Водолаз в русской поэзии

- Автор: Юрий Левинг
- Жанр: Поэзия / Морские приключения / Современные российские издания / Культурология и этнография / Литературоведение (Филология) / Морская история
- Дата выхода: 2018
Читать книгу "Водолаз в русской поэзии"
В непромокаемой куртке и каске
В России изобретением водолазного костюма и его применением в военном деле особенно интересовался Петр I — он лично присутствовал при испытаниях прототипического скафандра на Галерном дворе в начале 1720-х годов[2].
Ил. 1. Гравюры из книги «Русский военный флот. Иллюстрированная история со времен Петра Великого до настоящего времени, 1689–1905» (СПб.: Варяг, 1904)
Едва ли не самый ранний в России научный трактат «О водолазах» появился на страницах петербургских «Ведомостей» в 1729 году[3]. Первая русская водолазная школа была открыта в Кронштадте в 1882 году[4], а в течение трех с половиной десятилетий до революции там подготовили около 2500 квалифицированных специалистов-подводников[5].
Техногенный образ человека в водонепроницаемом костюме пришел в русскую литературу незадолго до основания профессиональной базы водолазов — в первую очередь благодаря переводной научно-образовательной беллетристике, и в особенности романам Жюля Верна[6]. В книге, предназначенной для младшего школьного возраста, изданной в России через три года после отмены крепостного права, автор-англичанин яркими мазками рисовал облик ультрасовременного водолаза:
Вот каково одеяние водолазов: каска из листовой меди и настолько большая, что может вмещать в себя довольно большое количество воздуха; она покрывает голову и спускается на грудь и спину. Спереди устроено три отверстия для глаз, в которые вставлены стекла, защищенные медными проволоками. Непромокаемая куртка так прикреплена к каске, что вода никак не может пройти там, где они соединяются. Прибавьте к этому два фланелевых платья, сверх которых водолаз надевает полную макентошевую одежду. Одежда эта поддерживает в нем постоянную теплоту даже под водою… Гири помогают водолазам легко спускаться в воду и твердо ступать по дну[7].
Водолаз, подобно фокуснику, предъявляет зрителю подводные сокровища, и в этом смысле его «перформативная» функция оказалась заложенной в подводный дискурс изначально: в литературе человек-амфибия не просто исполняет определенный ритуал действий, связанный с его непосредственными обязанностями, но позволяет автору и читателю заглянуть в мир, скрытый от глаз толщей воды. Водолаз — сверхчеловек, Ubermensch, и этой аналогией, хотя и в ироническом ключе, воспользовался уже Герберт Уэллс («Джимми — пучеглазый бог», 1899)[8], наиболее популярный после Льва Толстого писатель среди российской столичной молодежи десятых годов прошлого века[9]. Фантастическая внешность подчеркивает инакость водолаза, он — выделен по своей природе[10], поэтому с ним не могут совладать даже морские боги:
«Водолаз»
Отчего в бессильном гневе,
Показавшись над водой,
Подымает свой трезубец
Злой Нептун, старик седой?
Донесли ему намедни,
Что при свете фонаря
Человек проник бесстрашный
В заповедные моря.
И, насупив мрачно брови,
Вопрошает грозный бог: —
Как посмел ты, святотатец,
Опуститься в мой чертог?
Мало ль я пигмеям Зевса
Всяких милостей давал,
Мало ль вам блестящих перлов
Приносил за валом вал?
Для чего ж, оставив солнце,
Ты проник на наше дно,
Где для взора земнородных
Все так страшно и темно?
Где кишат, ползут и вьются
Мириады гнусных змей,
Где с отважными пловцами
Спят обломки кораблей...
И напрасно глубь морская
Высылает хищных рыб,
Роет ямы и бросает
На пути громады глыб.
С фонарем, стопою твердой,
Властно шествуя вперед,
Он рассыпанные перлы
В ожерелье соберет.
Пусть шипят морские гады
И ползет стоногий спрут;
Нет, чудовища морские
Человека не сожрут.
А. Радзиевский[11]
Детский писатель смакует описание шиваобразного (с тремя глазами-иллюминаторами!) чудо-человека в действии и сравнивает экипировку водолаза с ближайшим из доступных в репертуаре дошкольных кошмаров образом[12] — с морским чудовищем: «Подняв со дна монету, [водолаз] начинал медленно подниматься кверху, причем со своими стеклянными глазами походил на страшное морское чудовище, вышедшее из моря для того, чтобы собрать шестипенсовые монеты и шиллинги, которыми всегда медленно ударял о свою каску, как бы желая убедиться, не фальшивые ли…»[13] До сих пор в русской литературе прошлого такой уверенной поступью выходить на берег из воды могли только тридцать прекрасных витязей с морским дядькой, хотя и золотой шлем водолаза не лишен специфически рыцарского шарма[14]. На эпическую монументальность водолаза, унаследованную по линии жанровых конвенций[15], намекал И. С. Соколов-Микитов, пытаясь обосновать фольклорное происхождение его естественной стати: «Молчаливость и немногословность являются как бы природными качествами водолаза. И напрасно старались иной раз выжать лишнее слово из какого-нибудь подводного богатыря. Пот лил с незадачливого слушателя. Впрямь, точно подводный молчаливый отшельник, неловко положив привыкшие к работе сильные руки, отмалчивался перед слушателями видавший виды старый, опытный водолаз»[16]. Для ребенка начала двадцатого столетия водолаз представлял собой желанную фигуру — точнее, игрушечную фигурку, входящую в экзотическую моду (и вновь водолаз связан у поэтессы с пропавшей монетой):
Но стою я сам не свой
Перед крысой заводной,
Слезы капают в кулак, —
Потерял я свой пятак…
Я смотрел уж в оба глаза…
Где он сгинул, Бог лишь весть.
