Опасное знание

— Собственно говоря, у меня нет сейчас особого желания пить чай, — заметил я.

— Пей, ничего с тобой не случится, — ответил Харальд. — Кто был следующий?

— Манфред Лундберг, — ответила Мэрта. — Но перед тем, как он появился, прошло две-три минуты.

— В одиннадцать часов пятнадцать минут прецептор Лундберг начал читать лекцию в четвертой аудитории и закончил ее в двенадцать ноль-ноль, — сказал Харальд. — У него был с собой портфель, когда он пришел сюда?

Герман, Мэрта и я вопросительно посмотрели друг на друга. Потом каждый из нас отрицательно покачал головой.

— Когда он подошел с кофейным подносом к столу, никакого портфеля у него не было, — сказала Мэрта.

— Который примерно был час, когда он пришел в «Альму»? — спросил Харальд.

Мы все сошлись на том, что было примерно десять минут первого.

— Значит, у Лундберга тоже был поднос, — сказал Харальд и взглядом послал Вальграва к буфету. — А что было на подносе?

В соответствии с нашими указаниями, Вальграв взял кофейник, сахар, сливки и бутерброд с сыром. Он сел рядом с Германом.

— Я пришел вслед за Манфредом и сел возле него, — начал Ёста Петерсон. — У меня не было подноса, но в одной руке я держал большую чашку кофе, а в другой — тарелку со сладкой булочкой. Сел я не сразу. Сначала я поставил на стол чашку и тарелочку. Потом пошел к столу с газетами и взял «Сюдсвенскан».

— Лундберг выпил свой кофе, когда сидел здесь? — спросил Харальд.

Этого никто не мог вспомнить.

— Я только помню, что он ел бутерброд, — сказал я.

— Тогда он должен был выпить хотя бы одну чашку кофе, — сказал Харальд. — Попробуем, Вальграв, и посмотрим, что из этого получится.

Харальд повернулся к Ёсте.

— Вы сразу выпили свой кофе? — спросил он.

— Не думаю, — сказал Ёста. — Я начал читать газету.

— Конечно, — подтвердила Мэрта. — Едва ты поздоровался со мной, как тотчас же накинулся на свою старую газету. «Не очень-то любезно с его стороны», — подумала я.

— Верно, — согласился Ёста. — Но мне показалось, что все вы были не в настроении.

Ёста развернул газету. И пока держал ее, она закрывала добрую треть кофейного подноса, принадлежавшего Вальграву.

— А теперь — доцент Берггрен. Откуда вы пришли в «Альму»? — поинтересовался Харальд.

— Я проехался по городу на машине, — ответил Эрик. — Потом поставил ее возле кинотеатра «Фюрис» и прошел сюда через главный подъезд.

Он явно старался быть абсолютно точным в своих показаниях.

— Который был час, когда вы пришли сюда?

— Около четверти первого, если я не ошибаюсь, — сказал Эрик и повернулся к нам, как бы за поддержкой.

Мы решили, что примерно так оно и было. Эрик подошел к столу и сел возле меня. На его подносе стояли кофейник и сахарница.

— Ни сливок, ни хлеба? — уточнил Харальд.

— Я только начал пить кофе, как пришел Хильдинг с результатами конкурса, — ответил Эрик.

— Который был час в тот момент? — спросил Харальд.

Полицейский в форме подбежал к столу и быстро сменил ленту на магнитофоне. Хильдинг Улин, который уже давно ждал своей очереди, широко улыбнулся.

— Думаю, — сказал он, — что прошло не более двух минут после четверти первого. Значит, было шестнадцать-семнадцать минут первого.

— А мне показалось, что мы ждали гораздо дольше, — заметил Герман весьма агрессивно. — Когда ты наконец явился, было по крайней мере двадцать минут первого.

Хильдинг Улин подошел к Вальграву и символически вручил ему и Петерсону по листу бумаги. Затем он обошел Вальграва и такой же лист бумаги дал Герману. Потом он наклонился над столом и протянул листы мне и Эрику.

— После этого я подошел к буфету и заказал кофе, — сказал Хильдинг.

