно пружине, расширяет его и позволяет приблизиться к восприятию того, что находится за пределами и обыденного здравого смысла, и научного исследования.
Поэты часто используют научную или философскую топику, однако для поэзии научное знание — не цель: поэтическая логика, как сказано, может быть выстроена из чего угодно, может включать в себя и науку — почему бы и нет? Поэзия исследует то, что находится за пределами научного исследования, и научное знание для нее — то, от чего она может отталкиваться, стартовая позиция.
Например, Анна Глазова пишет:
морские животные
склеены вектором, дрейфом в колонию —
смертоносный кораблик
со змеистой короной из стрекательных клеток
Конечно, она не описывает особенности строения морских существ — она пишет в этом стихотворении о том, как множественность сводится к единству, а жизнь к смерти.
Интерес к науке роднит поэтику Анны Глазовой с поэтикой Мандельштама и, через головы романтиков, с поэтами позднего итальянского средневековья, со стильновистами и Данте. Это стремление к поэтической точности — и точность у Анны Глазовой прямо-таки технологическая:
подвижность границы
между органикой и неорганикой
неживая троица —
уголь, грифель, алмаз —
покоится в себе
пока рядом идёт
без остановки
деление клеток
обмен и синтез
при постоянстве
суммарного вещества.
Хочется написать: quod erat demonstrandum. Но, конечно, эта точность на самом деле не научная или технологическая, а именно поэтическая. Ведь если бы мы захотели узнать о формах существования углерода в природе или о законе сохранения вещества, вряд ли мы обратились бы к этой книге. О чем это стихотворение? О живом и неживом, о том, что тождественно самому себе, и о том, что подверженно постоянному изменению, о душе в конце концов, которая, по Платону, создана демиургом из трех начал: из неделимого, из претерпевающего изменения в телах и из среднего между ними начала, причастного и к тождественности, и к изменению [2].
Как писал Григорий Дашевский, читатель поэзии ищет в ней знаки — ответы или намеки на ответы на жгучие вопросы, которые ему важны[3]. И разве вопрос о душе не относится к таким вопросам: три души — / одна (растение) растёт, другая (животное) идёт, / третья (человек) помнит откуда — ..?
Конечно, тут намек на античное учение о трех функциях души, растительной, животной и разумной, но это не стихотворение об истории идей, да и в конце концов ведь никакой однозначности тут быть не может:
между правильным
и точным
лежит слепое пятно,
резко очерченное,
его контур — порог,
он отделяет
понятное от
непонятного
и ограждает
от их смешения
чтобы не родилась в нём
убийственная однозначность.
Это слепое пятно и есть та самая область за пределом обыденного и научного знания, то самое мандельштамовское «недостижимое, как это близко», которого стремится достичь поэзия, и Анна Глазова говорит о нем, например, так: поцелуй старости поднимает с земли свёрток. Или так: когда развязан трёхмерный узел / освобождается — / как сознание в беспамятстве — / что-то лишённое/ разных сторон. Или так: для несовершенного есть воображение.
Это точность говорящей на неродном — стихотворение об этом посвящено Энсли Морс, переводчице русской поэзии на английский, но оно и о речи вообще:
говорящая на неродном
пробует
сказать точно
сказать чётко
перебирает как чётки
все слышанные голоса
а будто ворочает глыбы
строит из звуков
фундамент —
таков труд
лапидарности,
прямой речи.
Лапидарность — от слова lapis, камень. Это камень, которому Хармс уподобил стихотворение — если бросить его в окно, окно разобьется[4]. И это камни, из которых строят Вавилонскую башню. Поэтому это не родной язык души: родной — язык, на котором поет лермонтовский ангел, несущий душу с ее небесной родины в мир печали и слез, и звук его песни остается в душе без слов — я думаю, скорее без слова, потому что в этом языке должно быть одно-единственное слово, выражающее все с совершенной точностью, непостижимой и недостижимой для тех, кто говорит на языке множественности. Человеческий же язык, в том числе язык поэзии, каким бы лапидарным он ни был — Вавилонская башня, попытка забраться на небо, заведомо, кажется, обреченная на неудачу. Однако говорить о том, о чем говорить невозможно — необходимость, в платоновском смысле, эротическая, то есть такая, которая не сводится к дихотомии свободы и детерминированности: существует третий полюс — желания, и на этом перепутье рождается случайность, тот самый прорыв, который выводит за пределы несовершенства неродного языка, с присущей ему неточностью: стечение обстоятельств / внезапно / оказалось подъёмом / над письмом с его / неточностями / и опасностями. Такое стечение обстоятельств так же отдалено от однозначности, как поэтическая точность от научной.
