Опасное знание

1. Бруберг

Я прожил в Кампхавет несколько лет. Кампхавет — это один из кварталов на улице Эфре-Слотсгатан, прямо напротив университета. Он состоит из старых многоквартирных домов, высоких и массивных. Вид у него, правда, немного унылый, с оттенком почти пуританской чопорности. Но я всегда любил его. Здесь царит какая-то удивительно уютная атмосфера, присущая лишь этим старым домам.

Я стоял и смотрел на улицу. Окна моей квартиры выходили на восток, на Эфре-Слотсгатан. Досталась она мне совершенно случайно в тот самый год, когда я стал доцентом. Я читал лекции по второму разделу гражданского права, который почти весь посвящен недвижимости. Стоило мне перейти улицу, и я уже был в университете. Немного поодаль, за домом архиепископа и зданием деканата, расположен юридический факультет, или Юридикум. Всеми своими тридцатью окнами он холодно взирает на кафедральный собор. Всего через два квартала, на юг по Эфре-Слотсгатан, находится университетская библиотека «Каролина». Если же вы пойдете не на юг, а на север, то через два квартала увидите духовную семинарию. Моя жена Биргит преподает там латынь и греческий. Позади моего квартала — кладбище. Таким образом, здесь все под рукой. Более удобного места для жилья не сыскать во всем городе.

Это было в январе, во вторник. Вот уже полчаса я бесцельно слонялся взад и вперед по комнате. Работать не хотелось. То и дело я останавливался у окна и начинал разглядывать часы на соборной колокольне.

Стрелки медленно приближались к двенадцати. Ровно в двенадцать станут известны результаты конкурса на соискание должности профессора, ведущего первый раздел гражданского права. Нас было пять соискателей. На профессорскую должность я едва ли мог рассчитывать. Но как все-таки оценят члены ученого совета представленную мной работу? Наверное, мне не стоило так волноваться.

Озаренные солнцем, вспыхивали позолоченные цифры под куполом Густавианума. Погода была ясная, но не особенно холодная, всего несколько градусов ниже нуля. За всю зиму еще ни разу не выпал снег. Газон перед домом был лишь слегка подернут инеем. Стояла чудесная зеленая зима. Такими и должны быть зимы. Я не люблю снега и холода.

Когда часы на соборной колокольне показали наконец без пяти двенадцать, я бросился в переднюю, накинул пальто и помчался вниз по лестнице. Потом я быстро перешел улицу, направляясь к южному подъезду университета. Идти было недалеко. Вдруг я увидел, что мне навстречу несется на мопеде рассыльный в кожаной куртке — типичный представитель нашей моторизованной шведской молодежи. В седле он сидел боком, отвернув голову в сторону, чтобы ветер не дул ему в лицо. А до пешеходов ему не было ровно никакого дела. Он летел прямо на меня. Я еле успел сделать шаг в сторону и попал в лужу, затянутую тонкой корочкой льда. Я не только промочил ноги, но, возможно, еще и выругался…

Тут я услышал чей-то громкий и веселый смех. На лестнице, ведущей к университету, стояли два господина, которые, видимо, оказались свидетелями моего конфуза. Один из них был высокий, крупный мужчина с некрасивым костлявым лицом и седыми космами волос, торчащими из-под каракулевой шапки. Другой был поменьше ростом и напоминал процветающего оптовика двадцатых годов. У него было румяное лицо, острый взгляд и простой английский воротник. Он всегда носил только простые английские воротники. Смеялся тот, что повыше. Это был профессор Юхан-Якуб Рамселиус, мой высокочтимый учитель, который вел второй раздел гражданского права. Другого звали Отто Левисон; он тоже был профессором, вел третий раздел гражданского права и был самым свирепым экзаменатором на факультете.

