Эскадрон особого назначения

Глава 19

Перед главной частью заставляю честную компанию выпить еще раз, декламируя:

– Давай, дружок, на посошок!

«Pososhok» джентльменам заходит. Особенно достается Джеку Лондону – великий автор приключенческих романов и будущий создатель «Мартина Идена» еле стоит на ногах, но полон решимости посмотреть, как тренируется русская армия.

– Я должен это увидеть! – говорит он и тут же икает.

Папа Шерлока Холмса, будучи мужчиной крупным и вдобавок ирландцем по крови, лучше справляется с действием алкоголя. Однако и его выдает чуть покачивающаяся, похожая на морскую, походка.

Офицеры – и британец и американец – держатся бодрячком, чувствуется старая школа военных училищ, хотя буквально пару минут назад их нехило так штормило. Хорна, я вообще думал – будет не поднять. А стоило ему лишь узнать, что его ждут дела, моментально очухался и стал трезв как стеклышко.

Профессионал, твою растудыть!

А Черчилль и вовсе выглядит так, словно не пил.

Он доверительно берет меня за руку.

– Господин Гордеев, простите за бестактность, но я хотел бы задать вам один личный вопрос…

– Конечно, – благосклонно киваю я.

– Вы так уверенно меня опознали…

– Так вы все-таки сэр Уинстон Черчилль? – перебиваю я.

– Да, но нахожусь тут инкогнито, и, надеюсь, оно не будет раскрыто до конца поездки. Скажите, вы видели мой портрет в газете?

С сомнением оглядываю его. На более привычных мне фотографиях будущий премьер-министр выглядел совершенно иначе: одутловатый, я бы даже сказал – обрюзгший мужчина с выпирающим брюхом и толстыми щеками. Сейчас он не такой: от былой юношеской стати (я видел его изображение времен молодости, когда он служил в гусарском полку и был поджарым и стройным) осталось немного, но сэру Уинстону еще удается сохранять талию и прическу. Волосы он носит слегка зализанными назад, открывая высокий аристократический лоб.

– Не видел.

– Тогда… – он берет долгую, почти театральную паузу, прежде чем продолжить: – Быть может, вам довелось поучаствовать в бурской войне?

– Увы, ничего не могу сказать вам на сей счет, – развожу руками.

– Вы связаны какой-то тайной? – допытывается Черчилль.

– Нет. Все куда банальнее. Дело в том, что не так давно я получил серьезное ранение. В итоге – амнезия, полная потеря памяти. Несмотря на лечение, она ко мне так и не вернулась…

Черчилля мой ответ как будто радует, с его души словно спадает тяжкий груз, а я вдруг – не знаю почему, но понимаю, что настоящий Гордеев действительно был на той войне, и что они с сэром Уинстоном каким-то образом пересекались во время боевых действий.

На секунду перед глазами возникает картина, подернутая дымкой: железнодорожные пути, мужчина в мундире цвета хаки, ползущий вдоль них, направленная на него винтовка и затравленный взгляд в ответ…

Твою дивизию! Это что получается – Гордеев ушел добровольцем на англо-бурскую войну (в этом как раз нет ничего странного, симпатии русских были на стороне буров. К примеру, очень известный политик Гучков, создатель партии октябристов, тоже стал добровольно сражаться вместе с бурами против англичан) и умудрился взять в плен самого Черчилля?

А он хорош, этот настоящий Гордеев! Не просто офицер, а еще и герой!

Вполне возможно, если бы не мое вселение в его тело, он бы погиб, а так у нас с ним есть шанс исправить кое-что к лучшему в этом мире и в нашей стране!

Жаль, что его память не спешит приходить мне на помощь и лишь иногда, в очень редких случаях, дает такие подсказки.

А может… Может, мне все это лишь показалось…

Стоит ли говорить сэру Уинстону, что я его таки узнал? Пожалуй, нет.

