Презумпция невиновности

4

Михеенко ждал нас на площадке первого этажа. Он вытащил из кармана куртки пачку импортных сигарет в яркой упаковке, выудил из нее сигарету и чиркнул зажигалкой. Выпустив изо рта струйку дыма, вопросительно поднял на Гурина глаза, буркнул:

— Слушаю вас, товарищ прокурор.

Гурин тоже закурил и попросил:

— Расскажите о своем приятеле Олеге Кормилове.

— А что о нем рассказывать? — пожал плечами Михеенко. — Парень как парень. Типичный представитель нашего потерянного поколения.

— Почему именно — потерянного? — удивился Борис. — Впервые слышу о таком поколении!

Михеенко едко усмехнулся, погладил мундштуком сигареты бакенбарды, ответил:

— Да потому, что мы уже разуверились во всем. В душе за годы тотального безверия, апатии, двуличия не осталось ничего святого. Мы потеряли веру в справедливость, в том числе и в справедливое устройство нашего общества... — Михеенко говорил тихо, размеренно, с какой-то усталостью в голосе, словно читал заученную наизусть лекцию. — В пятьдесят шестом развенчали культ личности и сразу же создали новый культ с его пустословием, прожектерством. Потом Хрущева отправили на пенсию, обвинив в волюнтаризме. Но тут же появился культ Брежнева: награды, звания, премии. Помните: «Участники совещания с большим подъемом избрали почетный президиум в составе... во главе с товарищем Леонидом Ильичем Брежневым...» Недавно в «Огоньке» прочитал статью кинорежиссера Эльдара Рязанова, в которой он привел один потешный случай, когда руководители Гостелерадио сделали все возможное, чтобы перенести шедшие одновременно в разных городах два футбольных матча: а вдруг оба их захочет посмотреть болельщик по фамилии Брежнев? И потому, чтобы угодить ему, оба их нужно было показать по телевидению. Скажете, мелочи? Возможно. Если, конечно, наплевать на интересы простых болельщиков, да и самих футболистов. И я уверен, что эти деятели и сегодня командуют Гостелерадио, воспитывают нас, грешных, в духе перестройки и гласности... И мы уже не верим ничему. Мы устали от этого двуличия. И потому не случайно многие из нас ушли в пьянство, наркоманию, токсикоманию, проституцию, а некоторые, как вот он, — кивнул Михеенко на второй этаж, — в преступный мир...

Он замолчал, сделал несколько затяжек и выбросил в урну окурок, тут же достал новую сигарету, но не закурил, начал задумчиво гладить ею бакенбарды.

— А почему вы, собственно, говорите за все поколение? Оно вас уполномочивало? — Я видел, что Гурин еле сдерживается. — И вообще, по-вашему, кроме культов личности, в прошлом у нас ничего светлого не было...

— Не надо, товарищ прокурор, — предостерегающе вскинул руку Михеенко. — Я знаю, что вы сейчас скажете: напомните о тяжелых испытаниях в годы войны, о целине, великих стройках коммунизма... Не надо. Знаем, читали. — Голос его по-прежнему был спокойным, даже равнодушным. — Да, наши деды и вы, наши отцы, жили на голом энтузиазме, чаще всего впроголодь, полураздетые. А мы не хотим так жить. Времена сейчас другие. Вы же сами это отлично понимаете. Согласитесь, если бы не культы и времена застоя, люди могли бы жить намного лучше. А мы сейчас вынуждены сказать, что страна доведена до предкризисного состояния. А кто в этом виноват? Мы, которые только жить начинаем? Где же были вы, люди старшего поколения? Почему молчали? Почему пели дифирамбы бездарным руководителям? Разве не видели, что эти люди гробят государство? Не поверю!..

Михеенко опять достал из кармана ярко-оранжевую коробку, затолкал в нее сигарету, которую держал в руке. Пальцы его слегка вздрагивали — кажущееся спокойствие, видать, давалось ему с трудом. Заметив мой взгляд, он поспешно спрятал сигареты и виновато улыбнулся Гурину:

— Вы опять обиделись...