Я поздоровался с ними довольно сдержанно. У меня не было никакого желания вступать в светскую беседу. Левисон ответил на мое приветствие не менее холодно. Я не придал этому значения. Просто это была его обычная манера здороваться. Зато Юхан-Якуб был в самом лучшем расположении духа, и ему явно хотелось поговорить. К счастью, он не стал хлопать меня по плечу. А я тем временем добежал до дверей и уже взялся за дверную ручку.

— Что, сгораешь от любопытства? — ехидно спросил Рамселиус и снова расхохотался.

Я попытался разубедить его.

— Тебя там ждет сюрприз, — сказал он и отпустил меня с богом.

И быстро поднялся по маленькой лестнице в вестибюль. У самых дверей навстречу мне попался высокий сутуловатый студент. Его подбородок покрывала рыжая растительность, и одно плечо было выше другого. У него был такой вид, будто он решает мировые проблемы. Потом я миновал еще несколько дверей. Почти у самой лестницы, ведущей вниз, в кафе «Альма», стояла вешалка. Я разделся, повернул направо и подошел к дверям канцелярии. Университетские часы пробили сначала четыре четверти, а потом — двенадцать. С двенадцатым ударом я вошел в канцелярию.

Не задерживаясь, я сразу повернул направо. Там были расположены две комнаты, окна которых выходили ни юг; это был фасад здания. Во второй комнате сидел секретарь юридического факультета Хильдинг Улин. Это был коренастый, атлетически сложенный мужчина лет тридцати пяти. У него были мощные челюсти и крупный массивный лоб. Свои темные, слегка волнистые полосы он зачесывал назад. Его виски — не то чтобы седые — кое-где белели серебристыми брызгами. Вид у Хильдинга был страшно загнанный. Впрочем, это было в порядке вещей. Такие, как Улин, не слишком спешат приниматься за порученное дело. Ведь сначала всегда кажется, что времени вагон. А потом все дела наваливаются сразу. Не знаю почему, но всегда так получается. Во всяком случае, он устало посмотрел на меня и улыбнулся, словно извиняясь.

— Полагаю, что вы и есть доцент Бруберг? — спросил он.

— Полагаю, что ты знаешь, зачем я сюда пришел? — ответил я.

— К сожалению, копии решения, принятого членами ученого совета, еще не готовы. И оригинал пока находится у машинисток. Но если ты спустишься в «Альму» и подождешь немного, я принесу все копии туда.

Это было совершенно в духе Хильдинга. Он никогда ничего не успевал сделать вовремя. Я поджал губы и отправился в кафе «Альма», расположенное в подвальном помещении университета. Больше мне ничего не оставалось.

В буфете я взял чаю и бутерброд и посмотрел, где бы присесть. За одним из ближайших столов сидел студент Урбан Турин; он пил кофе и читал газету. Это был совсем еще молодой человек, и я знал его только в лицо. Ответив на его поклон, я направился к большому столу, за которым уже сидела чета Хофстедтеров. Они заметили меня, и отступать было поздно. Оба они мне нравились, но сегодня я предпочел бы посидеть один.

Герман Хофстедтер был доцентом; он читал гражданское право и тоже претендовал на профессорскую должность. Он не отличался ни высоким ростом, ни могучим сложением. Но он был жилистый и крепкий, так как в юности ему пришлось много заниматься физическим трудом. У него была темная шевелюра, и волосы все время падали на довольно низкий лоб. При первом же взгляде на него бросались в глаза крепко сжатые челюсти. Губы были тонкие, с немного оттянутыми вниз уголками, как у кота. Особенно выразительным был левый уголок, и он заслуживал самого пристального внимания со стороны собеседника. Именно этот уголок весьма красноречиво говорил, о чем думает в данный момент Герман, правда, лишь до тех пор, пока у него темперамент не брал верх над рассудком. Улыбка очень красила его, но улыбался он редко. Зато он весьма агрессивно поглядывал на окружающий его мир из-под густых насупленных бровей. Герман Хофстедтер действовал по принципу, что наступление — лучший вид обороны.