– Show must go on! – выпаливаю вдруг я, и Черчилль удивленно моргает.

Мои бойцы заранее приготовили для почетных гостей что-то вроде помоста и навеса, на крышу которого уложили пучки соломы. Стулья тоже сколотили сами.

И теперь гости рассаживались как им было угодно.

Джек Лондон достает громоздкий фотоаппарат, устанавливает его на треноге. Остальные кладут перед собой блокноты и карандаши.

Я мысленно улыбаюсь про себя. Все это время, пока ждали их приезда, бойцы усиленно готовились по тщательно разработанной программе. Ее итогом должно было стать только одно – пшик, который увезут с собой иностранцы, вместо знаний.

– Что вы собираетесь нам показать? – наклоняется ко мне Джадсон.

– Строевую подготовку.

– Простите, что? – крутит головой американец.

– Обучения военнослужащих в системе боевой подготовки, имеющей целью выработки у них строевой выправки, подтянутости и выносливости, умение правильно и быстро выполнять команды, строевые приемы с оружием и без него, а также подготовка подразделений к слаженным действиям в различных строях, – скороговоркой тарабаню я. – Да не переживайте так, сейчас все увидите своими глазами.

Черчилль покашливает, привлекая к себе мое внимание.

Изображаю готовность услужить по любому поводу.

– Может, водички? Горло промочить…

– Спасибо, не надо. Я слышал, что ваши бойцы занимаются на какой-то polose prepyatstviy, – последние два слова он произносит на русском.

Скорбно вздыхаю.

– Увы, уже неделю как нет.

– А что случилось?

– Понимаете, в том месте появились суслики, больные бешенством. Они уже покусали двух моих солдат, их пришлось отправить в госпиталь.

– Суслики?

– Не знаю точно: суслики или тушканчики… Короче, какие-то грызуны, – широко улыбаюсь во все тридцать два зуба я.

Черчилль смеривает меня недовольным взглядом, не понимая, серьезно я говорю или издеваюсь. А у меня на морде лица застыл тот самый лихой и придурковатый вид, о котором якобы издавал особый указ Петр Первый. Правда, серьезные историки утверждают, что никакого указа в реальности не существовало и это просто исторический анекдот.

– Ну-ну, – улыбается теперь уже сэр Уинстон и получает такую же нарочито небрежную улыбку в ответ.

Для показа строевой я нарочно выбрал самых рослых парней из эскадрона и заставил их практически умирать на плацу. Зато сейчас будем пожинать богатый урожай наших усилий.

Сводным взводом командует Трубецкой, и у него это лихо получается. Похоже, занятия строевой были его самыми любимыми в училище.

Маршируют парни просто на загляденье, сам король Фридрих Великий был бы в восторге от того, как высоко они задирают ноги в прусском парадном шаге, как нарядны их мундиры и начищены сапоги.

На иностранцев это производит большое впечатление, особенно на неизбалованного такими вещами Джадсона: у американцев со строевой как-то не очень, исторически не сложилось, зато они падки на шоу, а я постарался разыграть из нашего мини-парада маленький спектакль.

Приемы с оружием и без, повороты на месте, повороты в движении, перестроения. В качестве финального аккорда – исполнение строевой песни. Солдаты орут так, что уши закладывает. Чую, не обошлось и без маленького «шаманства», кто-то из нашей нечисти помогает – усилить впечатление.

Парни действуют, как роботы, подбородки подняты вверх, в глазах только беспрекословное послушание. Все это оказывает просто магическое действие на гостей, они следят как зачарованные и даже хлопают, когда сводный взвод покидает плац.

– Вторая часть подготовки нашего подразделения, – сообщаю я.

Приходит черед казачков. Лукашины со станичниками вихрем проносятся на конях, показывают чудеса джигитовки – им бы в цирке выступать, а не перед иностранными шпионами, рубят на скаку заранее выставленные мишени, крутятся как заведенные, прыгают с коня на коня.