Гурин, я видел, не только обиделся — он был разъярен, и я поспешил вмешаться, обратился к Михеенко:

— Расскажите о Кормилове. Что он за человек?

— Хилым был в детстве. Мать до четвертого класса носила в школу его ранец. Доставалось Олегу от сверстников. Дети ведь по натуре жестоки: слабых не любят. С пятого класса Олег начал усиленно заниматься спортом, накачивал мускулы. Решил стать сильным и упорно шел к этой цели. Вот, посмотрите, — Михеенко достал бумажник, вытащил оттуда фотокарточку и протянул мне. — Видите, каким стал?

С фотографии на меня снисходительно-насмешливо смотрел атлетически сложенный молодой мужчина в плавках. Он стоял на берегу реки, скорее всего Немана, согнув на уровне плеча правую руку, демонстрировал бугры мускулов. С таким бугаем и впятером трудно справиться, где уж это было сделать нашим худеньким сержантам!

Михеенко забрал у меня фотографию, сказал:

— Олег до одури увлекался атлетической гимнастикой, культуризмом. Хотел быть сильнее всех. И добился своего. Воля у него — будь здоров! По натуре общителен. Тянутся к нему люди, особенно подростки, которые видят в нем кумира. Их подкупает его сила, независимость. Оказать Олегу услугу — для мальчишек великая честь. Хороший парень, вот только не пойму, какая муха его сегодня укусила?

— Этот «хороший», как вы говорите, парень, — не выдержал Гурин, — чуть не отправил на тот свет сержанта милиции, отца двоих малышей! Да и до этого «хороший парень» уже дважды вступал в конфликт с Уголовным кодексом...

— Говорят, жизнь прожить — не поле перейти, — развел руками Михеенко. — Если бы знал, где упадешь, соломки бы подостлал.

— Почему он не работал? — спросил я.

— Он устраивался на завод, был спасателем на речной пристани, рабочим в драмтеатре. Говорит, не мог по душе найти дело...

Я отпустил Михеенко. Вскоре пришел Козловский, сообщил:

— Марии Сальвончик дома не оказалось, ищут. А вы что, Игорь Иванович, и в самом деле рассчитываете на ее помощь?

— Рассчитываю, Вадим. Пока он будет разговаривать с нею, попытаемся через окно спасти Зеленских. Только надо тщательно все продумать. А сейчас рассказывай, что выездил.

— Ничего особенного. Так, мелкие штрихи к портрету.

...Бытует мнение о том, что преступник вырастает в неблагополучной семье. Семья Кормиловых опровергает этот стереотип. А может, устарели критерии благополучия и неблагополучия в оценках семей? Может, чрезмерно заботясь о том, чтобы накормить, одеть, обуть, что-то недодаем душе, и она незаметно отмирает? В образовавшейся пустоте может появиться все, что угодно, ибо детям, подросткам тяжело осмыслить жизненные явления. Поэтому каждый причаливает к тому берегу, который соответствует его уровню.

Олег был поздним и единственным ребенком в семье инженеров Кормиловых, поэтому все душевное тепло было отдано ему, его лелеяли, как могли. Рос он тихим и болезненным, ничем не выделялся среди сверстников. Но родителям казалось, что он самый умный, самый развитый, самый одаренный. Они верили, что когда-либо придет его звездный час. И ослепленные родительской любовью, не заметили, где и когда сын перешагнул рубеж, разделяющий добро и зло. Может быть, это случилось в тот день, когда Олег, обозленный на сверстников, которые не приняли его в свою футбольную команду, в отместку разбил окно в соседнем доме и набрал ноль два, сообщил, что игравшие во дворе мальчишки из хулиганских побуждений мячом разбили стекло в квартире уважаемого в городе человека...