Мэрта Хофстедтер была очаровательна. Ее, может быть, и нельзя было назвать писаной красавицей, хотя у неё были правильные черты лица, мягкие и гармонически округлые. Но главное ее очарование шло откуда-то изнутри. Она словно излучала сияние, и прежде всего сияли ее глаза. Мэрта любила смеяться. Но даже когда она не смеялась, ее зеленые глаза лучились улыбкой. Нетрудно было понять, почему Герман влюбился в нее. Я и сам мог бы в нее влюбиться. Она была кандидатом филологических наук и занимала должность ассистента кафедры на филологическом факультете.

Их брак не был особенно счастливым. В сущности, они были совершенно разные люди. Герман укрощал жизнь своей железной волей, стараясь переделать её на свой лад. А Мэрта наслаждалась всем, чего нельзя было заранее предвидеть или предугадать, любила экспромты и неожиданности, ей казалось, это делает жизнь ярче и интересней. Герман вечно был настороже, готовый отразить нападение неведомых врагов. Мэрта, напротив, смотрела в будущее с радостным ожиданием. Когда я сел возле нее, она очень мило улыбнулась. Герман только кивнул головой, но настроение у него было неплохое. В голубых глазах и в левом уголке рта затаилась улыбка.

— Ну как, уже прочел? — спросил Герман.

Он имел в виду решение членов ученого совета. Я объяснил ему обстановку.

— Ничего другого от Хильдинга и не дождешься, — сказал он.

Потом появился прецептор Манфред Лундберг, который читал первый раздел гражданского права. Он тоже участвовал в конкурсе и был наиболее вероятным претендентом на вакантную должность профессора. Лундберг всегда был одет с иголочки, ходил в жилете и носил карманные часы на тонкой золотой цепочке. Здороваясь, он каждому из нас пожал руку. Этим он подчеркнул, возможно даже бессознательно, что между ним и нами уже есть определенная дистанция. Усевшись за стол, Лундберг вынул бумажник и карандаш, потом достал маленькую записную книжечку и аккуратно записал в графу расходов стоимость кофе и одного бутерброда с сыром. Манфред Лундберг был не из тех, кто бросает деньги на ветер. Обычно мы подтрунивали немножко над этой его склонностью к бухгалтерии. Мы и на этот раз отпустили несколько шуточек в его адрес. Но Лундберг, как обычно, лишь бегло улыбнулся и сказал, что он любит во всем порядок и потому записывает свои расходы.

Мэрта помахала кому-то рукой. У буфета стоял Ёста Петерсон. Казалось, ему не очень хочется садиться за наш стол. По всему своему облику Ёста Петерсон был чрезвычайно ярким представителем шведской деревни: крупный, немного неуклюжий, склонный к полноте, сидячая жизнь явно была не для него. У него были белокурые волосы и румяные щеки, а лицо казалось добродушным и настороженным в одно и то же время. На нем была фланелевая куртка серовато-голубого цвета, а вместо галстука — бабочка. Он заметно отличался ото всех нас. Мы предпочитали темные костюмы различных оттенков. Ёста Петерсон был прецептором и читал второй раздел гражданского права в Лунде. А здесь, в Уппсале, он временно замещал вакансию профессора, ведущего первый раздел гражданского права. На эту должность мы и претендовали.

Вскоре у нас развязались языки. Пятый претендент казался моложе нас всех. Впрочем, мы с Эриком Берггреном были почти ровесники. Но он выглядел моложе своих лет, потому что, во-первых, у него была стройная, спортивная фигура, а во-вторых, он одевался, как обычно одеваются студенты. На нем была замшевая куртка с расстегнутой до середины молнией, светлая клетчатая рубашка и серый галстук. Он тоже был белокурый, как и Ёста Петерсон, немного, пожалуй, потемнее. У него были резкие черты и водянисто-голубые глаза. Он знал об этом и никогда не смотрел в глаза своему собеседнику. Может быть, поэтому взгляд его постоянно блуждал и никак не мог остановиться на одном каком-нибудь предмете. И вид у него всегда был как будто удрученный.