— Когда явился Хильдинг, я, разумеется, сложил газету, — сказал Ёста. — И только тогда вспомнил о кофе. Мне кажется, что и результаты конкурса и кофе я переваривал почти одновременно. И если мне не изменяет память, результаты конкурса были вкуснее.

Никто даже не улыбнулся. Между тем Хильдинг вернулся и сел рядом с Эриком.

— Теперь все были поглощены чтением, — сказал Хильдинг. — Мэрта и Герман читали вместе. А поскольку меня оставили наконец в покое, я пил кофе и курил сигарету. Но сначала съел булочку.

На его подносе были кофейник, сахар и сливки. Булочку он перевернул в знак того, что она уже съедена. Потом он достал элегантный портсигар из змеиной кожи, вытащил толстую светлую сигару, снял с нее поясок, обрезал сигару и потянулся за спичкой. Целый ритуал.

— Но мы кое-что уже пропустили, — вдруг вмешался Харальд. — О чем вы беседовали перед тем, как пришел секретарь факультета? Прецептор Петерсон, если я правильно его понял, в этой беседе участия не принимал?

Ёста утвердительно кивнул головой.

— То, о чем шла речь, не показалось мне особенно интересной темой для разговора, — сказал он.

— Манфред сказал, что Левисон осенью берет отпуск и предлагает мне временно выполнять обязанности профессора третьей кафедры, — начал Герман. — Не скрою, что я был этим польщен. Я постарался выкачать из Манфреда все, что сказал ему Левисон. Потом мы заговорили о профессоре фон Лёвенцан, поскольку она декан факультета. Оказывается, она уже дала свое благословение. Затем мы стали прикидывать, пройдет ли это предложение через ученый совет факультета. Манфред обещал поддержать мою кандидатуру.

— Я слушала этот разговор вполуха, — сказала Мэрта. — Мы с Эрнстом сплетничали об Авроре фон Лёвенцан. Эрнст рассказал мне, как она принимала министра иностранных дел Сирии и беседовала с ним на великолепном арабском языке. Бедняга был настолько очарован нашей Авророй, что вручил ей орден, который, между прочим, предназначался ректору.

Ёста Петерсон расхохотался. Очевидно, он впервые услышал эту историю. Но все, что рассказала Мэрта, соответствовало действительности. Аврора фон Лёвенцан свободно говорила на восьми языках, включая и латынь. Она была из семьи дипломата и не терялась даже в самой сложной ситуации. Благодаря этим своим талантам, а также великолепному умению держаться Аврора стала превосходным деканом и достойно представляла свой факультет. Она была профессором на кафедре гражданского процесса. Однако шведское право было для нее пройденным этапом. Теперь она исследовала законы вавилонского царя Хаммурапи, хеттское право и другие правовые институты, одинаково отдаленные от нас и во времени и в пространстве. В этой области Аврора фон Лёвенцан была одним из крупнейших мировых авторитетов.

— Сколько времени вы изучали итоги конкурса? — спросил Харальд, возвращая нас к повестке дня.

Никто не мог дать точного ответа на этот вопрос.

— По-моему, на это ушло минут пятнадцать или что-то вроде этого, — сказал я. — А потом мы начали обмениваться впечатлениями.

— Мнение Рамселиуса о моей работе меня, откровенно говоря, возмутило, — сказал Ёста.

Мы услышали, как кто-то радостно хмыкнул.

— Поскольку Манфред сидел рядом со мной, — продолжал Ёста, — и я считал, что в какой-то мере мы единомышленники, я хотел, чтобы он высказался по этому вопросу. Но он почти не слушал меня, отвечал коротко и уклончиво, а потом повернулся к Эрику Берггрену. Они пересели вон туда, — Ёста указал на верхний конец стола, — и начали какой-то сугубо личный разговор. Тогда я пересел на место Манфреда и завел беседу с Германом.

— А теперь разберем все по пунктам, — сказал Харальд. — О чем говорил прецептор Лундберг с доцентом Берггреном?

Эрик сделал глотательное движение. Мертвую тишину нарушало только монотонное жужжание магнитофона.