Но интерес Анны Глазовой к науке — это, кроме того и прежде всего, живой интерес к миру, прямо-таки декларативый отказ от концентрации на собственной персоне, от того, в чем Оден упрекал поэтов его времени (противопоставляя им средневековых поэтов): grimaces of self-pathos, gorgon ego [5]. Это не отказ от лирического «я» — наоборот, его раскрытие в сопоставлении с Другим, ведь изнутри не видно / своего лица. Древняя максима о том, что познание мира — прежде всего познание самого себя, вполне может быть инвертирована: мы познаем себя, противопоставляя себя другому, и неразумная жизнь, природа, мир — ультимативный Другой.
Отказываясь от сосредоточенности на собственном «внутреннем мире», Анна Глазова отказывается от одномерности точки в пользу трехмерности пространства. Она не самовыражается, а исследует мир.
«Она исследует мир» — в этом предложении есть субъект, предикат и объект, три основы высказывания, три эпистемологические основы мира, три лица Гекаты, богини — эпонима этой книги, о которых пишет Анна Глазова в стихотворении, открывающем эту книгу:
так же и прорывается ум
ро́дами неутешенных мыслей,
мир берёт их на руки —
но не без трепета.
обрезание пуповины
кесарево сечение
мать и дитя — трое:
она и оно и точный не дрогнувший нож —
шаг для ребёнка
шов для матери
трепет отца
Это троицы мать-дитя-отец, автор-мысль-мир.
Геката — богиня тройственная, трехликая, богиня перепутья трех дорог, τριοδιτις. Это богиня небес, земли и подземного царства, богиня рождения, жизни и смерти, богиня порогов и переходных состояний. Божество, как и другие хтонические божества, и темное, зловещее, и доброе, наделяющая тех, кто не боится, своими дарами — богиня колдовства и магии. Она и Диана Тривия, богиня трехпутий, она и Луна, Белая Богиня Роберта Грейвса, олицетворяющая три стадии луны, три возраста жизни женщины:
предпостижение
всегда остаётся девой
материнство
уже получило доступ
к послеопыту становления
старческое забвение
слепота с глухотой
возвращают к исходной
равнозначности всех сторон
на безлюдных развилках
Она же — Правда Парменида, стерегущая врата стези Ночи и Дня: «Там восстали Врата меж стезею ночной и дневною — / Притолока в выси и порог из твердого камня, / А между ними эфирный проем и огромные створы; / Держит от них двойные ключи казнящая Правда» [6].
Она же — и библейская Премудрость-София, посредством которой Бог творит мир, и которая «становится на возвышенных местах, при дороге, на распутиях... взывает у ворот при входе в город, при входе в двери» [7]; она — строительница дома: «Премудрость построила себе дом, вытесала семь столбов его, заколола жертву, растворила вино свое и приготовила у себя трапезу» [8]:
чтение знаков,
изучение признаков растений
и приготовление специй —
три занятия на каждый день.
строится дом на их перекрестье
и куда он поставлен —
там основание для забот.
В христианском мифе Божественная мудрость отождествляется со святой Софией, матерью Веры, Надежды и Любви:
вера, надежда, любовь —
это три воспоминания
о том что спасает
каждый раз на пороге беды
Нумерологический миф этой книги разворачивает перед нами мир, в котором множество сводится к единству, а единство дробится на триады, и каждая из них способно в свою очередь стать новой развилкой:
имя бога множится
чтобы эти три буквы, б-о-г,
стали матери, дали рождение
именам следующих точек
деления фракталов
по береговой линии жизни,
и
им, им-ен-ам
Тройственность — смещение акцента, сдвиг, переход от бинарных оппозиций в сторону признания и приятия сложности мира: надо придумать / весы с тремя чашами / для справедливости / недвояких вещей.
Это, например, переход трёх источников звука — / в сторону от стерео. Такой переход создает новый звук: стук — / не только согласный, потому что момент такого перехода — момент совпадения / языка с молчаливым согласием.
Переход всегда трехчастен, он включает в себя прежнее состояние, момент перехода и его цель: прошлое / указывает на три стороны — / в начало, конец и сейчас.
Речь не про трансгрессию романтиков, а скорее про отступление вбок, которое позволяет взглянуть на двойственность со стороны: от двух рождается новое, третье. Так, от оппозиции родной и неродной речи души, рождается миф, создающий символ, и таким образом способный соединить то, что разъединено в мире феноменов: женщина на коне / ещё не кентавр, / пока не попала / в объятья мифа; символ, миф, таким образом — преодоление несовершенства неродного языка, фундамент Вавилонской башни, поэтическая точность неточных наук искусств.
Точность может быть разделяющая, проясняющая, аналитическая, но там, где такая точность доходит до своего предела, происходит переход к точности соединяющей, к (не)точности предсказания и пророчества, видения «сквозь тусклое стекло» [9].