Не купить мне водолаза,
Даже вафли мне не съесть…[17]
Водолазный костюм, отдаленно напоминающий современные (из железных частей, соединенных между собой гибкими перемычками), впервые сконструировал англичанин Тейлор (W. H. Taylor) в 1838 году. Попытки создания более совершенных костюмов продолжались, но эксперименты по преодолению нитрогенного поглощения и решению проблем, связанных с декомпрессионными заболеваниями, начал ставить лишь спустя четыре десятилетия французский физиолог Поль Бер (Paul Bert). Возникавшие по мере технического прогресса задачи постоянно служили для ученых стимулом к инновациям в данной области[18]. Из разработок водолазных скафандров того периода сохранились документальные свидетельства об изобретениях Таскера (1881), Пелки (1889), Бьюкенена и Гордона (1894), итальянцев Дюрана и Бембину (1912). Наибольших успехов добились специалисты фирмы Neufeldt und Kuhnke, продемонстрировавшие в Гамбурге в 1917 году костюм из гибкой стали со встроенной системой подачи кислорода. Второе поколение подводного костюма прошло испытания на немецком военном флоте; после ряда усовершенствований данный образец оставался стандартным патентом вплоть до Второй мировой войны.
Ил. 2. Иллюстрации к статье «Водолаз» в энциклопедическом словаре Брокгауза и Ефрона (1890–1907)
Ил. 3. Ранняя западная модификация водолазного костюма, 1907
В русском языке за водолазом[19] в словарном определении закрепились две формулировки: согласно первой, водолаз — человек, работающий под водой в специальном костюме и снаряжении; вторая, более архаическая, дефиниция подразумевает ныряльщика — ловца жемчуга[20] (в этом смысле преемственность термина наблюдается и в английской классической литературе[21]). В культуре образ ныряльщика нагружается разными оттенками смысла — от воплощения безрассудства до образца выдержанности и индивидуальной отваги:
Отважный, дерзкий водолаз,
И рубль ты сыщешь бездн в средине...
Г. Державин, 1807[22]
...Пускаются без страха водолазы
Отважные искать по дну морскому
Прибыточной добычи. Я пытался,
Удачи ждал; давал большую цену
За жизнь людей и посылал на дно
За жемчугом проворных водолазов.
А. Островский, 1873[23]
Лишь из мрака хляби душной,
Из грозящих жерл,
Водолаз великодушный,
К нам взнесешь ты перл.
А. Фет, 1875[24]
Более сложная модель выстроена в басне И. А. Крылова «Водолазы», где некий старец рассказывает царю притчу о бедном индийском рыбаке, имевшем троих сыновей. После смерти отца сыновья, которым надоел недоходный промысел, решают взимать дань с моря не рыбой, а жемчугами. Все трое делают это различными путями — ленивый скитается по берегу, дожидаясь, что же выбросит ему волна; другой выбирает себе глубину по силе и, бесстрашно ныряя, стремительно богатеет. Третий, наиболее алчный, бросается в темную бездну в открытом море и расплачивается за поступок жизнью[25]. Мораль, на которую намекает мудрец царю[26] (а корректный Крылов в написанной по заказу басне — императору Александру I), состоит в том, что «дерзкий ум находит в [ученье] пучину» и — что хуже — «часто в гибель он других влечет с собою»[27]. Прочтенная по случаю открытия Публичной библиотеки в Санкт-Петербурге басня предостерегала российского читателя от злоупотребления вредными книгами и почерпнутым из них революционным вольнодумством[28].
Ил. 4. Воображаемое устройство подводной лодки, иллюстрация XIX в.
Ил. 5. Российский сборник «Водолазное дело». 1896
Море часто фигурировало в стихах и до этого, встречалось у «поэтов начала» — отцов-реформаторов русской поэзии Ломоносова и Тредьяковского. И хотя попытки «измерить океан глубокий» (Державин) предпринимались ранее, первооткрывателем жанра марины в русской поэзии может по праву считаться Батюшков (Мандельштам: «— Ни у кого — этих звуков изгибы... / — И никогда — этот говор валов...»)[29]. В последующие несколько десятилетий, невзирая на предупреждения хитрого Крылова и релятивизм Жуковского («И смертный пред богом смирись: / И мыслью своей не желай дерзновенно / Знать тайны, им мудро от нас сокровенной»), русская поэзия научится у романтика Байрона гармонии дикого, экзотичного, неправильного:
Вновь извергая вон, что поглощает, —
Смарагд роняя, чтоб схватить алмаз:
Так из пучин индийских водолаз
Случайный перл, исторгнув, похищает...
Вяч. Иванов. «Алкание», 1904