А может быть, это произошло значительно раньше, еще в детском саду, когда Олег отобрал у мальчишки понравившуюся игрушку, избил ее владельца и пригрозил, чтобы тот молчал, иначе получит еще. И мальчишка молчал. Это, как считал Олег, была его первая победа — раньше в качестве потерпевшей стороны обычно приходилось бывать ему. И он уверовал в силу кулака, который потом все чаще и чаще пускал в ход, утверждая свое преимущество перед сверстниками. Правда, жертвы он выбирал физически слабее себя...

Кто с уверенностью может назвать грань добра и зла, мужества и подлости? К родителям все чаще начали поступать сигналы о неблаговидных поступках Олега, но мать и отец отмахивались от них, горой вставали на защиту сына, видели во всем лишь черную людскую зависть...

В школе не отличался особой прилежностью, учился плохо. В девятом классе учителя предложили родителям отправить Олега в какое-либо ГПТУ, но мать и отец встали на дыбы. Среднюю школу Олег все же закончил кое-как. Выпускные экзамены, правда, ему сдавать не пришлось: мать принесла ворох справок о его болезнях. Но несмотря на сплошные тройки в аттестате, попал все-таки в техникум. Однако за неуспеваемость и пропуски занятий его из техникума вскоре отчислили.

Трудоустраиваться Олег не хотел. Пристрастился к выпивкам, стал посещать рестораны, ибо деньги на карманные расходы родители давали. Однажды в ресторане избили с приятелем соседа по столику. Незнакомого человека беспричинно колотили кулаками, топтали ногами.

Олега и его приятеля привлекли к уголовной ответственности за злостное хулиганство. Для родителей это прозвучало громом с ясного неба. И они, может быть, уже не столь убежденные в высоких моральных качествах сына, его непогрешимости, бросились на его выручку, используя приятельские связи, знакомства, служебное положение. Но все было тщетно. Пришлось Олегу в труде познавать цену пайки хлеба в исправительно-трудовой колонии.

Отбыв срок, вернулся к родителям. Но выводов не сделал. На работе долго нигде не задерживался. Он вообще мог не работать, родители кормили, одевали, но трудоустраиваться заставляла милиция. Ее-то он и возненавидел — она мешала ему вести разгульный образ жизни...

И вскоре — новая судимость. Опять статья 201 Уголовного кодекса БССР. Опять злостное хулиганство — опять в ресторане избил незнакомого человека. Избил просто так, без повода, без цели...

После второй отсидки женился. Но мало что изменилось в его образе жизни...

И вот финал: Олег Кормилов стал особо опасным преступником, бандитом, захватившим в качестве заложников скромную трудовую семью. Не было у него ни капли жалости даже к перепуганным насмерть детям. Немного позже Петр Зеленский скажет: «У этого человека вместо сердца булыжник...»

— Пакостный человек, — сказал Козловский, заканчивая свой рассказ. — Соседка неделю назад спросила у него, дескать, не надоело сидеть на шее родителей? Так он назавтра убил ее собачку. Бывшие сослуживцы припомнили, как одному в термос с чаем он насыпал соли, а в шляпу другого налил чернил. Пакостил всякому, кого невзлюбил... И вот еще что. Секция культуристов нигде не зарегистрирована, разместилась в вагончике на речной пристани. Там собираются молодежь и подростки, устраивают пьянки, сквернословят, приводят девиц легкого поведения. Кормилов бывает там часто. Нужно принимать срочные меры, иначе будет ЧП.

— Займемся этим с утра. А теперь, Вадим, ступай наверх, а мы с Борисом подумаем, каким способом спасти Зеленских.

Во дворе Гурин прикинул расстояние от земли до окон в квартире Зеленских, сказал:

— Другого пути не вижу как по водосточной трубе. Впрочем, надо привезти пожарную лестницу. Но сперва необходимо предупредить Зеленских о принятом нами решении. Мать с детьми, вероятно, сейчас в этой комнате: плач детей с лестничной площадки не слышен, а со двора...