Черчилль вдруг фыркает. Кажется, он начинает понимать, что перед ним разыгрывается спектакль, целью которого является показать много, но при этом не показать ничего, что может быть действительно полезным в настоящем бою.

Казаки спешиваются, в руках у них оказываются по две шашки. Начинается старинная казацкая забава – фланкировка.

Для пущего эффекта специально отобранные мной голосистые парни поют «Ой, Дуся, ой, Маруся» и громко хлопают в такт лезгинки. Музыка пронизывает с ног до головы, заставляя кровь пульсировать в венах. Она зажигает, устоять от нее невозможно. Даже старина Уинстон Черчилль вспоминает о гусарской юности, начинает притоптывать и подпевать.

На сладкое у нас выступление оркестра ложечников и балалаечников. Понятия не имею, где Трофим Старча раздобыл инструменты. Мне пока что они в таких количествах на глаза не попадались.

Звучат только проверенные временем «хиты»: «Порушка-Параня», «Калинка», «По полю танки грохотали» – последнюю, каюсь, предложил я, только текст переписал на более подходящий.

В завершение всего оркестр исполняет «Гуд бай, Америка» от «Наутилуса», опять же с переработанным мной текстом.

– Всё, господа! – объявляю я. – Надеюсь, вам понравилось.

Демонстративно смотрю на часы.

– Время позднее, бойцы утомились. По расписанию у них ужин и сон.

– Вы нас выгоняете? – спрашивает за всех Черчилль.

– Что вы?! – восклицаю я. – Как я могу спровадить вас в столь поздний час. Предлагаю вам отужинать вместе со мной. Кроме того, вам приготовили места для сна и отдыха. Вернетесь в город утром, когда рассветет.

– Только, пожалуйста, дайте нам в провожатых кого-то другого, – просит Джек Лондон.

– А что такое? – непонимающе вскидываюсь я.

– Не могу вам объяснить, просто чувствую…

– Хорошо! Желание гостя – закон! – прикладываю руку к сердцу я.

– Разрешите, сделаю наше совместное фото на память? – снова просит он.

– Давайте. Думаю, это будет небезынтересно для наших потомков.

После группового фотоснимка снова веду гостей за стол. Ужин выглядит поскромнее, зачем набивать желудок на сон грядущий.

Сэр Уинстон специально занимает место рядом со мной. Ему явно не терпится переговорить со мной, и я примерно догадываюсь, о чем.

– Господин штабс-ротмистр, ваши люди были сегодня на высоте, – сообщает он вроде как совершенно искренне, и только мне удается уловить некоторую ехидцу в тоне.

– Благодарю вас за комплимент. Я обязательно передам ваши слова солдатам. Им будет очень приятно, – киваю я.

– Единственное, что мне показалось странным: неужели все это действительно так необходимо для военных действий, особенно в тылу врага. Нет, я не спорю – все это очень здорово и впечатляюще, но я пока не понимаю, как все это можно применить на практике… Ваше начальство говорило, что вы покажете нам вашу подготовку и не станете ничего скрывать, – Черчилль буквально сверлит меня взглядом.

– А разве мы что-то утаивали перед столь важными гостями? – делаю недоуменный вид я, а затем добавляю вполголоса: – В военное время… правда так драгоценна, что ее всегда должен сопровождать телохранитель лжи.

Черчилль дергается и как-то странно смотрит на меня. Я знаю, что это его афоризм и, кажется, еще не рожденный, но, похоже, он уже вынашивает его, и потому у сэра Уинстона такая – реакция.

Наконец он спохватывается:

– Очень красиво, я бы даже сказал – изящно сформулировано. Разрешите пользоваться этим выражением в будущем? Разумеется, ссылаясь на вас.

– Конечно. Можете даже не ссылаться, – сегодня я просто сама щедрость и великодушие.