Разное

Виктор Тупицын: Или замуровать… Так или иначе, все упирается в некие «стены», в экзаменацию наличия каких-то преград, запретов и т. п.

Иван Чуйков: Барьеров… Да. Но это чистая спекуляция, т. е. сугубо спекулятивная интерпретация. Потому что никто не в состоянии об этом судить напрямую. Разумеется, я мог бы заняться интерпретированием моих работ, как ты, как любой другой человек: Postfactum. Но это совсем другой жанр.

Виктор Тупицын: Понятно. Но в принципе это довольно общая для территориализированного сознания ситуация. Мы все как бы в курсе, что находимся в темнице языка, и попытка каким-то образом нащупать границы этой ситуации, подвергнуть их всевозможным видам тестирования характерна для очень многих художников, философов, теоретиков. Неизбежность разрушения темницы – как та самая кошка – замурована в каждой из ее стен априори. Скажи, не являются ли игровые интенции, о которых ты говорил прежде, производительными силами, удовлетворяющими «спрос» в шизо-продукции?

Иван Чуйков: Возможно. Мне трудно об этом судить. Но интересно, что, рассматривая ретроспективно то, что сделано, видишь, как все время возвращаешься к чему-то тому, что в прошлом не было отрефлексировано, не было осознано. Наверное, игровая стратегия ухода или обхода – это, скорее, стратегия шизофрении, а вот МДП – упор в лоб, противопоставление идеологического идеологическому, кто кого передавит.

Виктор Тупицын: Давай вернемся к понятиям цены игры и риска, о которых ты говорил.

Иван Чуйков: Ну, под «ценой» можно подразумевать две вещи – провал, успех.

Виктор Тупицын: Но у кого? Кто является конечной критериологической инстанцией?

Иван Чуйков: Мы привыкли думать, и так было в течение долгого времени, что это 2–3 человека. Ну не 2–3, конечно, но некая узкая (референтная) группа людей, которых ты уважаешь и которые, возможно, уважают тебя. Все это было так, пока никаких надежд на более широкий круг не предвиделось. Обращение к широкому и неизвестному, никак не оцененному и непредставимому зрителю было просто невозможно в те годы. Сейчас я понимаю, насколько это разные ситуации. Первый, референтный, круг – это люди, которых ты знаешь в смысле знания того, что от них ожидать. Это значительно упрощает игру. Особенно если нет какого-то своего внутреннего стержня, на который опираешься, если речь идет о внешнем соответствии неким требованиям… Но всегда есть еще что-то другое… Во внешних отношениях, когда круг этот целиком тебе известен, это значительно упрощает задачу. Поэтому понятно, почему сейчас (когда круг распался или потерял четкие очертания) стало, с одной стороны, намного интереснее, но, с другой, настолько же и ответственнее, и труднее, и рискованнее. Я хотел еще сказать вот о чем. Если говорить о том, что внутри тебя, о моменте несоотнесенности, о не вынесенной вовне игре и т. п., то, скорее всего, нет смысла рассуждать о реальной цене, потому что это, в общем-то, бескорыстная игра, сводящаяся к перебрасыванию возможностями.

Виктор Тупицын: Самое корыстное – это подчас, бескорыстное. Это высшая или «возвышенная» (как сказал бы Кант) корысть.

Иван Чуйков: Да, наверное. Но что касается риска, то для многих он состоит в «выходе» за границы своего «я», своего референтного круга. Соответственно, цена игры оказывается опосредованной этим «выходом».

Каждый стиль, еще хуже – манера, почерк – всегда лишь изобретенная художником маска, никак не выражающая его внутреннюю сущность, разве что его физиологические особенности (чувство цвета, ритма и т. д.). Тупое копирование фото или чужой картины кажется более честным, так как даже самая натуралистическая живопись сформирована тем не менее и влияниями, осознанными или нет, и процессом учебы, и претензиями на новизну, и т. д. При этом всегда идет речь и важным считается оригинальность.

Вот ощущение этих обманов, этой лжи, в частности, в ряду других размышлений, пониманий и определили мое развитие.