— Манфред хотел поговорить со мной о недавно вышедшей работе немецкого юриста Шауна «Долговое право», — сказал Эрик. — Он нашел в этой работе несколько положений, которые, как ему казалось, должны были заинтересовать меня. Речь шла о проблеме, которой я как раз сейчас занимаюсь. И Манфред предложил мне пересесть, чтобы нам никто не мешал разговаривать. Он считал, что перебрасываться словами через стол не очень удобно.

— Так, — сказал Харальд. — А вы взяли с собой кофейник?

— Конечно, — ответил Эрик. — Я успел выпить только одну чашку, и в кофейнике еще оставалось довольно много кофе.

— Вы уже пили сейчас кофе? — спросил Харальд.

— Нет.

— Тогда выпейте одну чашку.

Эрик выпил кофе. Потом он встал, сунул под мышку лист бумаги, который заменял отпечатанные на машинке результаты конкурса, в правую руку взял кофейник, а в левую — чашку. Потом он подошел к верхнему концу стола и сел прямо против Мэрты.

— Я забыл сахар, — сказал он.

— К этому мы еще вернемся, — ответил Харальд. — А что взял с собой прецептор Лундберг?

Все молчали. Наконец тишину нарушил Хильдинг Улин. У него был чрезвычайно довольный вид.

— Должно быть, он взял с собой чашку, так как ты, Эрик, предложил ему потом налить еще кофе, — заметил Хильдинг.

— Да, вероятнее всего, так и было, — согласился Эрик. — Свой собственный кофейник он, кажется, оставил на старом месте.

Вальграв взял свою чашку в правую руку и сел рядом с Эриком, прямо напротив меня.

— А как стояли чашки по отношению друг к другу? — спросил Харальд.

Мы затаили дыхание. Вопрос был с подковыркой.

— Боюсь, что у меня не осталось каких-либо воспоминаний на этот счет, — ответил Эрик. — Нельзя же помнить все детали.

Он был явно недоволен расспросами и до крайности раздражен.

— Согласен, — сказал Харальд. — А не помните ли мы, кому сначала вы налили кофе?

— Помню. Сначала я налил кофе себе самому. И заметил, что в кофейнике еще осталось кофе. Тогда я спросил Манфреда, не хочет ли он еще чашку кофе. Он поблагодарил меня, и я налил ему тоже.

— Вы предложили ему и сахар и сливки?

— Эрнст дал ему сахар, — сказал Эрик, — а о сливках пусть расскажет Хильдинг.

— С удовольствием, — отозвался Хильдинг, который по-прежнему был настроен очень благодушно. — Вероятно, мы с Манфредом были единственные за этим столом, кто любит сливки. Манфред спросил, не осталось ли у меня немного сливок. В моем молочнике еще были сливки, а его оказался пуст. Времени было уже около часа, и мне пора было идти. Поэтому я встал, отдал Манфреду свой молочник и отправился в канцелярию работать. Но если вы действительно думаете, что я подсыпал в сливки яд, то вы ошибаетесь. Откуда мне было знать, что Манфред попросит у меня сливки?

— Я не выдвигаю против секретаря факультета никаких обвинений, — заявил Харальд. — И не обвиняю его ни в чем даже сейчас, когда утверждаю, что если вы берете молочник и, следовательно, держите над его горлышком руку, то отнюдь не невозможно бросить что-нибудь в сливки. Это прекрасно могло произойти уже после того, как Лундберг попросил сливки. Но это, конечно, просто гипотеза.

Хильдинг Улин наклонил голову и посмотрел на свою правую руку.

— Я не фокусник, — заметил он холодно. — Теперь мне можно уйти?

— Пожалуйста, — ответил Харальд. — Я не думаю, чтобы секретарь факультета нам еще понадобился сегодня.

Наконец — те же и Юхан-Якуб Рамселиус. Он остановился возле стола и, прищурившись, стал смотреть на нас, как смотрел во вторник. Он немного сутулился, однако, несмотря на его шестьдесят два года, первое, что бросалось в глаза, были его могучие плечи и крупная массивная голова.